бы хотел ее повидать.
Доктор обошел весь переполненный зал, но нигде не увидел Эвантии.
Только возвращаясь снова к своему столу, он заметил ее в проходе.
— Эвантия! Ты здесь? С каких это пор?
Девушка застыла, словно ее застали на месте преступления. Ей хотелось убежать, спрятаться, но бежать было некуда.
Доктор взял ее за руку и увлек в угол, к пустому столику.
— Расскажи мне, как у тебя дела, как ты сюда попала.
— А что было делать? Отец умер. Ниоткуда никакой помощи. Мне предложили поступить сюда танцовщицей.
— А Нягу ты больше так и не видела? Он тебе ничего не писал?
— Ничего… — промолвила девушка. На глазах у нее навернулись слезы, и она зашлась сухим кашлем.
— Ты была больна? Почему ты так похудела? — И доктор, охваченный жалостью, стал внимательно разглядывать ее.
Эвантия словно увяла, глаза у нее ввалились, а на скулах рдели два красных пятна…
— В больнице у дяди Томицэ ты была?
— Несколько месяцев назад он уехал за границу.
— Завтра приходи в больницу. Я тоже там буду. Хочу тебя осмотреть. Ты должна беречься. Здешний климат влажный, эта влажность плохо влияет на легкие.
Вдруг Эвантия вздрогнула; раздался сигнал, призывающий ее на сцену. Настал ее выход.
Вытерев слезы, она покорно отправилась исполнять свои обязанности. Доктор мрачно вернулся к столу, где пировали моряки.
Другой стол, почти у самой сцены, был отведен для пароходных агентов, людей, имеющих вес в портовой торговле. Многие из них знали Эвантию с первого дня, когда она ступила на берег Сулины, но никто не мог приблизиться к ней. Все пожирали ее глазами. Кое-кто, распаляемый похотью, готов был заплатить любую цену, чтобы овладеть ею именно потому, что она вела себя столь неприступно. Эвантия осторожно обходила столы, где видела знакомые физиономии, потому что вместе с деньгами, которые бросали на тарелку для сборов, ей отвешивали грубые комплименты, отпускали соленые шуточки, преследовали ее нежными словами или нахальными непристойностями.
Эвантия научилась никому не отвечать. Она шла, улыбаясь, и благодарила, не произнося ни одного слова.
В этот вечер, едва она сошла со сцены, как почувствовала, что кто-то схватил ее за руку. Она повернула голову. Спиру Караянис, красный, налившийся кровью, с блестящими глазами, потянул ее к своему столу.
— А ко мне не подойдет Черная Сирена?
— Нет! — ответила девушка, пытаясь вырваться от него.
— Видишь, как все получилось! Если бы ты была ласковей, когда приходила ко мне, то не попала бы в кафешантан.
— Скажите, чего вам от меня надо? — гневно спросила девушка глядя прямо ему в глаза.
— Ты сама прекрасно знаешь, что мне надо…
За столом пароходных агентов раздался громовой хохот.
Вдруг Эвантия изогнулась, с быстротою молнии схватила со стола стеклянный сифон и ударила им Караяниса прямо по голове.
Разразился скандал. Все вскочили на ноги.
Эвантия металась в кругу агентов, которые старались вырвать у нее из рук сифон. Как и всегда, в одно мгновение образовалось две партии.
— Гнать ее отсюда! Сумасшедшая! Бешеная! Убийца! — вопили за столом агентов.
— Правильно сделала! Хороший урок! Научит уму-разуму! Зачем к ней приставал? — кричали, в свою очередь, моряки.
Среди всеобщего шума Клапс бросился на помощь девушке. За ним последовал маэстро Жак, который, как великан, прокладывал себе путь среди кричащей толпы, раздвигая людей руками и животом.
Своей атлетической силой и огромной массой он подавлял всех, кто попадался ему на пути. Добравшись до Эвантии, он поднял ее, как ребенка, над головами и пронес между столов прямо к выходу.
Залитого кровью Караяниса подняли с пола и вынесли на улицу. Половина зала опустела.
Скандал утих, но у кассы еще продолжался горячий спор. Разъяренная хозяйка дома, мадам Лола, упорно твердила:
— Так дальше не пойдет! Эта негритянка творит, что хочет! От нее одни скандалы!
— Я не позволю никому касаться этой девушки, — торжественно заявил Жак, весь побагровевший от гнева.
— Этого еще не хватало! Ты что здесь, самый главный? Что это за штучки? Что делают все артистки, должна делать и она. Здесь не благотворительное заведение. Она должна работать, как и все остальные.
Стараясь все уладить, хозяин льстиво заглядывал Жаку в глаза и тянул его за рукав к роялю, где для него была приготовлена откупоренная бутылка настоящего коньяка «Мартель», три звездочки.
Маэстро, все еще взволнованный, тяжело опустился на табурет, осушил три рюмки коньяку, зажег сигару и начал легко перебирать клавиши рояля.
Было слишком жарко. Он вытер пот со лба и распахнул душивший его ворот рубашки.
Он принялся было снова играть, но после нескольких аккордов остановился: сигара выпала у него изо рта.
Жак с трудом наклонился, чтобы поднять ее, и… не встал. Грузно сполз он с табурета на пол. Кто-то из офицеров вскочил, чтобы помочь ему, думая, что он пьян и не может сам подняться.
— А ну, маэстро! Что ты ищешь на полу? Или ты потерял трубку…
Сделав еще усилие, чтобы поднять Жака, офицер испуганно выпрямился.
— Доктор, скорей сюда! Посмотрите, что с ним. Кажется, ему плохо.
Все столпились вокруг. С великим трудом удалось поднять массивное тело. Когда водрузили его на рояль, несколько мгновений струны тихо вибрировали внутри инструмента.
Доктор распахнул на груди рубашку и начал ощупывать.
— Кровоизлияние в мозг… Не видите, какая у него короткая шея, к тому же он сангвиник…
Все испуганно смотрели на Жака затаив дыхание. Веселые только что, улыбавшиеся мужские лица вдруг разом застыли, словно их коснулось крыло смерти.
Артистки визжали, кричали, плакали. Успокоить их было невозможно. Их как будто охватила всеобщая истерика. Лола, которая всего лишь несколько минут назад препиралась с Жаком, растерянно суетилась, в отчаянии заламывая руки.
Огромный, жизнерадостный атлет молча и неподвижно лежал теперь с застывшим лицом. В его тяжелом, свинцовом взгляде еле теплилась жизнь.
На лоб Жаку положили лед, но все было напрасно.
Две резкие складки, которые как бы оттягивали вниз уголки рта, придавали его лицу странное выражение глубокого и горького презрения… к миру?.. к жизни?.. к смерти?..
Так он и остался лежать на умолкшем рояле, одеревеневший, с маской мертвеца на лице мушкетера.
На рассвете, когда Аврора разомкнула зеницы, он закрыл свои глаза навсегда.
С востока приходила чума и холера. Если болезням удавалось проникнуть в дунайские порты, то остановить их было уже невозможно — они добирались до самого сердца Европы. В былые времена морские корабли выдерживались в карантине в устье Дуная. Теперь, чтобы морская торговля не терпела урона, суда осматривают, дезинфицируют и уничтожают на них
