Лучше было бы ему писать не поанглійски, Китти. Ужасно-оскорбительно, что сюжетъ, столь важный по своей сущности, обезображенъ грамматическими нелѣпостями и, кромѣ-того, нашъ грубый языкъ неспособенъ къ деликатнымъ, полуяснымъ, полутемнымъ намекамъ о будущемъ блаженствѣ. Папа и даже Джемсъ нашли въ письмѣ недостатокъ тонкаго уваженія къ моей скромности, недостатокъ нѣжной симпатіи, которой бы я должна ждать въ подобную минуту. Они хохотали самымъ грубымъ образомъ надъ нѣсколькими орѳографическими ошибками, хотя предметъ письма могъ бы вызвать въ нихъ чувства совершенно-другаго рода.
— Вотъ такъ штука: свадебное предложеніе! а я думалъ, что это требованіе отъ полиціи! вскричалъ папа.
— Да, да, кричалъ Джемсъ, предложеніе тебѣ, Мери Анна. Слушай:
«Баронъ Адольфъ фонъ Вольфеншеферъ, не меньше, какъ съ впредьтекущевременность будущей испытыванной любовемъ, смирнѣйшее и пріятельнѣйшее предложеніе себя зимъ дѣлаетъ; со всѣми какъ поименовуемыми, такъ начисляющими принадъ лежностями, въ имѣньяхъ и майорствахъ, любезной и хорошенькой, очень хорошенькой дѣвѣ, первой дочери весьма почитающаго и достоуважающагося лорда Додда фонъ Додсъ-боровъ».
— Пожалуйста, перестань, Джемсъ, сказала я: — грубыя шутки здѣсь рѣшительно неумѣстны; сердце мое не должно служить для васъ забавою.
— Нѣтъ, это письмо — драгоцѣнность! кричалъ Джемсъ и продолжалъ.
«Такъ выше называющій Адольфъ фонъ Вольфеншеферъ, нѣжно-небесною, неземноживущею любовью восхищаясь во всѣхъ волновующихся вострепетаніяхъ безъотчаянноуповающейся приверженности»…
— Папа, я прошу и желаю, чтобъ со мною не шутили такъ грубо. Намѣренія барона довольно-ясны, и мы не имѣемъ обязанности поправлять слогъ его англійскихъ писемъ.
Я сказала это гордо, Китти, и мистеръ Джемсъ увидѣлъ себя принужденнымъ сохранять по-крайней-мѣрѣ наружное уваженіе къ моимъ чувствамъ.
— Ну, я не думалъ, что ты пріймешь это серьёзно, милая Мери Анна, сказалъ онъ. Еслибъ я думалъ…
— Почему же вы не думали, Джемсъ? Я увѣрена, что древній родъ барона, его санъ, его состояніе, его положеніе достаточно…
— Мы не знаемъ его рода и состоянія, прервалъ папа.
— Но вы могли бъ знать, сказала я. Здѣсь, въ концѣ письма, онъ приглашаетъ насъ провесть нѣсколько недѣль въ его фамильномъ замкѣ, въ Шварцвальдѣ.
— Да, онъ именно предлагаетъ, въ слѣдующихъ выраженіяхъ — дерзко закричалъ оцягь Джемсъ:
«Необыкновенно древеный замокъ, гдѣ многіе вѣки его благорожденные и высокопоставленные предки сидѣли» и гдѣ теперь его «лѣтопрестарѣлый, но староблагопроницательный урожденный отецъ сидитъ».
— Повтори, Джемсъ, сказалъ батюшка.
— Позвольте мнѣ взять это, сказала я и взяла письмо:- онъ самымъ любезнымъ и радушнымъ образомъ приглашаетъ насъ провести нѣсколько времени въ его замкѣ и увѣдомить его, когда наши планы позволятъ намъ осчастливить его посѣщеніемъ.
— Онъ говорилъ, что тамъ отличныя мѣста для охоты и множество какихъ-то тетеревовъ, которые называются Auerhahn.
— Помнится, онъ говорилъ также, что у него отличное штейнбергское, разлитое въ бочки ужь двѣсти лѣтъ.
Я желала бы, милая Китти, чтобъ они разсуждали о моей судьбѣ, не принимая въ соображеніе ни вина, ни куликовъ; но они были такъ увлечены этими удовольствіями, приходившимися имъ по характеру, что оба въ одинъ голосъ закричали: «Такъ писать ему: „согласны“, писать сейчасъ же!»
— Вы соглашаетесь на его предложеніе, папа? спросила я.
— Ахъ, канальство! объ этомъ-то я и позабылъ! сказалъ онъ. — объ этомъ надобно подумать; надобно спросить совѣта и у твоей матери. Отнеси ей письмо или, лучше, скажи, что я хочу переговорить съ нею.
Папа и мама, съ самаго возвращенія папа, еще не видѣлись, не говорили ни слова другъ съ другомъ; потому меня очень обрадовалъ этотъ случай къ возстановленію между ними согласія.
— Не уходи, Мери Анна, сказалъ Джемсъ, когда я хотѣла удалитьсе въ свою комнату, боясь его грубыхъ насмѣшекъ, если останусь наединѣ съ нимъ: — мнѣ нужно съ тобой поговорить. Онъ сказалъ это съ нѣжностью и участіемъ, такъ-что я осталась. Его лицо было серьёзно, чего я прежде почти никогда не видала; онъ говорилъ тономъ, совершенно для меня новымъ.
— Позволь мнѣ быть твоимъ другомъ, Мери Анна, сказалъ онъ, — а чтобъ быть твоимъ другомъ, позволь мнѣ говорить со всею прямотою и откровенностью. Если я скажу что-нибудь непріятное для твоихъ чувствъ, пойми такія слова въ настоящемъ ихъ смыслѣ, то-есть, что лучше я хочу сказать тебѣ непріятное, нежели видѣть, что ты дѣлаешь важнѣйшій шагъ въ цѣлой жизни, не обдумавъ его послѣдствій. Отвѣчай же мнѣ на два или на три вопроса, которые предложу я тебѣ, но отвѣчай по чистой правдѣ, безъ всякой утайки, все, какъ чувствуешь.
Я сѣла подлѣ него; онъ взялъ мою руку.
— Скажи же, Мери Анна, прежде всего: ты любишь этого барона фонъ-Вольфеншефера?
Могла ли я отвѣчать на такой вопросъ однимъ словомъ? Какъ рѣдко случается въ жизни, Китти, что личныя достоинства, общественное положеніе человѣка во всѣхъ отношеніяхъ соотвѣтствуютъ честолюбивымъ мечтамъ дѣвическаго сердца! Иной хорошъ собою, но бѣденъ; другой богатъ, но не знатнаго рода; тотъ уменъ, но его дарованія затемняются недостатками характера; другой холоденъ, скрытенъ, несообщителенъ, имѣетъ сто непріятныхъ качествъ, а между-тѣмъ все-таки долженъ назваться «прекрасною партіею».
Мнѣ кажется, что очень-немногія дѣвушки выходятъ за человѣка, за котораго хотѣли бы выйдти; я думаю, что такіе случаи принадлежатъ къ числу самыхъ рѣдкихъ въ мірѣ; обыкновенно бракъ — разсчетъ такого рода: выбираю мужа за одно качество, несмотря на другое, непріятное качество; примиряюсь съ однимъ качествомъ, потому-что нравится мнѣ другое. Таковы-то, мой другъ, соображенія, которыми руководствуется при выборѣ мужа свѣтская дѣвушка, знающая требованія свѣта и способная цѣнить всѣ условія, нужныя для хорошаго положенія въ обществѣ.
Это небольшое отступленіе показываетъ тебѣ, что происходило въ моемъ умѣ, пока Джемсъ ожидалъ отвѣта на свои слова.
— Слѣдовательно, сказалъ онъ наконецъ: — на вопросъ этотъ не такъ легко отвѣчать, какъ я думалъ. Перейдемъ же къ слѣдующему. Не отдано ли ужь кому-нибудь другому твое сердце?
Что могла я отвѣчать на это? Конечно, «нѣтъ, рѣшительно нѣтъ!» Но подобные разспросы такъ затруднительны, милая Катти, что я покраснѣла и смѣшалась. Замѣтя это, Джемсъ сказалъ:
— Бѣдняжка! какой тяжелый ударъ для него! Вѣдь я знаю, онъ любилъ тебя.
Я старалась выказать изумленіе, досаду, старалась показать, что не понимаю словъ его; но съ недогадливостью, какою отличаются только братья, онъ продолжалъ:
— Послѣднія слова его при нашемъ прощаньѣ были: «Не дай ей забыть меня!»
— Могу ли я спросить, сказала я гордо: о комъ ты говоришь?
Эти простыя, незаключающія въ себѣ ничего обиднаго слова ужасно раздражили его, милая Китти: онъ вскочилъ, топнулъ ногою, и началъ осыпать меня грубою бранью; онъ называлъ меня «бездушною кокеткою», «гадкою тварью» и другими столь же пріятными и столь же заслуженными именами.
Осыпаемая оскорбленіями, я спокойно подвинула къ себѣ пяльцы и стала вышивать начатую картину «Вѣрный пастушокъ», напѣвая про-себя романсъ.
— Не-уже-ли ты въ-самомъ-дѣлѣ бездушное существо, Мери Анна? спросилъ онъ.
— Милый братецъ, сказала я:- если не ошибаюсь, вамъ необыкновенно хотѣлось сдѣлаться гвардейскимъ гусарскимъ или уланскимъ офицеромъ? Но если вашихъ достоинствъ не хотятъ оцѣнить въ конной гвардіи, откажетесь ли вы отъ армейской пѣхоты?
— Какую связь это имѣетъ съ предметомъ нашего разговора? закричалъ онъ съ досадою.
— Самую тѣсную; но такъ-какъ вы не можете отъискать ея, то позвольте и мнѣ уклониться отъ этой обязанности.
— Такъ ты хочешь быть баронессою? сказалъ онъ грубо.
Я ему низко поклонилась; онъ бросился изъ комнаты и хлопнулъ дверью такъ, что она чуть не сорвалась съ петель. Черезъ минуту въ моихъ объятіяхъ была мама, растроганная, изнемогающая отъ волненія нѣжной радости.
— Я побѣдила, мой другъ, сказала она:- мы принимаемъ приглашеніе и отправляемся завтра же.
Здѣсь я должна остановиться, милая Китти, потому-что надобно готовиться къ отъѣзду. Какая судьба ждетъ меня — не знаю; не могу даже отгадывать, что готовитъ будущее для твоей вѣрной и преданной
Мери Анны Доддъ.
Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.
Замокъ Вольфенфельзъ. Милая Молли,
Только по прибытіи нашемъ въ прекрасное жилище, мудреное имя котораго выставлено надъ моимъ письмомъ, я почувствовала себя успокоившеюся на столько, чтобъ продолжать корреспонденцію съ вами. Со дня, въ который возвратился К. Дж., жизнь моя была параллаксомъ болѣзни! Въ К. Дж. никогда не было и слѣда возвышенныхъ, или деликатныхъ чувствъ; но эта женщина, эта мистриссъ Г. Г.- не могу писать полнаго ея прозванія, хотя бы давали мнѣ за то двадцать фунтовъ — она сдѣлала его еще хуже, еще суетнѣе, надменнѣе. Еслибъ вы знали, какъ я должна съ нимъ мучиться, вразумляя его, доказывая ему, какъ онъ смѣшонъ, какъ всѣ хохочутъ надъ нимъ, вы пожалѣли бы меня. О благодарности за то, мой другъ, онъ и не думаетъ: за всѣ мои тяжелыя заботы о его исправленіи онъ платитъ такою же безчувственностью, какъ бы я смотрѣла сквозь пальцы на всѣ его постыдныя наклонности. Да, тяжелъ мой долгъ и надобно дивиться, какъ у меня достаетъ силы исполнять его.
