— Старина Лю! Старина Лю! Давай скорее курицу и вино подогрей!
— Сам знаю, — глухо отозвался из кухни Лю.
Дяо Цзы-дун чувствовал себя умиротворенным, как человек, напившийся в знойный день холодной ключевой воды. Обычно на его приказы слуга Лю не обращал внимания. Но сегодня проявил несвойственное ему усердие, и Дяо Цзы-дун не мог не отметить этого про себя.
Во время обеда он был убежден, что с этим паршивцем Пи-эром и его компанией ему никогда не справиться. Однако с приходом праведника Ши они сразу преобразились. Как-никак Ши был настоятелем Эрланшаня.
Очень довольный, словно он совершил важное дело, гость вернулся к тростниковому стулу, с которого было встал, сложил на животе руки и стал шевелить пальцами. Дяо Цзы-дун украдкой следил за ним и наконец решил воспользоваться благоприятным моментом, чтобы вызвать благосклонность настоятеля. Сердце его трепетало.
— Не желает ли учитель еще чаю?
Его руки, гладившие чашку, стоявшую перед гостем, готовы были тотчас же угодливо схватить коробок со спичками, зажечь одну и поднести к сигарете, торчавшей изо рта праведника.
С улицы доносилось карканье ворон. Они словно жаловались друг другу на свою судьбу: стоило закаркать одной, как ее крик подхватывали другие, и тогда казалось, будто что-то сыплется на черепичную крышу. Дяо Цзы-дун бросал тревожно-вопросительные взгляды на потолок, потом на учителя: не находит ли он в этом карканье что-либо предосудительное?
Но праведник Ши был поглощен курением: то и дело ярко вспыхивал огонек сигареты, которую раскуривал праведник, и бороду его окутывал голубой дымок.
Убедившись, что Ши очень торопится к тетушке Лю и хочет скорее поесть, Дяо Цзы-дун снова вздохнул: праведник Ши доверяет одному Ли И-цину. И не удивительно, что этот пройдоха назначен главным распорядителем храма. Со временем его сделают управляющим, а Дяо Цзы-дун так и останется ни с чем.
Он вытащил спичку, зажег керосиновую лампу и в нетерпении крикнул:
— Как дела, старина Лю, курица уже готова? Тогда грей вино и подавай на стол.
На этот раз ответа не последовало. Бормоча ругательства, Дяо Цзы-дун обиженно покосился в сторону учителя и подумал: «Вот добьюсь своего — тогда рассчитаюсь с этим Лю!»
Дяо Цзы-дун ведал нехитрым имуществом храма Ба-гуатянь. В доме у него только и было что две винтовки, да и то у одной ствол заржавел. Верных помощников Дяо Цзы-дун не имел. Случись что, взбунтуются…
И он подумал с горечью: «Деревенские сейчас не те, что в прошлые годы!»
Праведник Ши торопливо выпустил струю дыма:
— Чего бояться этих мерзавцев! Они не посмеют нам навредить.
Дяо Цзы-дун в волнении глотнул слюну и посмотрел на учителя.
Никому нет дела до Дяо Цзы-дуна. А ведь здесь положение куда хуже, чем на заливных землях. Одних винтовок у них больше ста. А доходы какие! Там он за эти три года наверняка ссыпал бы в свои закрома не меньше пятисот даней зерна. Так надо же было, чтобы учитель отправил его в этот злосчастный Багуатянь.
В это время громко каркнула ворона, и Дяо Цзы-дун вздрогнул.
Когда наконец вино и еда были поданы, Дяо робко обратился к праведнику, озабоченно глядя на него: он беспокоится о судьбе праведника, как почтительный сын печется о матери.
— Ах! — вздохнул Дяо, покачав головой. — Больше всего я боюсь, как бы Сюй Хун-фа и негодник Пи-эр с его компанией не подняли смуту…
Праведник, который обсасывал в это время намокшие в супе усы, спокойно посмотрел на Дяо Цзы-дуна:
— Трусишь?
— Я не за себя боюсь. — Щеки Дяо Цзы-дуна нервно задергались, и было непонятно, улыбается он или хмурится. — За вас, учитель… Сейчас ведь не то, что раньше. Учитель должен быть осторожнее!
Рюмка с полпути вернулась на стол. Ноздри праведника затрепетали от смеха, на скулах забегали желваки.
— За меня боишься? Ха-ха-ха! Скорее земля и небо поменяются местами, чем я испугаюсь их.
Праведник отставил рюмку и пошарил у пояса: ни днем, ни ночью не расставался он с браунингом, хотя эта игрушка, по правде говоря, была ему ни к чему: прихожане знали настоятеля храма Эрланшань, и даже самый дурной человек не решился бы его тронуть.
— Но нынче засуха, — понизив голос, сказал Дяо Цзы-дун. — Так что лучше не расторгать договора с этим паршивцем Пи-эром и ого бандой. Если мы прижмем их, чего доброго…
Праведник Ши как раз и пожаловал в Багуатянь, чтобы навести порядок. Но дело, оказывается, принимало серьезный оборот. Сюй Хун-фа, Пи-эр и другие арендаторы требовали расторжения договора и возвращения залоговых денег. [90] И праведник как ни храбрился, а не на шутку струхнул.
— Сволочи! Они хотят получить обратно залог! Но раскошеливаться не так уж приятно, если учесть, что все залоговые деньги отданы в долг под проценты. А расторгнем договор, кто согласится сейчас обрабатывать землю?
И праведник тотчас отправился в Багуатянь, чтобы наставить на путь истинный паршивца Пи-эра и всех его подпевал.
Когда крестьяне пришли к праведнику, он сидел, развалившись в глубоком кресле, закинув нога на ногу, поглаживая бороду.
Крестьяне были раздражены, но все же поклонились праведнику.
— Вы собираетесь расторгнуть договор? — спросил праведник Ши и, изобразив благородный гнев, заявил, что каждому надлежит разуметь закон. — Вы что, порядка не знаете? Так помните: только хозяин имеет право расторгнуть арендный договор. У арендатора этого права нет. Так повелось испокон веков.
Крестьяне переглянулись, переминаясь с ноги на ногу, точно в мороз, кто-то пробормотал:
— Как же нам быть? Не уродила нынешний год земля… Опять…
— Яви милость, отец наш, яви милость! Мы с голоду мрем, долги замучили. Верни нам наши деньги!
— Не выйдет! Я не намерен возвращать вам деньги. — Нижняя челюсть праведника ходуном заходила, точно у него заныли сразу все зубы. — Со мной разговор короткий: хотите — работайте, не желаете — катитесь на все
