На рассвете восемь человек — граф, Груазон, трое лесников и два жандарма, прибывшие из Суланжа вместе с вахмистром, — обыскали всю местность. Около полудня тело начальника охраны было наконец найдено в лесной чаще, между большой и виль-о-фэйской дорогами, в конце парка, в пятистах шагах от Кушских ворот. Два жандарма тотчас же отправились: один в Виль-о-Фэ за прокурором, другой в Суланж за мировым судьей. Тем временем генерал при содействии вахмистра составил протокол. На дороге, напротив второй сторожки, был замечен отпечаток задних копыт лошади, плясавшей на месте и, очевидно, взвившейся на дыбы, а затем, до первой лесной тропинки, ниже изгороди, шли резкие отпечатки подков мчавшейся карьером испуганной лошади. Оставшись без седока, она понеслась по этой тропинке; там же была найдена шляпа Мишо. Лошадь выбрала кратчайший путь к конюшне. Пуля засела в спине у Мишо, позвоночник был перебит.
Груазон и вахмистр самым тщательным образом исследовали землю вокруг того места, где вздыбилась лошадь, — по-видимому, «места преступления», как говорится на официальном судебном языке, — но не могли обнаружить никаких улик. На промерзшей земле не сохранились следы убийцы; нашли только бумажную гильзу. Когда местный прокурор, судебный следователь и доктор Гурдон прибыли, чтобы забрать тело и произвести вскрытие, было установлено, что пуля, совпадавшая по размерам с остатками гильзы, выпущена из солдатского ружья, а во всей бланжийской общине не было ни одного солдатского ружья. Судебный следователь и прокурор, г-н Судри, прибывшие вечером в замок, полагали, что надо собрать все материалы следствия и выждать. Такого же мнения придерживались вахмистр и жандармский офицер из Виль-о-Фэ.
— Не подлежит никакому сомнению, что стрелял кто-то из местных жителей, — сказал вахмистр, — но у нас две общины — кушская и бланжийская, и в каждой из них есть пять-шесть человек, способных на такое дело. Больше всех я подозреваю Тонсара, но он всю эту ночь пьянствовал; ваш помощник, мельник Ланглюме, гулял вместе с ними, ваше превосходительство. Все участники кутежа были так пьяны, что едва держались на ногах; молодую они отвели в половине второго, а если судить по времени, когда вернулась лошадь, то Мишо был убит между одиннадцатью и двенадцатью ночи. В четверть одиннадцатого Груазон видел всю свадьбу за столом, и в это же время господин Мишо проехал по дороге в Суланж, куда он прибыл в одиннадцать часов. Его лошадь взвилась на дыбы между первой и второй сторожкой, но он мог быть ранен, не доезжая Бланжи, и продержаться некоторое время в седле. Надо привлечь к суду человек двадцать, не меньше, арестовать всех подозрительных; но присутствующие здесь знают крестьян так же хорошо, как и я: вы можете продержать их в тюрьме целый год и ничего от них не добьетесь, они будут отпираться. Что делать с теми, кто был у Тонсара?
Вызвали мельника Ланглюме, помощника генерала де Монкорне; он рассказал, как провел вечер: все они сидели в трактире, выходили только на несколько минут во двор... Около одиннадцати он тоже выходил вместе с Тонсаром, говорили о луне, о погоде; ничего особенного они не слышали. Ланглюме перечислил всех присутствовавших, никто из них из трактира не отлучался. Около двух часов они все вместе проводили молодых домой.
Генерал договорился с вахмистром, жандармским офицером и прокурором, что пришлет из Парижа опытного сыщика, который назовется рабочим и поступит в замок, а затем будет уволен за дурное поведение, начнет пьянствовать, сделается завсегдатаем «Большого-У-поения», обоснуется где-нибудь поблизости и станет всем ругать генерала. Нельзя было придумать ничего лучше, чтобы подслушать неосторожное слово и подхватить его на лету.
— Пусть я израсходую на это двадцать тысяч франков, а убийцу моего бедного Мишо я все-таки найду! — твердил генерал Монкорне.
С этой мыслью он уехал в Париж и вернулся в январе вместе с одним из искуснейших выучеников начальника парижской сыскной полиции. Субъект этот водворился в замке якобы для того, чтобы руководить внутренними переделками, и занялся браконьерством. На него составили несколько протоколов; генерал его выгнал и в феврале уехал в Париж.
Однажды вечером, в мае месяце, когда наступила хорошая погода и в Эги съехались парижане, за вистом и шахматами собрались привезенный дочерью г-н де Труавиль, Блонде, аббат Бросет, генерал и приехавший в гости виль-о-фэйский супрефект; было половина двенадцатого. Жозеф доложил, что уволенный графом негодный рабочий хочет с ним поговорить; он уверяет, что хозяин остался ему должен. По словам лакея, он был вдребезги пьян.
— Хорошо, сейчас выйду.
И генерал вышел на лужайку, находившуюся в некотором расстоянии от замка.
— Ваше сиятельство, — сказал сыщик, — из этих людей ничего не выжмешь. Я знаю только одно, если вы останетесь в Эгах и будете отучать местных жителей от привычек, которые они приобрели в бытность здесь мадмуазель Лагер, вы дождетесь, что и вас подстрелят... Делать мне тут, во всяком случае, больше нечего; они меня остерегаются больше, чем ваших сторожей.
Граф расплатился с сыщиком, и тот уехал, подтвердив своим отъездом подозрения, возникшие у виновников смерти Мишо. Когда генерал вернулся к гостям, на лице его было написано такое сильное и глубокое волнение, что жена встревожилась и спросила, что нового он узнал.
— Мне не хотелось бы тебя пугать, дружок, но все же тебе следует знать, что смерть Мишо — косвенное предостережение нам, чтобы мы уезжали отсюда...
— Я бы ни за что не уехал, — сказал г-н де Труавиль. — У меня были такого же рода неприятности в Нормандии, хотя в другой форме, и я не уступил, теперь все обошлось.
— Господин маркиз, Нормандия и Бургундия совершенно различные местности, — заметил супрефект. — Виноградный сок сильнее горячит кровь, нежели яблочный. Мы не так хорошо знакомы с законами и судопроизводством и окружены лесами, промышленность у нас еще не развита, мы дикари... Если бы спросили моего совета, то я бы посоветовал продать имение и поместить деньги в ренту; доходы графа удвоятся, и никаких хлопот. Если граф любитель деревни, он легко приобретет в окрестностях Парижа замок и парк, обнесенный оградой, не менее прекрасный, чем Эгский парк, но туда никто посторонний не войдет, а фермы при замке будут сдаваться в аренду, и только таким людям, которые приезжают в собственных кабриолетах, платят кредитными билетами; уверяю вас, за весь год не придется составить ни одного протокола... Дорога в поместье и обратно в Париж займет три-четыре часа, не больше, и господин Блонде, и маркиз будут у вас, графиня, не столь редкими гостями.
— Чтобы я отступил перед крестьянами, когда я не отступил даже на Дунае!
— Да, но где ваши кирасиры? — спросил Блонде.
— Такое прекрасное имение!..
— Вам за него сейчас дадут больше двух миллионов!
— Один замок, наверное, стоил не меньше, — заметил г-н де Труавиль.
— Самое прекрасное поместье на двадцать миль в окружности, — сказал супрефект. — Но вы найдете еще лучше в окрестностях Парижа.
— Сколько дохода дают два миллиона? — спросила графиня.
— Сейчас около восьмидесяти тысяч франков, — ответил Блонде.
— Эги приносят не больше тридцати тысяч франков чистого дохода, — сказала графиня, — и, кроме того, за эти годы вы произвели громадные затраты, окопавши весь лес канавами...
— Сейчас можно за четыреста тысяч франков получить под Парижем королевский замок — купить чужое безумство, — сказал Блонде.
— А разве вы не дорожите Эгами? — спросил граф жену.
— Неужели вы не понимаете, что я в тысячу раз больше дорожу вашей жизнью! — ответила она. — К тому же со дня смерти бедняжки Олимпии и убийства Мишо этот край мне опротивел; мне чудится, что у всех, кого ни встретишь, лица какие-то зловещие, угрожающие.
На другой день вечером в салоне г-на Гобертена, в Виль-о-Фэ мэр встретил супрефекта следующей фразой:
— Итак, господин де Люпо, вы изволили побывать в Эгах?
— Да, — ответил супрефект со скромно торжествующим видом, бросая нежный взгляд на мадмуазель Элизу. — Я очень опасаюсь, что мы лишимся общества генерала: он хочет продать имение...
— Господин Гобертен, позаботьтесь о загородном доме... Я больше не в силах переносить пыль и шум Виль-о-Фэ. Как пташка в клетке, я рвусь в чистое поле, в лес... — томно проговорила мадам Изора, полузакрыв глаза, склонив голову на левое плечо и небрежно перебирая свои длинные белокурые локоны.
— Да будьте же вы наконец благоразумны, сударыня, — прошептал Гобертен. — При вашей болтливости приобрести загородный дом не так-то легко...
Затем, обратившись к супрефекту, он спросил:
— Что же, так до сих пор и не удалось разыскать убийцу начальника охраны?
— По-видимому, нет, — ответил супрефект.
— Это сильно повредит продаже Эгов, — во всеуслышание заметил Гобертен, — Про себя скажу, что ни за что не купил бы этого поместья... Очень уж зловредное здесь население; даже во времена мадмуазель Лагер мне приходилось с ними воевать, а одному богу известно, как она им мирволила!
