Она извлекла из кармана объемистый конверт с гербом на сургучной печати. Кузина Мария пишет всегда второпях, неразборчиво, строчки у нее идут вкривь и вкось, может быть, кузен Антонио не разберет… И действительно, увидев четыре листка, исписанные замысловатыми, как колючая изгородь, каракулями, Тито попятился в испуге. Но Жоан Гоувейя тотчас предложил свои услуги — он привык у себя в совете расшифровывать писания чиновников. Если, конечно, нет секретов…
— Нет, нет! — заверила Грасинья, весело смеясь. — Все про Гонсало, как в газете.
Гоувейя развернул внушительное послание, подкрутил усы и начал не без торжественности:
— «Моя дорогая Граса! Портниха от «Силвы» говорит, что платье…»
— Нет! — поспешила Грасинья. — Не здесь! На второй странице!
Но Жоан Гоувейя не упустил случая пошутить. Ну как же, как же, женское письмо без тряпок не обойдется! Значит, все про Гонсало? Ах, дамы, дамы! Никак им нельзя без тряпок! Наконец он взял другой листок и принялся читать медленно и важно:
— «…Наверное, тебе не терпится узнать, как встречали кузена. Его встречали великолепно, поистине великолепно, словно принца крови. Нас, близких его друзей, было человек тридцать. Конечно, собрались все родные; и если бы в то утро разразилась революция, мятежники застали бы на вокзале Росио весь цвет португальской знати. Из дам были: кузина Шелас, тетя Лоуредо, обе молодые Эспосенде (в сопровождении дядюшки, который, презревши и подагру, и сбор винограда, прибыл прямо из поместья) и, наконец, я. Мужчины были все. Пришел граф де Арега — секретарь его величества, кузен Ольялво — королевский церемониймейстер, и два университетских друга кузена Гонсало — морской министр и министр общественных работ, так что вокзальные служащие могли подумать, что прибывает сам король. Южный экспресс опоздал на сорок минут. Но мы чувствовали себя, как в гостиной, все были так милы, так остроумны, и кузен Арега совещался с нами по поводу торжественного обеда в честь кузена Гонсало. На этот обед я надела зеленое платье, оно мне к лицу…»
Гоувейя торжествовал:
— А? Что я говорил? Опять, платье! Зеленое!
— Да ну тебя, читай дальше, — прикрикнул Тито.
И Жоан Гоувейя — он и сам был взволнован не на шутку — продолжал с выражением:
— «…зеленое платье… да… только юбка тяжеловата. Кажется, я первая увидела кузена Гонсало на площадке экспресса. Ты и представить себе не можешь, какой он стал! Еще лучше, еще красивей, а главное — мужественней! Кожа у него все такая же белая, в Африке он ни капельки не загорел. А как элегантен, как изыскан! «Вот как далеко шагнула цивилизация в Африке! — заметил кузен Арега. — Что это — новый стиль набедренных повязок?» Сама представляешь, сколько было объятий, сколько поцелуев. Тетя Лоуредо прослезилась. Ах да, совсем забыла! Пришел и виконт де Рио Мансо со своей внучкой, Розиньей. Она прелестна, а ее платье от Редферна произвело сенсацию. Все спрашивали меня о ней, а графу Арега, конечно, не терпелось, чтобы я его представила. Рио Мансо даже всплакнул, обнимаясь с кузеном Гонсало. Наконец мы двинулись почетным кортежем на вокзальную площадь, к великому удивлению народа. Но тут же случилось происшествие. В самый неожиданный момент кузен Гонсало вырвался из объятий высокородных друзей и бросился на шею какому-то субъекту в фуражке с околышем, проверявшему билеты у входа.
Гонсало в своем репертуаре! Кажется, они были знакомы в Лоуренсо-Маркесе, где этот бедняга подвизался в качестве фотографа. Но я забыла самое главное — Бенто. Вот кто сверкал! Он отрастил бакенбарды и одет как на картинке, — дорожный плащ светлого сукна, до пят, и желтые перчатки, а важность, важность! Он обрадовался мне и, чуть не плача, расспрашивал о сеньоре доне Грасе и о Розе. Вечером мы с кузеном Гонсало обедали своей семьей в «Брагансе», беседуя о башне и о поместье. Он рассказал нам немало занимательного об Африке. Он делает записи, готовит книгу, и работа у него спорится. За этот недолгий срок он посадил там две тысячи кокосовых пальм. Есть у него и какао, и каучуковые деревья. Кур — без счета. Правда, там самую откормленную курицу можно купить почти даром. Поневоле позавидуешь! У нас в Лиссабоне за шесть тостанов продают кожу да кости, а если окажется хоть капля белого мяса, сдеруг все десять, да и за то спасибо! Кузен построил себе у реки большой дом о двадцати окнах, выкрашенный в синий цвет. Он говорит, что не отдаст теперь свой участок даже за восемьдесят тысяч. К довершению удачи, ему попался великолепный управляющий. Однако я сильно сомневаюсь, что кузен Гонсало вернется в Африку. У меня свои предположения. Не смейся надо мной и не гадай… я скажу тебе: мне самой это пришло в голову только за ужином в «Брагансе». Виконт остановился в том же отеле. Когда мы спускались в отдельный кабинет, мы встретили его в коридоре с юной внучкой. Он снова кинулся обнимать Гонсало с истинно отцовскою нежностью. А Розинья зарделась так, что сам Гонсало, как ни рассеян он был с дороги, заметил это и тоже слегка покраснел. Насколько я поняла, они давно знакомы, он послал ей когда-то розы, и судьба все время исподволь сводит их. Она — самая настоящая красавица! А как воспитана, как изящна! Разница в годах не так уж велика — неполных одиннадцать лет, а приданое огромное. По слухам, пятьдесят тысяч. Конечно, она, бедняжка, не так знатна… Но, как говорится, «король и пастушку сделает королевой». А как ты знаешь, не Рамиресы ведут свой род от королей, но короли — от Рамиресов. Теперь, переходя к менее занимательным делам…»
Жоан Гоувейя скромно сложил листки, вручил их Грасинье, похвалил недюжинные репортерские способности сеньоры доны Марии, а затем заметил:
— Ну что ж, сеньора, если ее предчувствия оправдаются…
Вздор! Грасинья ни чуточки не верит! Чего не придумает кузина Мария!..
— Ведь вы же знаете, кузен Антонио, она так любит сватать…
— Она и меня сватала, — загромыхал Тито и спрыгнул с перил. — Подумать только — меня! Чуть не женила на вдове Пиньо из мануфактурной лавки!..
— Охотно верю!
Но Гоувейя не сдавался; он продолжал снисходительным тоном опытного человека:
— Поверьте, сеньора дона Граса, это для него много лучше Африки. Не верю я в эти кокосы. И в Африку не верю. Терпеть не могу! Что мы видим от нее, кроме забот? Эти африканские земли одним хороши, сеньора, — их можно продать. Бывает, знаете, — получит человек поместье в наследство от старой тетки, в горах где-нибудь, земля — хуже некуда, ни одного знакомого, сигару негде купить, одни пастухи да лихорадка. Что делать с таким наследством? Продать. Так и Африка.
Грасинья задумчиво теребила завязки передника:
— Как можно! Мы, португальцы, так много вложили в эту землю, столько подвигов совершали на море, столько времени потратили и сил!
Гоувейя пылко возражал — спор захватил его:
— Разве это труды, сеньора? Вышел на песочек, натыкал палок, дал чернокожим оплеуху-другую… Эти африканские подвиги — басни, да, басни! Вы, сеньора, говорите, как знатная дама. А я смыслю в экономике. Более того…
Он наставительно поднял палец, готовясь привести новые, неотразимые доводы.
Тито поспешил на помощь кузине:
— Ну, Гоувейя, мы и так задержали хозяйку, у нее много дел. Об Африке поговорим позже, за рюмочкой, с самим Гонсало. До воскресенья, милая кузина, до встречи в Кракеде. Прибудем всем отрядом. Фейерверк беру на себя!
Но Гоувейя — он чистил рукавом шляпу — еще надеялся обратить хозяйку в свою веру.
— Продавать ее надо, сеньора, продавать! Она улыбнулась, кивнула и взяла за руку замешкавшегося Видейринью:
— Я хотела спросить, сеньор Видейра, нет ли новых куплетов вашего фадо?
Видейринья залился краской и пробормотал, что «готовит одну штучку к приезду сеньора доктора…» Грасинья пообещала разучить ее и спеть за фортепьяно.
— Благодарю вас, ваша милость… Всегда к услугам вашей милости…
— До воскресенья, кузен Антонио… Какой прелестный вечер!
— До воскресенья, до встречи в Кракеде, кузина. Жоан Гоувейя открыл застекленные двери, остановился и стукнул себя по лбу:
— Простите, сеньора, чуть не забыл! Я получил письмо от Андре Кавалейро, из Фигейра-да-Фос. Он шлет сердечный привет Барроло и спрашивает, не может ли ваш супруг прислать ему того молодого вина из Видаиньос. Тоже для африканца, для графа де Сан-Роман… Кажется, сеньора графиня охотница до сухих вин.
Трое друзей вышли гуськом, и столовая огласилась раскатами громоподобного голоса Тито, хвалившего новый пестрый коврик. Из коридора Видейринья заглянул в библиотеку; гусиные перья сиротливо торчали в старинной медной чернильнице на голом — без книг, без бумаг — столе. В дверях хозяйской спальни показалась Роза, нагруженная бельем; смех притаился в каждой морщинке ее круглого, красного лица, окруженного ослепительным нимбом накрахмаленной батистовой косынки. Тито ласково потрепал по плечу славную кухарку:
