Георг, все еще сидевший за столом Крессов, вначале участвовал в этих попытках. Потом, однако, замкнулся в себе; он твердо решил больше не ждать. Кресс рассказывал ему, как и где он познакомился с Фидлером. Вначале Георг заставлял себя слушать, затем слушал с подлинным интересом. Кресс описывал Фидлера как человека, который не меняется и не доступен ни сомнениям, ни страху. Тут Кресса прервал гомон голосов за окном, оказалось – обычная воскресная экскурсия. Тогда Кресс встал и включил радио. Конец утреннего концерта заполнил еще несколько минут. Георг попросил Кресса принести карту и помочь ему разобраться в вопросах, которые он непременно решил себе уяснить. Около двух недель назад заключенный, прибывший в Вестгофен, из щепок выложил на сырой земле карту Испании и отметил пальцем те места, которые являлись ареной военных действий. Георг вспомнил, как этот человек при появлении часового немедленно все затоптал своим деревянным башмаком. Это был рабочий-печатник из Ганнау. Георг смолк, и время, как ветер, ворвалось в комнату. Вдруг, словно ей приказали заговорить, жена Кресса сообщила, что один из ее братьев уехал в Испанию, чтобы сражаться в армии Франко, и что Бенно, друг ее детства и товарищ брата, тоже собирался поехать с ним. Она продолжала говорить, точно желая оттянуть время, как человек, хватающий первый попавшийся предмет, чтобы заткнуть брешь в плотине.
– Я долго колебалась, кого выбрать – тебя или Бенно.
– Меня или Бенно?
– Да. В общем, как человек он был мне ближе. Но мне хотелось чего-то нового. – Однако ее признания не достигли цели – несколько сказанных слов, в сущности, не заняли никакого времени.
– Идите и работайте, Кресс, и вообще делайте то, что вам нужно, – сказал Георг. – Или возьмите жену под руку и совершите хорошую воскресную прогулку, забудьте на несколько часов, что я тут. Я пойду наверх.
К большому удивлению супругов, он встал.
– Наш гость прав, – сказал Кресс. – Или, вернее, был бы прав, если бы мы были в состоянии это сделать.
– Конечно, в состоянии, – отозвалась жена. – Что касается меня, то я пойду в сад пересаживать тюльпаны.
Редер, правда, не предаст меня, думал Георг, оставшись один, но он может совершить какую-нибудь оплошность. Он не знает, как надо отвечать, он не знает, как надо держаться. Его нельзя винить. Когда человек ослабел от побоев и отсутствия сна, он перестает соображать. Даже самый изобретательный тупеет и теряется, а Пауля, наверно, видели с этим Фидлером каждый день. Гестапо тут сразу разберется. Но Пауля, конечно, винить нельзя. Георг еще раз спросил себя, не следует ли ему уйти отсюда. Даже в лучшем случае, даже если Пауль будет молчать. Что, если и Фидлер, под влиянием страха, ни к кому не обратится и ничего не предпримет? То, чего так боялся Георг во дворе у фрау Грабер, может скорее случиться здесь. Его просто бросят. Не будут разыскивать. Кресс, конечно, не из тех, кто в силах помочь ему и дальше. Разве не лучше, чем ждать долгие дни, уйти сегодня же?
Всякое огороженное место действовало на него угнетающе, и он подошел к окну. Он увидел белую дорогу, которая вела через поселок. За поселком, казавшимся чистенькой деревней, темнел парк или роща. Георга охватило чувство полной бесприютности, почти сейчас же уступившее место чувству гордости. Был ли на свете еще человек, который мог смотреть такими же глазами в широкое сизое небо и на дорогу, только его одного уводившую в неизвестную дичь и глушь? Он разглядывал мелькавших внизу людей – людей, одетых по-праздничному, с детьми, колясками и непонятными свертками; вот мотоциклист с девушкой, сидящей в коляске; два подростка из гитлерюгенда; человек со складной байдаркой за спиной; штурмовик, ведущий за руку ребенка; молодая женщина с букетом астр.
И тут раздался звонок. Ничего, сказал себе Георг. Здесь, наверно, частенько раздаются звонки. И на улице и в доме все было спокойно. Кресс постучался в дверь:
– Выйдите на лестницу.
Нахмурившись, рассматривал Георг молодую женщину с астрами, вдруг очутившуюся у Крессов в подъезде.
– Мне нужно тебе кое-что передать, – сказала она, – и, кроме того, сообщить вот что: завтра утром, в половине шестого, ты должен быть на пристани возле кастельского моста в Майнце. Название парохода «Вильгельмина». Тебя будут ждать.
– Хорошо! – сказал Георг, но не сдвинулся с места.
Не выпуская из рук цветы, женщина расстегнула карманчик своей жакетки. Она протянула Георгу толстый конверт и добавила:
– Значит, конверт я тебе передала. – Она, видимо, считала Георга за товарища, которому надо скрыться, но не знала, кто он.
– Все в порядке, – сказал Георг.
Лизель молола кофе для ребят и не слышала, как отперли дверь. Пауль держал в руках обычный бумажный пакет с булками, которые он купил по пути домой.
– Ну-ка, Лизель, – сказал он, – умойся водой с уксусом, переоденься, и мы как раз попадем вовремя на состязание. О чем же теперь-то хныкать, Лизель?
Он погладил ее волосы, так как она уронила голову на стол.
– Ну, перестань. Хватит. Я же обещал тебе, что вернусь.
– О господи! – всхлипывала Лизель.
– Господь не имеет к этой истории никакого отношения или, во всяком случае, не больше, чем ко всему вообще. А уж с гестапо он вряд ли знается. Все оказалось так, как я и предполагал. Грандиозная петрушка. Часами они меня нудили. Но одного я даже представить себе не мог: что они специально посадят кого-то записывать все, что я им плел. Под конец меня даже подписаться заставили, мол, все это действительно я наплел: когда я был знаком с Георгом, где, сколько времени, как звали его друзей, как моих. Они спросили меня, кто был у меня позавчера в гостях. И они грозили мне всем, чем, кажется, можно грозить. Разве что адским огнем не пугали. А вообще они, видимо, хотели произвести на меня впечатление, будто они-то и есть Страшный суд. Но только ничего они не знают – знают то, что им говорят, не больше. Позднее, когда Лизель успокоилась, оделась по-праздничному, переодела ребят и умыла лицо, Пауль снова начал:
– Одно меня удивляет, зачем это люди им столько рассказывают. А отчего? Оттого, что они убеждены, будто тем известно все. А я сказал себе: никто не может доказать, что Георг действительно был у меня. Даже если кто-нибудь и видел его, я всегда могу это отрицать. Никто не может доказать, что это был именно он, кроме самого Георга. Конечно, если они его сцапали, ну, тогда ведь все равно все погибло. Но если бы они его поймали, они бы не задавали мне такую кучу вопросов.
Двадцать минут спустя Редеры вышли из дому. Они сделали крюк, чтобы завести детей к родным на вторую половину дня. Младшего оставили у дворничихи, как уговорились уже несколько дней назад. Пауль сильно подозревал, что эта женщина донесла на него, но она была услужлива и любила детей.
Вдруг Пауль попросил Лизель подождать с детьми. У него есть дело. Он наконец решился и вошел в какие-то ворота. Окошко гаража светилось, как обычно, хотя двор был залит ярким дневным светом. Он торопливо подбежал к окошечку, не желая задерживать своих и чтобы скорее покончить с неприятным разговором.
– Тетя Катарина! – крикнул он.
Когда в окошке появилась голова фрау Грабер, он выпалил сразу и не останавливаясь:
– Мой шурин просил извинить его. Офенбахская полиция опять прислала ему вызов. Пришлось отправиться домой, и неизвестно, удастся ли ему вернуться. Тетя Катарина, я тут ни при чем.
Помолчав с минуту, фрау Грабер вдруг зарычала:
– По мне, может хоть совсем не являться! Я все равно собиралась его вышвырнуть! Не смей больше никогда приводить ко мне такую шваль!
– Ладно, ладно, – сказал Пауль, – ты же ничего на этом не потеряла. Он тебе даром чистил машины. Хейль Гитлер!
Фрау Грабер села за конторку. Красная цифра на календаре напомнила ей, что сегодня воскресенье. По воскресеньям ее машины обычно оставались на месте своего прибытия. Близких у нее не было, а если бы и были, она бы не пошла к ним. Ее досада на то, что шурин Пауля не будет работать у нее, была явно ни с чем не сообразна. Вызов, наверно, просто предлог: не понравилось ему здесь, вот и все. Но тогда не следовало ему вчера вечером пить с ней. Не должен он был этого делать, твердила она в бешенстве, это низость, что он пил со мной.
Она окинула взором бесконечную пустоту воскресенья – море пустоты, в котором плыли несколько предметов – малахитовая горка, лампа, приходо-расходная книга, календарь.
Фрау Грабер бросилась к окну и крикнула во двор:
– Пауль! – Но Пауль уже был далеко, он спешил с Лизель на Нидеррадский стадион.
И виновато и радостно прислушивался Герман, как жена поет, наряжаясь, – в это воскресенье они были приглашены к Марнетам. Еще влажные, гладко причесанные волосы, невинные глаза, цепочка с медальоном и отглаженное, туго накрахмаленное платье придавали ей вид рослой девочки, идущей к первому причастию. Хотя к Марнетам надо было подниматься всего каких-нибудь десять минут, она надела шляпку: пусть Марнеты завидуют. Что Эльза, глупая, маленькая Эльза, подцепила себе в мужья пожилого железнодорожного рабочего с хорошим окладом, этого кузина Августа Марнет до сих пор не могла переварить.
