— Эх, Людас, — сказал он, чокнувшись с Васарисом, — один черт тебя разберет… Я тебя недавно узнал, а может, еще совсем не знаю, потому что ты вроде кота — мурчишь что-то про себя… Но я, брат, тебя полюбил. Ты не гляди, что я мужлан и грубиян, — сердце и у меня есть. Думаешь, мне это нипочем, что я рыжему голову проломил? Сначала было, ничего, а потом, как явился отец везти к больному, я прямо обмер. Всю ночь не спал, на стену лез… Но я умею держать себя в руках. Сквозь мое сало, брат, сердца не увидишь. Не то, что ты: чуть что — и сразу вспыхиваешь, как спичка… Баронессу вспоминаешь, а? Хе-хе-хе!.. Ничего, из-за нее, бестии, стоит и согрешить…
Васарис с удивлением слушал его. Стрипайтис отпил полрюмки и снова стал серьезным.
— Да, брат, жизнь проклятая! — продолжал он. — Думаешь, если у меня глупая, круглая физиономия, так я уж всем доволен? Думаешь, мне страх как приятно было отпускать бабам перец и селедку? А что поделаешь? Ведь иначе околеешь от скуки. Ты вот только первый год в приходе, а я уж шестой — все время в этом медвежьем углу со старым отупевшим настоятелем. Особенных талантов у меня нет, сидеть за книгами не хватает терпения, приходские дела надоели, вот я и ухватился за общественную работу. Все-таки хоть что-нибудь. Да и надо. Ксендз я плохой, но социалистов ненавижу, как чертей. Вот и работаю. Если бы не это, наверное бы запил, картежником стал, с девками путался. Ты и таких встретишь. И не торопись бросать в них камень. Куда бы ни шел путь ксендза, брат, ведет по нему необходимость.
— Мне кажется, — начал Васарис, почувствовав, что пора сказать что-нибудь, — мы не очень внимательно относимся к своим пастырским обязанностям. Без этого никакая борьба с социалистами не поможет. Вообще для священника не существует социалистов и никаких подразделений. Всех, кто нуждается в вере и в помощи церкви, она должна принимать одинаково.
— Повторяешь, брат, семинарскую мудрость… Легко сказать — пастырские обязанности, апостольское служение!.. А что, если не все мы пригодны к апостольскому служению, к выполнению пастырских обязанностей? Я вот вижу, что не гожусь, и если ты меня заставишь заниматься одной паствой, заранее говорю, что запью или начну бегать к девкам. А ты годишься? Правда, ты целыми часами торчишь в исповедальне, выслушиваешь болтовню глупых баб или шальных богомолок. Но долго ли это будет продолжаться? Дальше. Проповеди ты говорить не умеешь и никогда хорошо не научишься. Это не по твоей натуре. С посещением больных тоже, видно, не блестяще обстоит? Погоди, ты еще узнаешь, что такое занятия катехизисом. А евангельское попечение о бедных? Для всего этого, видишь ли, кроме доброй воли, требуется кое-что еще, чего у нас часто и не имеется. Оттого мы и бежим — одни в потребиловки, другие — в литературу, третьи — к рюмочке, четвертые — за юбками, словом, к чертям!.. Трудно, трудно выдержать в приходе! По-моему, тебе скоро приедятся книги и стихи. Беги, брат, из прихода! Что хочешь, делай, но беги! Если у тебя нет того, что требуется от пастыря, ты через несколько лет станешь таким же чурбаном, как я…
— Не все же погибают. На ком тогда держится вера в народе?
— Вера держится на потребности в вере, на традиции, на обрядах… Если бы народ пробавлялся лишь той верой, которую внушаем ему мы, он бы скоро совсем перестал верить. Конечно, есть и другие ксендзы. Ты съезди как-нибудь к шлавантскому батюшке. Увидишь такого ксендза, на котором вера держится.
Они засиделись до поздней ночи. Грубоватая речь Стрипайтиса своеобразно гармонировала с прямотой его мыслей. Васарис только удивлялся, открыв в нем словно бы другого человека.
Наутро приехали Жодялис и Борвикис на хороших лошадях, запряженных в большие телеги, и уложили имущество Стрипайтиса; сам он, плотно и тепло закутавшись в просторные ксендзовские одеяния, взобрался на сиденье, и подводы выехали со двора. Весь костельный персонал собрался проститься с ним. Настоятель и Васарис махали вслед шляпами, женщины утирали слезы, а Юле плакала навзрыд.
Пока ехали селом, все жители провожали их взглядами.
У окна пивной стоял Вингилас и удивлялся, что ксендза везут не кто иные, как Жодялис и Борвикис.
Вскоре ксендзу Васарису представился случай посетить шлавантского батюшку, о котором он слышал много раз. Случилось ему быть у больного в самом дальнем конце прихода, неподалеку от Шлавантай, и он решил сделать визит к соседу.
Шлавантай — небольшой приход тысячи в полторы душ, так что викария там не полагалось, и «батюшка» ухитрялся один выполнять все обязанности. Всю свою энергию, способности и силы он положил на то, чтобы построить прекрасный полукаменный, полукирпичный костел, которым гордился весь приход.
Потому ли, что на Васариса подействовали все слышанные рассказы, или почему еще, но при въезде в село на него приятно повеяло спокойствием и порядком. Базарная площадь, избы были опрятнее, нежели в других селах, кладбище и костельный двор обнесены красивой оградой, строения настоятельской усадьбы маленькие и уютные. Ни огромной риги, ни хлевов, ни злых собак во дворе.
Его встретил довольно пожилой, но еще крепкий статный ксендз, среднего роста, с лысиной на макушке и весь седой. Васарис сказал, кто он такой и что приехал с целью представиться соседу. Услышав это, «батюшка» несказанно обрадовался и протянул ему обе руки.
— А, ксендз Васарис из Калнинай! Слыхал, слыхал… Весьма приятно, что не забывают меня, старика. Гость в дом — бог в дом. Ну, пожалуйте. Надоело, поди, на телеге, — экий путь-то.
В доме все отличалось аскетической опрятностью и простотой. В зальце стояла софа для остающихся ночевать гостей, столик, жесткие стулья, образ Христа; в спальне, служившей и рабочей комнатой, — кровать с тощим тюфячком, большой, заваленный книгами стол и распятие над ним. В доме калнинского настоятеля тоже не было комфорта, но там царила скупость, а здесь строгий аскетизм, евангельская бедность.
Поговорили немного, и батюшка предложил гостю посмотреть костел. По чистому, выметенному двору они направились к главному входу, который не запирался целый день, и вошли внутрь. С первых же шагов Васарису бросилась в глаза чистота. На полу не было ни соринки, нигде ни пыли, ни паутины. В ризнице — образцовый порядок. Батюшка показал гостю всю немногочисленную, но тщательно содержавшуюся церковную утварь. Повсюду чувствовался зоркий глаз настоятеля и заботливый присмотр.
— Невелик и небогат мой приход, — говорил батюшка, открывая шкаф и столы, — но все необходимое, слава богу, есть. И на народ не могу посетовать. Добрый народ. У других, слыхать, и драки, и ссоры, и пьянство. А у нас мир и благодать.
Когда они вернулись в дом, настоятель усадил гостя на софу, сам сел на стул и стал расспрашивать, что слышно в Калнинай, так как сам никуда не ездил и к нему редко кто забредал. Васарис рассказал о своих первых впечатлениях, о последних событиях и отъезде ксендза Стрипайтиса. Батюшка слушал, не перебивая его, с озабоченным и сосредоточенным видом.
— Один бог ведает, что такое творится с этой общественной деятельностью и откуда эти раздоры, — заговорил он, когда Васарис кончил свой рассказ. — Я и не знаю, кто у меня в приходе социалисты, кто прогрессисты. Для меня они все дети, я всем им отец. Я одинаково пекусь обо всех, кто ко мне приходит. Кто не нуждается ни во мне, ни в церкви, это его дело. Мы, брат, насильно никого в веру не обращаем. Мы можем лишь привлекать людей светом, который возжигаем в своих костелах. Мы должны все свои силы, все помыслы сосредоточить на костеле: проповедовать достойным образом слово божье, толковать истины веры, учить любви к ближним, помогать бедным и сами быть образцами всех добродетелей. Остальное приложится. Это такой тяжелый труд, что на другое не остается ни времени, ни сил. А когда же заниматься самосовершенствованием — молитвой, учением?
Говоря это, батюшка постепенно оживился, даже разволновался. Васарису приятно было услышать из его уст некоторые собственные мысли и захотелось продолжить этот разговор.
— Батюшка, — сказал он, — говорят, теперь такое уж время. Нужно развивать народ, организовывать его и взять руководство в свои руки. Иначе его возьмут враги церкви.
Батюшка печально покачал головой.
— Какое руководство? Чем? Потребительским обществом, «Сохой»? И пусть их берут, и слава богу. Нам-то что? Деятельность церкви должна быть упорядочена таким образом, чтобы они сами, так называемые враги наши, приблизились к ней. Мы должны завоевывать души, а они уж пусть завоевывают богатства. Вот с чего нам следует начинать. С обучения катехизису, с очищения сердец, с крещения душ. Пусть наши приходы станут большими училищами, где бы мы могли привить каждому ребенку христианские добродетели, и тогда, став взрослыми, они не будут опасными для нас. И нам не будет нужды соваться в их партии и в их распри. Мы умеем лишь проповедовать с амвона, в исповедальне и теми способами, которыми располагает церковь. А мы начинаем не с того конца. Наша пастырская, проповедническая деятельность ниже всякой критики, мы выращиваем безбожников и язычников, а потом бежим из костела на базарные площади и в кабаки, чтобы бороться с ними.
