Не хотелось мне заканчивать книгу на горькой ноте. Но что поделаешь: и во всем-то моем рассказе очень мало веселого.
Так уж вышло.
В моем фронтовом блокноте можно найти такую запись:
«Нас постигло большое горе. Несколько дней назад на Южном Буге погиб замечательный человек и талантливый командир полка, кавалер пяти орденов гвардии подполковник Игнат Федорович Попов. Похоронили в Семеновке. А уже за Бугом в кармане убитого солдата нашли стихотворение. Удивительно все это!
30 марта 1944 г.»
Случилось это так.
Форсировать реку с ходу дивизии не удалось. Лишь одна рота из батальона капитана Бойко добралась, и то не в полном составе, до западного берега. А командир дивизии (теперь уже гвардии полковник) Лосев то ли уже успел отрапортовать командарму, что его дивизия первой форсировала Южный Буг, то ли собирался отрапортовать, будучи уверенным в успехе, но дело, как видим, засторопилось: немцы успели хорошо закрепиться на крутом правом берегу, хорошо пристреляли все подходы на равнинном и открытом левом берегу, не давали нашим бойцам поднять головы.
Лосев, самолюбивейший из всех мыслимых и немыслимых самолюбцев, к тому же терзаемый со времен Сталинграда и Курской дуги завистью ко все возрастающей славе Попова, пришел в бешенство и сейчас же в неудаче обвинил его одного. И как только начало рассветать, приказал Игнату Федоровичу самому переправиться первым, с тем, чтобы уже к полудню весь его 222-й (ранее 106-й) полк был на том берегу.
Попову ничего не оставалось, как попытаться выполнить этот лишенный элементарной логики и командирской мудрости приказ. Несколько бойцов, прямо на глазах противника, под его прицельным огнем, будучи уже раненными, подвели лодку. Игнат Федорович уже приближался к ней, когда снайперская пуля угодила ему прямо в сердце. Смерть наступила мгновенно. Были сражены, но уже пулеметной очередью, еще два красноармейца и теперь лежали рядом с Поповым: они подбежали к нему, чтобы вынести его тело из-под огня; сделали это уже другие солдаты, когда наша артиллерия и «катюши» обрушили свои залпы на немцев, заставив их замолчать.
О гибели Попова с непостижимой быстротой узнала вся дивизия. А я, по старой привязанности, вообще находился в своем бывшем полку, и гибель Игната Федоровича, моего любимого командира, по сути, произошла на моих глазах. Какое-то время врачи не пускали меня в хату, куда бойцы внесли мертвого командира полка, не пускали не только меня, но и других, сделав исключение лишь для майора Воронцова, замполита. И когда, часом позже, оказался в хате и я, то увидел Попова на раскладушке.
Примостившись у его изголовья, сидел плачущий, обливающийся молчаливыми слезами огненноволосый майор Воронцов. При этом руки его были заняты работой, от которой мне стало не по себе: Воронцов окунал в мыльную баночку помазок и продолжал брить щеки и подбородок на еще более прекрасном, чем у живого, лице своего друга. Я впервые видел такое, чтобы человек был мертв, а волосы на его щеках и подбородке продолжали еще расти...
Семен Воронцов плакал и, конечно же, не знал, что и его самого, ровно через год, в начале марта 1945 года, на берегу Грона, под Братислайой, подстережет вражеская пуля, и окажется он в одной братской могиле в маленьком словацком городке Зволене с теми, с кем пришел сюда от самого аж Сталинграда.
У гроба Игната Попова, еще не опущенного в свежевырытую яму, я прочитал стихотворение, то самое, которое найдено было санитарами в кармане убитого солдата. Я читал с большими паузами, потому что во рту воспалилось от волнения. Но я читал:
Катится по шинели
Слеза, и горька и тяжка...
Бесстрашный, любимый всеми,
Погиб командир полка.
Я читал, а напротив, по ту сторону могилы, стоял Анатолий Иванович Лосев, и в больших черных его глазах тоже накапливались слезы и, наполнившись до краев, медленно, не смахиваемые ладонью, ползли по щекам, почему-то не бритым.
Земля завертелась кругом,
В разрывах не слышно слов.
Но страшная весть над Бугом
Промчалась: убит Попов.
Попов, что не верил бедам,
Что смелось вливал в сердца,
Что вел нас всегда к победам
У Волги и у Днепра.
Смерть, коварная, злая,
Нашла же кого ты взять?!
Ведь жизнь свою каждый, знаю,
Готов за него отдать!
Над трупом отца не плакал,
Не плакал от тяжких ран,
А, видишь, над ним заплакал
Суровый наш ветеран...
Товарищ, что в нашем слове?
К оружью! И выше стяг!
Потоками черной крови
Заплатит нам злобный враг!
Под стихотворением указана дата: 27 марта 1944 года. Мне рассказывали потом, что его автор лежал в глубокой и сырой борозде в курящейся паром черноземной украинской степи, сразу же за Южным Бугом, чуть выше города Первомайска. Санитары повернули его лицом вверх будто для того только, чтобы он в последний раз посмотрел в ясное по-весеннему, родное небо. Посмотрел широко раскрытыми, но уже ничего не видящими глазами. Документов у солдата в карманах не оказалось, так что трудно было установить его имя. Листок же, вырванный, очевидно, в какой-то хате из ученической тетрадки, был не подписан. На нем – приведенное выше стихотворение.
Не помню, по чьему предложению – может быть, Воронцова, – но только похоронили того безвестного солдата в Семеновке рядом с могилой Игната Попова. Так и лежат они плечом к плечу: гвардии подполковник и гвардии рядовой, верные сыны России.
* * *
А вот другого командира полка Григория Михайловича Баталова война пощадила. Может быть, потому, что сам-то он не щадил себя ни под Сталинградом, ни на Курской дуге, ни на Днепре, ни в походах через Румынию, Венгрию, Австрию, Чехословакию. На войне случается и такое: кто уж очень-то боится попасть под пулю, того-то она и подстережет в первую очередь.
Баталов и сам написал книгу. В ней, между прочим, есть такие строчки, которые могут оказаться интересными не только для меня, но и для моих читателей. Г. М. Баталов рассказывает:
«В послевоенное время я учился в Военной академии им. М. В. Фрунзе. Мы изучали военные операции, участниками которых недавно были. Но теперь рассматривали их не в масштабе карты ротного или полкового командира, а в масштабе фронтов и армий, анализировали замыслы и решения их командующих, успехи и неудачи операции. И помогали нам в этом не только лекции и академические разработки по истории (теперь – уже истории) войны.
Как-то мой сокурсник, полковник, прошедший, как и я, всю войну, спросил:
– Ты на Курской дуге воевал?
– Воевал.
– На каком направлении?
– Южный фас, под Белгородом.
– Тогда прочитай эту книгу. Здесь о тех боях хорошо написано!
Я взял в руки недавно вышедший роман Михаила Алексеева «Солдаты». Фамилия автора мне ни о чем не говорила. В то первое послевоенное десятилетие появилось немало писателей, которые еще только делали заявку на имя в литературе. Но мы жадно набрасывались на каждую художественную новинку о войне. И, как правило, почти в каждой книге находили живейшие картины пережитого.
Имена К. Симонова, Б. Полевого, А. Твардовского мы знали уже давно. Но Алексеев? Что ж, посмотрим, о чем и как он пишет.
Уже первые страницы книги чем-то глубоко затронули. Вслед за рядовыми разведчиками появился решительный и строгий командир дивизии генерал-майор Сизов, заботливый и опытный начальник политотдела полковник Демин, беспредельно преданный своему делу начальник артиллерии полковник Павлов... Было что-то удивительно знакомое в их характерах и событиях, в которых они участвовали. Я узнавал не только людей, но и места, где сражались герои романа: река Северный Донец, село Маслова Пристань, Шебекинский лес... Рассказывалось обо всем этом с такой глубокой достоверностью, с таким проникновением, что я то и дело откладывал книгу и предавался воспоминаниям. Вот Гунько, отважный артиллерист. Как он похож на Николая Савченко, прикрывшего огнем своей батареи пехоту под Абганерово! А разведчик Шахаев? Кого он больше напоминает? Сержанта Али Керимова или полкового разведчика Степана Лугового? Ну, Сизов – это, конечно, командир дивизии Лосев. В Демине легко узнать нашего начальника политотдела Г. И. Денисова. А вот командир стрелкового полка майор Баталии совсем меня смутил.
Закончив читать роман, я позвонил одному из моих друзей:
– Читал «Солдаты» Алексеева?
– Читал, – в голосе друга я уловил интригующую нотку. – Как по-твоему? Интересная книга?
– Не то слово. Не знаешь, кто такой Алексеев? Не служил ли он в нашей дивизии?
– Конечно, служил! Да ты должен его помнить. Это же заместитель редактора нашей дивизионки «Советский богатырь». А под Сталинградом он командовал минометной батареей в одном из полков нашей дивизии.
Теперь-то и я вспомнил».
Смутился же Григорий Михайлович Баталов потому, что поначалу никак не мог поверить, что под именем Григория Баталина в романе «Солдаты» выведен именно он: Григорий Баталов. Фамилию я лишь чуток, ну, самую малость, подправил...
