Однажды он связал в узелок пожитки и покинул отцовский дом…
Но теперь ему этот грех как будто забыли и простили. Все с нетерпением ждали приезда Юриса. Брат его, Карл, сразу же после обеда поехал встречать на станцию. Крикис за это время самое меньшее раз десять выходил во двор. А женщины и вовсе не заходили в дом — все время оставались во дворе.
Хозяйка, крупная, полная, красивая женщина, с густыми светлыми волосами и продолговатыми голубыми глазами, стояла посреди двора. Расправляя белый накрахмаленный фартук, измятый четырехлетним сынишкой, она беседовала с соседкой Спилвиене, которая прибежала поглядеть на разбогатевшего сына Крикисов.
— Что же это он не едет? — сказала Спилвиене и, затенив глаза ладонью, посмотрела на дорогу.
— Поезд, видать, еще не пришел, — ответила хозяйка. — Мы ведь не знаем, как поезда ходят.
— Теперь, верно, скоро приедет?
— Должен бы приехать.
— Посмотрим, посмотрим, каким он стал, твой пасынок.
Хозяйка усмехнулась.
— Пасынок… Смешно, право… Я всего на два года старше его. Раньше, когда он еще жил здесь, а я батрачила у Крикиса, мы с ним, бывало, о разном беседовали… С другими он говорил мало, а со мною часами разговаривал… Хороший он человек… Посмотрим, посмотрим…
Хозяйка нервно мяла и разглаживала свой фартук и кусала губы.
Падчерица Лата, девятнадцатилетняя сестра Юриса, по дороге из дому в клеть остановилась перед мачехой.
— Что ты там несешь? — спросила хозяйка.
— Свое новое одеяло. — Лата говорила быстро, заикаясь, и некрасиво вытягивала при этом шею. — Хочу постелить ему на кровать.
Хозяйка повернулась к Спилвиене.
— Девчонка с самого утра подметает и убирает клеть. Постель постелила чуть не до самого потолка — простыню с подзором, три подушки, новое одеяло вот… Как для жениха.
— Брат… богатый брат в десять раз милее жениха. Жених только вынюхивает да выспрашивает, что за тобой взять можно. А брат другое дело — брат сам дает… — Разговаривая, Спилвиене усердно размахивала руками.
Лата засмеялась, показав некрасивые зубы. Затем оглядела свое поношенное платье и вдруг замолчала.
— Что же он мне привезет? — тихонько уронила она.
— Я думаю, обязательно золотые часы и шелковое платье, — пошутила хозяйка.
— Шелковое платье… золотые часы… Куда тебе, — махнула рукой Спилвиене. — Вот на два шелковых платка, на брошку с камнями рассчитывай смело.
Девушка, подпрыгнув от радости, перекинула новое одеяло на другую руку и побежала в клеть. Слышно было, как она там чем-то шуршала и что-то встряхивала.
Спилвиене приблизилась к хозяйке.
— Мы со стариком так рассуждаем… Что для тысячника двадцать — тридцать рублей — все равно что для нас копейки… Ведь сами знаете: коровка у нас от кровавого поноса подохла… А сколько мы зарабатываем? Новую купить не по силам. Хоть с голоду помирай. Мы с моим стариком так рассуждаем: приедет, дескать, господин Крикис — поможет нам. Что ему стоит!.. А ты, хозяюшка, замолви за нас словечко, он тебя послушает: такими друзьями были. Поговоришь, а?
— Поговорю… — ответила хозяйка, думая о другом.
Спилвиене ушла, а хозяйка осталась на дворе и, опустив глаза, все разглаживала свой фартук.
Крикис, стуча опорками, опять вышел во двор.
— Чего ты здесь весь день торчишь, словно в землю вросла! — сердито заговорил он.
— Жду твоего сына, — равнодушно ответила жена, кинув на мужа усталый, хмурый взгляд.
— Приедет без твоего ожидания, — отрезал Крикис. — Берись за работу, нечего лентяйничать!
Хозяйка уже собралась идти, но при последних словах мужа остановилась, чтобы, как всегда, позлить его.
Мимо пробежала от клети к дому Лата.
— Куда тебя несет?! — набросился на нее отец.
Девушка остановилась как вкопанная.
— Хотела метлу взять, потолок обмести, паутиной затянуло.
— Ты все в клети торчишь, чего там копаешься?
— Готовила постель Юрису.
— Постель!.. Я из вас эту дурь вышибу! Вам бы все постели стелить да часами стоять, на дорогу глазеть. Ждите, ждите, привезет вам парень мешок золота.
Лата испуганно посмотрела на мачеху. Та провела ладонью по лицу и, взглянув на мужа, презрительно отозвалась:
— Мешок с золотом — это для тебя, — ты больше всех про него думаешь. Хватит тогда тебе и водки и табаку на всю жизнь.
Она взяла Лату за руку и пошла с нею в дом.
Крикис тяжело опустился на камень у забора и принялся сердито сосать свою трубку. Он в самом деле больше всех зарился на богатство сына… Ну, а разве у него не было на это больше прав, чем у остальных? Он сплюнул и решил не входить в дом, пока не приедет сын.
Хозяйка тем временем сидела в комнате у окна и, подперев голову руками, смотрела в сад. Она была так занята своими мыслями, что услышала стук колес, когда лошадь уже въехала во двор. Она вскочила и тут же остановилась. И опять ей пришла в голову прежняя мысль. Хоть бы он вернулся не богатым, не знаменитым, а таким же, каким ушел: задумчивым, тихим, приветливым и бедным…
Выйдя со двора, она увидела странную картину. Юрис стоял у телеги в потертом пальтишке, в старой сдвинутой на затылок шляпе. Грустно смотрел он на кучку домашних, и на сжатых губах его змеилась горькая улыбка. Родных словно холодной водой окатили. Карл, тихонько поругиваясь, распрягал лошадь, беспрерывно дергал ее и бил кулаком. Ни узелка, ни чемодана… Хозяйке Юрис показался таким же, как шесть лет тому назад, только немного похудевшим. И не было у него тогда этой насмешливой улыбки. Ее он привез с чужбины.
— Лата? — сказал Юрис тихим, таким знакомым хозяйке голосом. — Какая большая стала! И не узнать.
Лата поджала губы и спряталась за других. Все глядели, как говорится, выпучив глаза. На лицах были написаны самые разнообразные чувства — удивление, разочарование, злоба. Юрис смотрел на эти изменившиеся лица, понимая чувства родных, и улыбался своей неприятной улыбкой.
Затем он увидел хозяйку, стоявшую немного поодаль.
— А, Лиза! — воскликнул он. — Здравствуй, Лиза!
Не сказав ни слова, она подала ему руку. Лицо ее то покрывалось румянцем, то бледнело. Юрис задержал ее руку в своей.
— Все здесь живешь?
Она смутилась еще больше и пробормотала:
— Живу.
Домашние беспокойно задвигались. Юрис пристально посмотрел хозяйке в лицо. Но смущение ее продолжалось недолго. Она видела и понимала, что он не богат и не знатен. Все такой же бедный и приветливый, как и шесть лет тому назад… Ее вдруг обуяла беспричинная радость, в мыслях у нее непрерывно звучало: все такой же, все такой же!
— Как ты все это время жила? — спросил Юрис.
— Хорошо… я… хорошо… — заикаясь, ответила она, затем, выпрямившись, сказала: — Я теперь здесь хозяйка…
Но, сказав это, вдруг застыдилась и замолчала, словно чем-то очень обидела Юриса.
— Хозяйка? — протянул он, и улыбка его стала еще насмешливее и неприятнее. — Как это понимать?
Она не знала толком, что сказать. Оглянувшись, увидела тут же во дворе своего ребенка и показала на него.
— Вот мой сынишка… пятый год пошел… — и, повернувшись к мужу, резко крикнула: — Почему не ведешь Юриса в дом — до ночи стоять здесь будем?
И сама как-то слишком торопливо убежала в комнату. Юрис чуть пожал плечами, прошелся по грязной вытоптанной лужайке и сел на камень у забора.
Во двор вбежала Спилвиене, вбежала и остановилась, остановилась и стала смотреть. Взглянув на Юриса и домашних, поняла, что все ее надежды рухнули. Жалобная, страдальческая маска спала с ее лица, старуха смотрела злобно, негодующе.
— А, дождались наконец молодого барина! Так готовились, ждали… весь день бегали… Лата все постель стелила… И, видно, не зря, не зря… А ну показывай, — продолжала она, обернувшись к Лате, — где твои шелковые платья, где платки, брошки? Показывай и мне подарочки! Мне не жалко, я завидовать не стану, — господи, не у всех же бывают богатые братья… Ну, показывай!
Лата только усмехнулась и гневно сверкнула на брата глазами.
Теперь Спилвиене обратилась к Крикису, которому болтовня старухи пришлась по вкусу.
— Значит, тебе, хозяин, достанется его тугая мошна… — Она хлопнула себя по карману юбки. — То-то житье пойдет. Крикиса тогда не узнаешь: на паре ездить будет… да и заслужил ты, ничего не скажешь. Кто же надрывался и день и ночь, пока сын в городских школах и бог весть где учился…
Юрис смотрел на отца и сестру, ему было понятно их разочарование — он видел этих людей насквозь. Он понимал, что спутал их расчеты, разбил их надежды, вернувшись домой бедняком, без денег, без шелковых платьев и платков. Только одного он не понимал, почему так разбушевалась эта чужая старуха, да и то не удивлялся. Улыбка все заметнее трогала его губы, ему даже веселее стало.
Хозяйка опять вышла во двор и позвала его:
