Долго после того мне казалось, что я вижу на фоне неба изящный силуэт этой птицы с изогнутым клювом. Кроншнеп — благородная птица, быстрокрылая, довольно большая, сильная и красивая в полете. Тело кроншнепа напоминает веретено, шею он держит свободно, очень естественно, длинный, загнутый книзу клюв придает ему странный вид существа благородного, сильного и меланхолического. Это птица Севера со светлым оперением, взращенная белыми ночами, к которым она стремится издалека. Своего первого кроншнепа я застрелил в Средиземном море на корабле, никогда не забуду, мне казалось тогда, будто это весточка из дома. Он долго, вызывающе стоял на палубе, словно приклеенный — серый, как ночь, силуэт, длинный, унылый клюв, — казалось, он бросил мне вызов, сердце у меня смертельно защемило, я помчался в каюту и схватил ружье. Я выстрелил в беднягу на расстоянии четырех шагов, не сделай я этого, мне бы жизнь была немила. Зачем он смотрел на меня, ведь я плыл к тропикам, послав к чертям белые ночи и дожди? День был прекрасный, Эгейское море, небо Гомера над головой, синие волны покачивали нас, словно не наяву, а во сне, и уносили все ближе и ближе к солнцу. Впереди маячил берег, может быть остров с райскими кущами. Сидевшие на палубе птицы были совсем ручные, будто они обитали в этом райском саду. Жаркими вечерами достаточно было протянуть руку к брезенту, покрывавшему лодки, чтобы схватить сразу несколько ласточек, они лежали там кучками, тесно прижавшись друг к другу. Может быть, эти маленькие птички становились ручными от усталости. Однако остров был совсем не близко. Многие ласточки так устали, что падали на палубу и погружались в забытье, из которого больше не выходили. Я поймал на корабле ястреба, но об этом другой рассказ…
Минуту спустя после того, как показался первый кроншнеп, опустилась целая стая по крайней мере из тридцати птиц. Они двинулись вперед, как боевой порядок, прямо к тому месту, где я прятался, и тут в переднем ряду зазвучала, словно сигнал тревоги, грудная флейта. Казалось, этим наступлением они бросали мне вызов, причем птицы одна за другой стали расти на фоне зеленоватого неба; можно было подумать, что они не прилетели сюда, а вырастают из земли. Я тогда еще не знал, как птицы могут увеличиваться в размерах и с какой скоростью, не рассчитал расстояния и выстрелил дважды слишком рано, промазав оба раза. Стая вспорхнула, птицы шарахнулись в разные стороны, окунулись в темноту и улетели, и откуда-то справа послышался свист. Но они вернулись назад.
Темнота сгущалась. Ни на земле, ни на воде невозможно было ничего различить. И тут с того места, где лежал Кьель, во тьме сверкнула полоска огня, раздался выстрел, и на прибрежную гальку посыпалась дробь.
Внезапно флейта запела прямо над моей головой, и в тот же момент я увидел всю стаю. Они собрались для нового наступления, но теперь было уже так темно, что я заметил птиц лишь на расстоянии двадцати аршин…
Бах!.. Бах!.. И стая снова исчезла из виду, отступила, шумно махая крыльями, звучание флейты резко оборвалось. Но две птицы из крылатой стаи рухнули вниз. Одна упала мертвой на ребристую гальку, другая плавала в воде у берега. Когда я подошел к ней, она уже не пела, а громко жалобно кудахтала, как курица. Все приключение свелось к тому, что я взял эту домашнюю птицу и добил ее. Мертвый кроншнеп — всего лишь большая съедобная птица.
По-видимому, стая кроншнепов решила вернуться для того, чтобы форсировать препятствие, из-за которого она уже потеряла две жизни. Они вернулись. Но на этот раз с поразительной скоростью. Птичья стая ринулась, как шквал, одна птица пролетела так близко от меня, что воздушная волна прямо-таки обожгла мне ухо, как раскаленный болт; завидев стаю, я тут же нажал курок, этого было достаточно для того, чтобы они отступили, поднялись вверх вертикальным столбом и наполнили воздух гомоном.
Они вернулись еще раз, стремительно преодолев препятствие, в тесном строю, вихрем промчались мимо, но я все же успел подстрелить двух птиц из этой стаи. На этом битва закончилась. Победили обе стороны.
Еще несколько минут кроншнепы пролетали по одному, но я уже не мог разглядеть их, только слышал, как они летели мимо, издавая свист. Они прорезали мрак прямо над моей головой, и голоса их звучали гневно, взывали к отмщению, эти тяжелые птицы поведали мне и о том, что летят они с быстротой молнии.
Казалось, будто вокруг меня бушует кровавая буря: отступающие и гибнущие птицы превратили сгустившуюся тьму в живое существо.
Я свернул головы трепещущим, теплым подранкам, вдыхая сладковато-ядовитый запах бездымного пороха. Потом на острове наступила мертвая тишина. Мы поплыли домой, над нами сияло звездное небо, а в океане, словно морское свечение, горели огни кораблей. Такова была моя поездка на остров кроншнепов.
Я возвратился из Берлина, Парижа, Лондона… и т. д. и должен был написать об этой поездке, но вот я обнаружил, что минуло три недели, а я вместо того, чтобы высказывать суждения о европейских столицах, провожу дни в святой праздности, разгуливая под буками или раскатывая на велосипеде по дорогам Зеландии с ромашкой в петлице. Таково, видимо, право минувшего времени. Мое краткое путешествие, которое, пока впечатления были свежи, казалось мне достойным многих объемистых отчетов и затрагивающим ряд необычайно важных вещей, теперь вдруг поблекло в моих глазах, память охладела к нему и не пожелала его оживлять. И я понял, что истинной обработкой моих путевых заметок должна стать корреспонденция с места, отчет о перерыве в ходе событий, описание погоды и весны здесь, дома. Минувшее утрачено, но тем полнее проявляется настоящее.
Разве весна в нынешнем году не прекраснее, чем когда бы то ни было? Как всегда капризная и невыносимо долго берущая разбег, но мало-помалу одерживающая победу и неотвратимо ширящаяся, как туше в оркестре. Поистине, мне видится особая милость природы в том, что северная весна вообще когда-либо наступает, и тем не менее это происходит каждый год! Вовсе не обязательно быть мечтателем или ограничивать свой мир рассуждениями о поэзии, хотя подчас именно так можно постичь действительность, чтобы признать, что май месяц в Дании — это величайшее чудо природы, и научить себя понимать это — значит обрести огромное богатство.
Как нова каждая наступающая весна, как бесконечно богата она оттенками, наполнена своей особой атмосферой — такая же, как и другие весны, и в то же время иная, это и повторение, и возобновление… и каждая весна неизменно кончается тем, что поглощает все воспоминания; все как будто такое же, и тем не менее…
Те же буки И белые ночи, И то же счастье!
А леса в окрестностях Копенгагена, Олений заповедник, лужайка Охотничьего замка, Эресунд! Ты просто-напросто умер и вознесся на небеса; все минувшее, трудная долгая зима как бы вычеркнуты из сознания. Ты обрел бессмертие, и нет иного блаженства, кроме зеленых шелестящих буков и счастья ощущать, что ты живешь!
Я утверждаю, что нет в мире леса краше Оленьего заповедника, и ничто не может сравниться со счастьем ощущать себя датчанином, обладающим всем этим великолепием! Зеландия, вся Зеландия превращается в несравненный зеленеющий сад, и нет на свете острова краше!
А сам Копенгаген — разве не изумителен он в мае? Разве не насыщен здесь каждый день, каждый час сладкой истомой, зеленью, воздушностью, прохладою? Разве есть на свете другой такой город? Открытый, с массивами садов, с башнями, покрытыми патиной от переменчивого влажного воздуха, раскинулся он, дыша Балтийским морем, где постоянно дующий ветерок приносит ароматы шампанского с Зунда, из Швеции.
Швеция — мне знакома тамошняя весна, я знаю, как изумительна она в мае; она еще привлекательнее из-за того, что севернее, из-за того, что там приход солнца еще больше ощущается как особая милость природы.
Но я не поеду туда в нынешнем году, теперь я стал умнее и на май останусь дома. Разумеется, весной нас одолевает тяга к странствиям, мы рвемся из дома на все четыре стороны, и если в такой момент нам придет на ум Швеция, ее березовые леса, ее гранитные полы в Рюгене, ее можжевеловые заросли, то мы, можно сказать, в некоем трансе, садимся в поезд и спустя несколько часов прибываем туда, выходим на платформу и во все горло запеваем на ветру старинный псалом.
Само собою, это в том случае, если мы еще раньше не поддались такому же безумному порыву при мысли о Норвегии и не находимся на пути в Кристианию, ощущая, как некое таинственное благоухание проникает к нам в душу. Дикая норвежская весна! Роща Студентерлюнд, которая зеленеет на солнцепеке за одно-единственное утро, гравий на Променаден, где пахнет озоном оттого, что юные девушки прохаживаются там и озонируют воздух движением своих коленок. Нет, я не помчусь туда нынче сломя голову, я знаю, как красив и живописен в это время Кристиания-фьорд, но из Дании я никуда не поеду.
