— Вотъ?
Баронесса вскинула на меня глаза при этомъ отрывистомъ вопросѣ. А я стоялъ и раздумывалъ: такъ вотъ почему она помогла теперь Іенсу Папашѣ: онъ когда-то помогъ ей досадить Глану. Что же, она все еще любитъ его и мертваго, любитъ до ненависти и жестокости, такъ что готова терзать его и за гробомъ? Или Гланъ живъ, и ей просто хочется продолжать дѣлать ему на зло?
Я спросилъ:- Да Гланъ, можетъ быть, и не умеръ?
— Не знаю, — отвѣтила она. — Впрочемъ, нѣтъ, навѣрно умеръ. Онъ былъ такой чуткій, измѣнчивый. Все на него дѣйствовало — и погода, и солнце, и луна, и трава; и вѣтеръ словно говорилъ съ нимъ, и гудѣнье на вершинахъ скалъ отзывалось въ немъ. Конечно, онъ умеръ; ужъ сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ жилъ тутъ; такъ давно это было; ужасно давно.
Баронесса встала и пошла назадъ къ мельницѣ. Жаль было смотрѣть на нее. Она говорила совсѣмъ другимъ тономъ, не улыбалась, не представлялась, а только разсказывала такъ грустно. И я радовался, что не позволилъ себѣ присѣсть тутъ же, а все время только стоялъ и слушалъ.
Нѣтъ, видно, не къ добру такъ разбогатѣлъ Гартвигсенъ, такъ пошелъ въ гору за послѣдній годъ. Его самодовольство стало переходить всякія границы. Словно никого, кромѣ него, и не было во всемъ мѣстечкѣ, а для всего округа онъ былъ и царь и богъ!
Въ своемъ самомнѣніи онъ бывалъ и глупъ и несносенъ; но природное добродушіе его все еще было велико. Онъ отдалъ Стену Приказчику такое распоряженіе: — Ежели смотрителю Шёнингу что-нибудь понадобится въ лавкѣ, то ты, аккуратъ какъ по ошибкѣ, записывай все на мое имя: В. Гартвичу.
Мнѣ же онъ откровенно объяснилъ, что безъ посредничества смотрителя не разбогатѣть бы ему на серебряныхъ горахъ, которыя онъ продалъ, а потому ему и хочется показать признательность. Точно такъ же велѣлъ онъ оказывать «всяческій кредитъ» Арону изъ Гопана, тому человѣку, у котораго самъ купилъ горы почти что задаромъ.
Но смотрителю Шёнингу ничего не требовалось въ кредитъ. Онъ всегда приходилъ въ лавку съ наличными.
Разъ Гартвигсенъ и сказалъ ему:- Ежели вамъ нужны какіе-нибудь товары, — платить незачѣмъ.
Смотритель стоялъ передъ нами, худой, выцвѣтшій и недоумѣвающій.
Тогда Гартвигсенъ пояснилъ:- Вы просто велите записать на мое имя.
Наконецъ, смотритель отвѣтилъ:- Да какая же это будетъ покупка? И почему бы мнѣ не платить за свой товаръ?
Отъ такого отвѣта Гартвигсенъ не поумнѣлъ; напротивъ.
— Что же, — я хотѣлъ оказать благодѣяніе! — сказалъ онъ.
Но тутъ смотритель принялся хохотать надъ нимъ, тряся своей сѣдой головой, да еще сплюнулъ. Гартвигсенъ вскипѣлъ, обозвалъ его идіотомъ и съ шумомъ вышелъ изъ лавки.
Онъ никакъ и не могъ забыть отказа смотрителя; обида грызла его, хоть онъ и увѣрялъ, что ему наплевать на это. — Пожалуй, и ты когда-нибудь такъ заважничаешь, что не захочешь знать меня, — брякнулъ онъ Розѣ. А когда она только покачала головой въ отвѣтъ, не желая вдаваться въ эту тему, онъ обиженно сказалъ: — Да, да, дѣлай себѣ какъ знаешь.
По вечерамъ онъ любилъ разсказывать намъ, какія онъ обдѣлалъ дѣла за день, хоть и не Богъ вѣсть что это были за дѣла. Онъ ходилъ день-денской туда и сюда и во все вмѣшивался, во всякія мелочи, и отрывалъ людей отъ дѣла только, чтобы показать себя хозяиномъ. Встрѣтитъ по дорогѣ старшаго мельника и скажетъ ему:- А, тебя-то мнѣ какъ разъ и надо: сегодня тебѣ придется доставить намъ столько муки, сколько сможешь только! — А мельникъ и безъ того ничего другого не дѣлалъ, какъ мололъ каждый день сколько могъ. Но онъ покорно отвѣтитъ:- Слушаю, — а Гартвигсенъ еще добавитъ: — То-то; я вѣдь прямо съ пристани; у насъ на складѣ осталось всего два десятка мѣшковъ.
А то позоветъ меня съ собой на сушильныя площадки. Пріѣдемъ туда, и Гартвигсенъ начнетъ перебирать рыбу съ видомъ хозяина и задавать Арну Сушильщику разнаго рода вопросы. — Ты подумалъ ли, что завтра можетъ пойти дождь и опять смочитъ рыбу? Ежели у тебя мало народу, такъ ты только скажи мнѣ. — Арнъ Сушильщикъ отвѣтитъ, что народу-то у него довольно, да вотъ солнца мало, и на сушку нужно свое время, а Гартвигсенъ на это:- Да, да; я такъ порѣшилъ, чтобы рыбу упластовали еще до конца іюля. — И хотя Арнъ Сушильщикъ самъ отлично зналъ это, онъ все-таки всплеснетъ руками и прикинется изумленнымъ. Тогда Гартвигсенъ примется растолковывать ему, какъ дѣло велось прежде: что и въ прошломъ году рыбу упластовали, погрузили и отправили къ этому сроку, и въ позапрошломъ, и всегда такъ было. Дѣлать нечего, Арну Сушильщику приходится сдаться. А Гартвигсенъ позоветъ меня съ собой дальше и продолжаетъ:- Да, хорошо ему, Макку, — знаетъ только свою контору да счеты, а вотъ по части всякаго надзора да присмотра, да всей этой головоломщины съ рабочими — это все на мнѣ одномъ. Того и гляди, жениться не выберу досуга!
Роза отдохнула и похорошѣла отъ этой мирной жизни. Она часто брала Марту за руку, отправлялась съ ней къ дѣтямъ баронессы и подолгу проводила съ ними время на прибрежныхъ скалахъ. Въ эти часы весь домъ бывалъ въ моемъ распоряженіи, и я могъ вполнѣ спокойно предаваться тому своему тайному занятію, о которомъ уже упоминалъ разъ. Я запиралъ всѣ двери и окна, чтобы никто ничего не слыхалъ, и каждую четверть часа выходилъ посмотрѣть на дорогу — не идетъ ли кто, а затѣмъ опять возвращался къ своему дѣлу. О, я рѣшилъ, что прежде всѣхъ узнаетъ объ этомъ Роза; и пока я еще помолчу насчетъ этого.
Какъ она была искренна и мила! Когда она замѣтила, что Гартвигсену хотѣлось скрыть свои уроки со мной, она стала уходить въ эти часы изъ дому подъ видомъ покупокъ въ лавкѣ. Такъ же деликатно вела она себя по вечерамъ, когда мы съ Гартвигсеномъ болтали о томъ, о семъ; она была дама образованная, но снисходительно относилась къ намъ, хотя бы мы даже мололи вздоръ; снисходила она втихомолку и къ Гартвигсену, когда онъ бывалъ грубъ. Гартвигсенъ же иногда выражался прекурьезно. Ставъ тузомъ, онъ не придерживалъ языка, даже когда ровно ничего не смыслилъ въ дѣлѣ, а, напротивъ, сыпалъ такими фразами, какихъ я сроду не слыхивалъ. Господи, что только творилось у него въ головѣ! Разъ онъ разсуждалъ о морѣ житейскомъ и выразился удивительно:- Да, Лютеръ — вотъ былъ самый главный корабль въ семъ морѣ житейскомъ; я, понятно, не могу этого знать, а только такъ разсуждаю по простотѣ своей. И вѣра его, я полагаю, самая отличная вѣра для хорошаго человѣка.
Что было Розѣ отвѣчать на это? — Ну, конечно, Лютеръ — еще бы, такой человѣкъ! — И при этомъ даже ни тѣни улыбки.
Вдругъ однажды Гартвигсенъ заявилъ, что, пожалуй, мнѣ предстоитъ уѣхать.
Случилось это на другой день послѣ того, какъ я вечеромъ сидѣлъ съ Розой и Мартой на крылечкѣ, болтая то съ Розой, то съ дѣвочкой, — больше какъ разъ съ послѣдней. Тутъ вернулся Гартвигсенъ.
— Присаживайся къ намъ и ты! — шутливо сказала ему Роза. Но Гартвигсенъ проголодался и вошелъ въ домъ. Мы всѣ трое тоже пошли за нимъ. Гартвигсенъ, какъ видно, вернулся изъ Сирилунда и, вѣрно, кто-нибудь тамъ разстроилъ его. Послѣ ужина онъ вдругъ спросилъ Розу:
— Что же ты подумала, что лѣту чуть не конецъ? И пора намъ жениться или нѣтъ?
Роза испуганно взглянула на меня.
— Нѣтъ, студента это вовсе не касается, — сказалъ Гартвигсенъ.
Я съ улыбкой покрутилъ головой и, сказавъ:- Ну, разумѣется! — вышелъ. Я и не вернулся, пока Гартвигсенъ самъ не позвалъ меня. Роза сидѣла въ горницѣ. Ей, видно, захотѣлось немножко загладить мое удаленіе изъ комнаты, и она заговорила со мной:
— Отцу моему очень хотѣлось, чтобы вы навѣстили его. Вы не забудьте этого. Положимъ, уговоръ былъ, что вы проводите меня, когда я пойду лѣсомъ домой, но…
— Ну! — вдругъ вмѣшался Гартвигсенъ: — Такъ ты, пожалуй, отправишься?
— Нѣтъ, — отвѣтила она, — я же осталась тутъ.
— Да, я желалъ бы только, знать, — продолжалъ. Гартвигсенъ раздраженно. — Впрочемъ, дѣло не станетъ за лодкой для васъ, — прибавилъ онъ, уже добродушно взглянувъ на меня.
— Я лучше пѣшкомъ пойду, — отвѣтилъ я. Бесѣда опять потекла мирно, но я хорошо замѣтилъ, что Гартвигсенъ держится на-сторожѣ, чтобы не дать мнѣ особенно разговориться. Я и замолчалъ. Пожалуй, кто-нибудь настроилъ его противъ меня; какъ знать.
Маленькая Марта подошла и положила мнѣ на колѣни игрушку, говоря:- Братъ сломалъ мнѣ. — Я сложилъ обломки и пообѣщалъ, что завтра же склею. Роза тоже подошла посмотрѣть и, кажется, обронила нѣсколько словъ насчетъ игрушки. Все было дѣломъ одной минуты, не больше, но Гартвигсенъ порывисто всталъ и вышелъ изъ комнаты.
Все это было наканунѣ вечеромъ. Утромъ-же Гартвигсенъ вдругъ далъ понять, что мнѣ придется уѣхать.
Я только что началъ писать строенія Гартвигсена заново, въ свѣтлыхъ лѣтнихъ тонахъ, на фонѣ общественнаго лѣса, но онъ, видно, забылъ объ этомъ.
— Хорошо, — сказалъ я.
— Дѣло-то въ томъ, что старуха теперь переберется къ намъ, такъ понадобится помѣщеніе, — прибавилъ Гартвигсенъ въ извиненіе.
