— Хорошо, — сказалъ я.
— Дѣло-то въ томъ, что старуха теперь переберется къ намъ, такъ понадобится помѣщеніе, — прибавилъ Гартвигсенъ въ извиненіе.
Чтобы не разжечь его подозрѣній, я и виду не подалъ, какъ мнѣ стало грустно, но спросилъ только:
— А какъ же быть съ картиной?
— Картину вы сначала докончите, — отвѣтилъ Гартвигсенъ; у него, видимо, сразу отлегло отъ сердца, разъ я не выказалъ другой печали. — Само собой, картину надо непремѣнно докончить.
Было еще утро, а мнѣ для картины требовалось послѣобѣденное освѣщеніе; такимъ образомъ, у меня оставалось еще нѣсколько часовъ свободныхъ, и я пошелъ въ Сирилундъ.
Баронесса сказала мнѣ: — Я такъ рада, что вы разговариваете съ дѣвочками и учите ихъ кое чему.
— Теперь это прекратится, — отвѣтилъ я. — Приходится мнѣ уѣхать.
Баронесса слегка вытянула голову впередъ.
— Уѣхать? Вотъ какъ?
— Да только осталось еще докончить картину. А тамъ и уѣду.
— Куда же?
— У меня есть пріятель въ Утвэрѣ; я къ нему отправлюсь.
— Пріятель? Онъ старше васъ?
— Да, на два года.
— Онъ живописецъ?
— Нѣтъ, охотникъ. Онъ тоже студентъ. Мы съ нимъ отправимся бродить.
Баронесса ушла задумчивая.
Послѣ же обѣда, когда я писалъ картину, баронесса зашла поговорить со мной. Вотъ когда рука ея крѣпко вцѣпилась въ мою судьбу. Она попросила меня ни больше, ни меньше, какъ перебраться въ Сирилундъ и стать учителемъ ея дѣвочекъ.
Я какъ стоялъ, такъ и застылъ, только внутри во мнѣ все трепетало. У меня были причины радоваться возможности побыть тутъ еще нѣкоторое время, и я даже потихоньку молилъ объ этомъ Бога. Однако, я попросилъ у баронессы позволенія сначала подумать, что она и разрѣшила мнѣ, прибавивъ:
— Особенно много учить дѣвочекъ вамъ не придется; онѣ еще такія маленькія. А просто бывать съ ними и болтать, брать ихъ съ собой гулять. О, я прошу васъ, сдѣлайте изъ нихъ людей получше меня! Онѣ еще такъ малы и такія славныя. Что же касается до васъ самихъ, то вы, разумѣется, будете получать за это хорошее жалованье.
Я могъ бы тутъ же согласиться, такъ я былъ радъ предложенію, но вмѣсто того сказалъ:- Все зависитъ отъ того, что скажетъ мой пріятель. Вѣдь въ такомъ случаѣ наши съ нимъ планы разстроятся.
Уже собравшись уходить, баронесса еще разъ обернулась и сказала:- Дѣвочки все говорятъ о васъ и молятся за васъ по вечерамъ. Онѣ сами придумали, что будутъ молиться за васъ. Хорошо, — говорю, — такъ и дѣлайте.
На другой день баронесса опять зашла ко мнѣ по тому же дѣлу, а я уже рѣшился. Не къ лицу мнѣ было дольше ломаться, и я сразу же почтительно заявилъ о своемъ согласіи, сказавъ, что подумалъ о ея добромъ предложеніи и принимаю его съ благодарностью.
Она протянула мнѣ руку, и мы сговорились.
Покончивъ на этотъ разъ со своей работой, я пошелъ въ свой обычный уголокъ въ сарай и поблагодарилъ Бога за то, что онъ услыхалъ мои молитвы. И весь вечеръ я былъ тихъ и задумчивъ. Мнѣ не хотѣлось кичиться передъ Гартвигсеномъ своимъ переселеніемъ въ Сирилуядъ; зато я написалъ Мункену Вендту, что судьба еще на время задержала меня въ этомъ мѣстечкѣ.
Лишь спустя нѣсколько дней, когда картина моя была уже готова, новость стала извѣстной черезъ самого Макка. Гартвигсенъ вернулся домой изъ Сирилунда и сказалъ:
— Я узналъ отъ Макка, что вы перебираетесь въ Сирилундъ?
Роза стала прислушиваться; Марта тоже.
— Да, видно, тѣмъ кончится, — отвѣтилъ я.
— Ну, что-жъ!
Гартвигсенъ сѣлъ обѣдать, и бесѣда пошла о другомъ. Но я хорошо замѣтилъ, что онъ все думаетъ о моемъ переселеніи. Роза не проронила по этому поводу ни слова.
— Ну, и выкинула она штуку! — сказалъ Гартвигсенъ словно про себя.
— Кто она? — спросила Роза.
— Добрѣйшая Эдварда. Ну, да, теперь все равно.
Я подумалъ: такъ это баронесса настроила Гартвигсена противъ меня; но, если цѣлью было залучить меня въ учителя и наставники для своихъ дѣтей, то въ этомъ еще нѣтъ ничего дурного; по крайней мѣрѣ, насколько я могъ судить. Гартвигсенъ, между тѣмъ, имѣлъ такой видъ, словно его обморочили. Пожалуй, ему завидно стало, что я теперь поселюсь у Макка, а не у него останусь, а, пожалуй, его сердило, что я все-таки буду жить съ нимъ тутъ дверь о дверь, — значитъ, все-таки по близости отъ Розы.
На другое утро мнѣ предстояло переѣхать. А тутъ приспѣло и время исполниться моему завѣтному желанію — можно было открыть Розѣ то, чѣмъ я все время занимался тайкомъ. Роза ушла съ Мартой, — пожалуй, какъ разъ съ цѣлью не присутствовать при моемъ уходѣ изъ дому. Я, однако, дождался, пока завидѣлъ ее съ ребенкомъ на дорогѣ къ дому; тутъ я бросилъ всякіе секреты, сѣлъ и занялся своимъ дѣломъ, не затворивъ дверей и не оглядываясь ни на кого.
Роза съ Мартой вернулись и остановились въ дверяхъ.
Я сидѣлъ за клавесиномъ и игралъ. Игралъ самую лучшую вещь, какую зналъ: сонату А-dur Моцарта. Выходило очень хорошо; словно въ меня вселилось это великое и гордое сердце, которое и поддерживало меня въ ту минуту. О, я такъ теперь напрактиковался опять, что не побоялся дать Розѣ послушать мою игру. Но я ни за что не хотѣлъ открывать, что умѣю играть, пока не почувствую себя въ силахъ показать это. И въ это утро я поблагодарилъ Бога, что добился таки своего. Да, я когда-то учился и музыкѣ въ своей доброй семьѣ; многому хорошему и только хорошему учился я тамъ, пока семья моя не распалась и я не лишился домашняго крова.
Я обернулся. Роза глядѣла на меня во всѣ глаза.
— Да вы… и музыкантъ вдобавокъ!
Я всталъ и признался ей, что немножко упражнялся тайкомъ и, если она находитъ, что меня можно слушать, то мнѣ большаго и не надо. Больше я ничего не сказалъ, иначе мнѣ бы не совладать съ волненіемъ. Потомъ я былъ очень радъ, что не размякъ совсѣмъ и не бухнулъ, что игралъ — на прощанье. Я пошелъ и уложилъ мою котомку.
Я дождался и возвращенія Гартвигсена.
— Да, да; я собственно не полагалъ, чтобы вы ушли отъ меня, — сказалъ онъ. — У меня нашлось бы для васъ всяческое дѣло, но…
Марта отвлекла его вниманіе, разсказавъ, что я умѣю играть. — Студентъ сегодня игралъ.
— Вотъ? Такъ вы и играть умѣете? — спросилъ Гартвигсенъ.
Роза отвѣтила за меня:- И еще какъ!
О, я такъ возгордился отъ этихъ словъ, какъ не отъ какихъ другихъ похвалъ въ моей жизни. Потомъ я распрощался и вышелъ изъ дома Гартвигсена, съ сердцемъ, переполненнымъ чувствомъ благодарности. Отъ волненія я шелъ, совсѣмъ сгорбившись и почти не видя дороги, даромъ что уперся въ нее глазами.
И вотъ, я перебрался въ Сирилундъ и остался тамъ. Переселеніе не внесло въ мою жизнь никакихъ особыхъ перемѣнъ. Я бродилъ съ дѣвочками, рисовалъ имъ и писалъ красками разныя вещи. А моя госпожа, баронесса Эдварда, больше не дѣлала и не говорила ничего такого, чего не могла бы позволить себѣ образованная дама; да, пусть и не думаетъ никто; ничего дурного или некрасиваго. Она только сохранила свою привычку время отъ времени подымать руки и складывать ихъ надъ головой въ видѣ воротъ, что выходило необычайно красиво. За столомъ она держалась вполнѣ прилично и лишь изрѣдка раскладывала локти, набивала себѣ полный ротъ или пила изъ чашки.
Мнѣ захотѣлось написать обстановку парадной горницы Макка, чтобы вышла хорошенькая картинка, съ большимъ серебрянымъ купидономъ въ углу и двумя гравюрами на стѣнѣ надъ роялемъ. Собственно говоря, меня ничто не интересовало въ этомъ домѣ; только стаканчикъ, который Роза однажды оставила недопитымъ на столѣ. Онъ и долженъ былъ стоять тамъ, освѣщенный послѣобѣденнымъ солнцемъ, такой темно-алый, одинокій и словно потухающій.
Въ Сирилундѣ было, конечно, куда оживленнѣе, чѣмъ въ домѣ Гартвигсена; здѣсь бывали въ гостяхъ даже иностранные шкипера, когда погода загоняла ихъ суда въ заливъ. Между ними былъ и одинъ русскій, съ которымъ я разговорился по французски, какъ умѣлъ. Погода задержала его большой корабль на нѣсколько дней въ нашемъ заливѣ. Мы съ баронессой побывали у него на суднѣ, а онъ купилъ нѣсколько медвѣжьихъ шкуръ и песцовыхъ шкурокъ, которыя продавалъ отецъ Розы.
Я обзавелся въ Сирилундѣ болѣе приличнымъ платьемъ и могъ бывать всюду, не чувствуя никакой неловкости. Захаживалъ я и въ лавку, посмотрѣть на народъ, какъ мѣстный, такъ и пришлый, на пѣшихъ путниковъ, которые запасались хлѣбомъ въ пекарнѣ и спѣшили дальше, на рыбаковъ съ юга, которые цѣлый день толкались около винной стойки и потомъ уходили пьянешенькіе, съ шумомъ и гамомъ.
У самихъ Сирилундцевъ почти у всѣхъ были свои прозвища. Къ Сприлундцамъ принадлежали и Свенъ Дозорный и Оле Человѣчекъ, но они состояли шкиперами на судахъ, такъ что къ нимъ прозвища не особенно пристали. Еще была тамъ Брамапутра, жена Оле Человѣчка, такая обходительная съ чужими, что мужу приходилось слѣдить за нею по пятамъ.
Того же поля ягода была и Элленъ, бывшая горничная, въ прошломъ году вышедшая замужъ за Свена Дозорнаго. Эта была влюблена въ одного человѣка въ цѣломъ мірѣ — въ самого Макка, и надо было видѣть ея лицо, когда Маккъ взглянетъ на нее или подойдетъ къ ней на дворѣ и скажетъ пару словъ: она совсѣмъ терялась, себя не помнила. Да вообще усадьба кипѣла народомъ, и какихъ только прозвищъ тамъ не было: Іенсъ Папаша, Крючкодѣлъ, и, наконецъ, Туловище. Такъ прозвали одного захожаго человѣка, который пришелъ въ Сирилундъ зимою и взялся колоть дрова на весь домъ; у него было огромное туловище на коротенькихъ ногахъ.
