«И миллионы молятся, утверждая, что получают на это ответ. Получают ли? Разве когда-либо мольба, устремленная озабоченным человечеством к небесам, вызвала отклик, или даже была услышана? Сомнительно. Люди вымаливают себе дождь и солнечный свет, которые появляются вовремя. Люди вымаливают себе здоровье и успех, но то и другое естественные спутники жизни. Это не доказательство. Но они свидетельствуют исполнение своего духа знанием того, что они услышаны и тотчас же умиротворены. Чем не психологический эксперимент? Не будут ли они так же умиротворены, если повторят таблицу умножения или перечислят все румбы компаса?»
«Миллионы верили, что их мольбам дается ответ — а у этих миллионов были разные боги. Правы все они, или все они не правы? Дается ли ответ на пробные молитвы? При всей ненадежности и обманчивости «библий», «коранов» и «вед», может ли не существовать то невидимое и неведомое, что читает мое сердце и сейчас наблюдает меня? Если это так, то это же Существо под свою ответственность допустило мои сомнения в Нем. А что, если Он, существуя, не считает порочным то, что я делаю невольно, и примет молитву от меня, как только от жертвы неизбежных ошибок? Может ли неверующий, со всей его рассудительностью, оказаться таким злополучным, что из своей беспомощности он обратится за помощью к воображаемой силе? Может ли такое время настать для разумного человека — для меня?» Он взглянул на темную линию чистого горизонта за семь миль от него. Нью-Йорк был за девятьсот миль, луна на востоке за более чем двести тысяч, и за миллионы миль звезды над ним. Он был один, не считая спящего ребенка, мертвого медведя, и Неведомое. Он осторожно подошел к шлюпке и мгновение смотрел на малютку; затем, с поднятой головой, он прошептал: «За тебя, Мира».
Упавший на колени атеист обратил лицо к небесам, и слабым голосом с усердием, подобающим беспомощному, молился отрицаемому им Богу. Его мольба была о сохранении жизни создания, о котором он заботился, о спасении столь нужной малютке матери, о даровании силы ему ради содействия их встрече. Но сверх призыва о помощи другим его молитва ничем не обнаруживала его собственные нужды. Столько в нем оставалось гордости. Когда он встал, из-за льда справа от береговой полосы появился бом-кливер барка, и еще через мгновение явилась освещенная луной ткань, развевающаяся на западном ветру, не далее чем в полумиле.
Забыв о боли, он бросился к огню и схватил дровяной факел. С неистовым возбуждением он звал: «На барке! На барке! Возьмите нас!» И через море донесся басистый ответ.
«Проснись, Мира», крикнул он, подняв ребенка; «проснись. Мы уходим».
«Мы идем к маме?», без капли слез спросила она.
«Да, теперь мы идем к маме — то есть», добавил он при себя, «если та оговорка в молитве была принята».
Спустя пятнадцать минут, наблюдая приближение белой спасательной шлюпки, он пробормотал: «Барк был там — в полумиле по этому ветру — прежде чем я подумал о молитве. На эту ли молитву дан ответ? Спасена ли она?»
На первом этаже Лондонской Биржи есть большие апартаменты, покрытые столами, вокруг и между которых течет торопящаяся, кричащая толпа брокеров, клерков и посыльных. Обрамлением этих апартаментов служат двери и вестибюли, ведущие в соседние кабинеты, где расставлены доски бюллетеней для ежедневных сообщений со всего мира о морских происшествиях. В одном конце находится возвышенный помост, освященный присутствием важной персоны. На специальном языке Сити эти апартаменты известны как «Комната», а персона как «Позывной», который своим сильным монотонным голосом называет имена членов, ожидающих в дверях, и голые подробности новостей, должных быть вписанными мелом в бюллетени.
Это штаб-квартира Ллойд — огромной ассоциации страховщиков, брокеров, и транспортных конторщиков, которые с конца семнадцатого века обслуживали клиентов в кофейне Эдварда Ллойда, чтобы, оставив это имя для названия, развиться в корпорацию столь хорошо оснащенную, столь прекрасно организованную, что короли и государственные министры обращаются к ней временами за новостями из-за границы.
Под английским флагом ходят в море лишь те капитаны и помощники, чьи записи (даже о драках в кубрике) сведены у Ллойда в таблицы для ознакомления потенциальных клиентов. В рабочее время страховщиков на необитаемые берега этого мира выбрасываются лишь те корабли, о которых Ллойд в течение тридцати минут извещает сильным монотонным криком.
Одна из примыкающих комнат называется «Картографической». Здесь, в совершенном порядке и последовательности, каждая на своем валике, находятся новейшие карты всех стран, наряду с библиотекой навигационной литературы с описаниями мельчайших подробностей заливов, огней, скал, мелководья, и навигационных курсов у любой береговой линии, изображенной на карте; следы последних штормов; перемены океанских течений, местонахождения судов, покинутых экипажем, и айсбергов. У одного из членов Ллойда имеются предположительные сведения о морях, с которыми редко расходятся наблюдения мореплавателей.
Другие апартаменты — «Капитанская комната» — выделены для веселья и кутежа, тогда как еще одна — «отдел Исследований» — является полной противоположностью первой, поскольку там люди озабочены розысками и получением последних новостей о том или ином опаздывающем судне.
В день, когда скучившаяся масса страховщиков и брокеров ринулась на зычно и страшно провозглашенное известие о том, что погиб гигантский «Титан», а газеты Европы и Америки через дополнительные тиражи распространяли скудные подробности о прибытии в Нью-Йорк одной шлюпки с пассажирами, в этом учреждении собрались плачущие женщины и озабоченные мужчины, которые спрашивали, и оставались для ожидания свежих новостей. Как только пришла последняя телеграмма с рассказом о кораблекрушении и именами капитана, первого помощника, боцмана, семерых матросов, и одной спасенной пассажирки, раздался голос худощавого пожилого мужчины. Восклицание было настолько пронзительным, что его слова заглушили хор женских рыданий:
«Моя невестка спасена, но где же мой сын, — где мои сын и внучка?» Он поспешно вышел, но появился на следующий день, и на следующий тоже. И когда, на десятый день ожиданий и наблюдений, он узнал о прибытии в Гибралтар еще одной шлюпки с моряками и детьми, он медленно покачал головой и, пробормотав: «Джордж, Джордж», вышел из комнаты. Этой же ночью, телеграфировав о своем прибытии консулу Гибралтара, он пересек Ла-Манш.
В первые шумные приступы расследования, когда страховщики взбирались на столы и друг на друга, чтобы снова слушать о крушении «Титана», один — самый шумный из всех, мясистый, с крючковатым носом и вспыхивающими черными глазами — вырвался из толпы и направился к «Капитанской комнате». Там, после порции бренди, он тяжело сел со стоном, вышедшим из глубины души.
«Праотец Авраам», пробормотал он, «это погубит меня».
Зашли другие люди, некоторые чтобы выпить, другие чтобы выразить сочувствие, все — чтобы поговорить.
«Тяжелый удар, Мейер?» спросил один.
«Десять тысяч», мрачно ответил он.
«Ты бы придерживался правил», сказал недобро другой; «заведи больше корзин для своих яиц. Знал, что ты вынесешь это на обсуждение».
Хотя Мейер сверкнул на сказанное глазами, он смолчал, но напился до безумия и ушел домой с помощью одного своего клерка. После этого, забросив свое дело — кроме чтения иной раз бюллетеней — он все время пьянствовал в «Капитанской комнате», жалуясь на свою судьбу. На десятый день его водянистые глаза узрели, в бюллетене с новостью о прибытии в Гибралтар второй лодки с людьми, следующее:
«Спасательный буй с «Королевского Века», Лондон, подобран среди обломков С. широта 45-20, З. долгота 54-31. Корабль «Арктика», Бостон, капитан Брандт».
«Ах, мой Бог», изумился он, бросившись к «Капитанской комнате».
«Бедняга… бедный олух из народа Израилева», сказал один наблюдатель другому. «Он застраховал весь «Королевский Век» и наибольший кусок «Титана». Для улаживания дела ему пригодятся бриллианты жены.
Три недели спустя мрачную летаргию Мейера нарушила толпа кричащих страховщиков, которые, вломившись в «Капитанскую комнату», схватили его за плечи и поволокли к бюллетеню.
«Читайте, Мейер — прочтите это. Что вы об этом думаете?» С некоторыми затруднениями он читал вслух, покуда остальные наблюдали за выражением его лица:
«Джон Роуланд, матрос с «Титана», с ребенком из числа пассажиров, возраст неизвестен, на борту «Peerles», Бат, в Кристиансанде, Норвегия. Оба серьезно больны. Роуланд говорит о разрезанном надвое корабле в предпоследнюю ночь «Титана».
«Что вы с этим сделаете, Мейер? «Королевский Век», не правда ли?» спросил один.
«Да», воскликнул другой, «я уже сообразил. Единственный корабль, который не упоминался последнее время. Двухмесячное отставание. Говорилось, что он тем же днем был в пятидесяти милях восточнее этого айсберга.
