— Что с тобой?
— Ничего, — ответила женщина.
Он понял: теперь пришла её очередь обманывать. Попробовал утешить жену, но она не слушала.
— Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я всё ещё не навестила мать покойного.
Она отправилась к ней в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой из громкоговорителей. Отец Анхель, сидя у дверей своего дома, следил за публикой — он проверял, кто пойдёт в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики детей, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали почти ощутимую плотность. Какой-то мальчишка, наставив на полковника деревянное ружьё, крикнул:
— Как петух, полковник?
Полковник поднял руки.
— Живёт себе.
По всему фасаду здания тянулась пестрая афиша: «ПОЛУНОЧНАЯ ДЕВСТВЕННИЦА». Девственница была в бальном платье, которое оставляло одну ногу обнажённой. Полковник бродил около кинотеатра до тех пор, пока вдалеке не засверкали молнии и не прогрохотал гром. Тогда он пошёл за женой.
В доме умершего её не было. И домой она тоже не возвращалась. Часы на стене остановились, но полковник прикинул, что до комендантского часа осталось немного времени. Он ждал, слушая, как к городу приближается гроза. И уже собрался снова идти искать жену, но тут она вернулась.
Он перенёс петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в зал, где полковник, окончив заводить часы, ждал сигнала комендантского часа, чтобы поставить стрелки.
— Где ты была? — спросил он.
— Там, — ответила женщина. Не глядя на мужа, она зачерпнула стаканом воды из таза и вернулась в спальню. — Кто бы мог подумать, что сегодня дождь пойдёт так рано?
Полковник промолчал. Услышав горн, он поставил часы, закрыл окно и отодвинул стул на место. Когда он вошёл в спальню, жена молилась, перебирая чётки.
— Ты не ответила на мой вопрос, — сказал полковник.
— Какой?
— Где ты была?
— Засиделась там, — сказал она. — Я уже столько времени не выходила из дому.
Полковник подвесил гамак. Запер дом, распылил средство против насекомых. Потом поставил лампу на пол и лёг.
— Я тебя понимаю, — сказал он грустно. — Самое плохое в бедности — это то, что она заставляет говорить неправду.
Женщина протяжно вздохнула.
— Я была у отца Анхеля. Хотела занять у него под обручальные кольца.
— И что он тебе сказал?
— Сказал, что закладывать святыню — грех. — Она опустила москитную сетку. — Два дня назад я пробовала продать часы. Но никто их не берёт — сейчас даже новые часы со светящимися цифрами продаются в рассрочку. По ним можно узнать время хоть в темноте.
Полковник понял, что и за сорок лет общей жизни, общего голода и общих страданий он не смог до конца узнать свою жену. Наверно, любовь их тоже постарела.
— И картина никому не нужна, — сказала она. — Почти у всех есть такие же. Я заходила даже в турецкие лавки.
Полковник ощутил горечь.
— И поэтому теперь все знают, что мы умираем с голоду.
— Я устала, — сказала женщина. — Мужчины не думают о хозяйстве. Сколько раз я ставила на печку котелок с камнями, чтобы соседи не знали, что нам нечего варить.
Полковнику стало стыдно.
— Это унизительно, — сказал он.
Женщина откинула москитную сетку, подошла к его гамаку.
— Пора покончить со всеми этими увёртками и притворством, — сказала она. — Я уже по горло сыта и смирением, и достоинством. — Её голос погрубел от гнева.
На лице полковника не дрогнул ни один мускул.
— Двадцать лет ждать журавля в небе, которого тебе обещают после каждых выборов, и в конце концов потерять сына, — продолжала она. — Вот и всё, чего мы дождались.
К этим упрёкам полковник уже привык.
— Мы выполняем свой долг, — сказал он.
— А эти в сенате двадцать лет выполняли свой, получали по тысяче песо в месяц, — ответила женщина. — Возьми кума Сабаса — у него столько денег, что они не помещаются в его двухэтажном доме. А ведь он пришёл в город бродячим торговцем. Обёртывал вокруг шеи змею и ходил продавать лекарства.
— Но он умирает от диабета, — сказал полковник.
— А ты умираешь от голода, — сказала женщина. — Пойми, наконец, что достоинством сыт не будешь.
Сверкнула молния. Гром треснул на улице, ворвался в спальню, прокатился под кроватью, словно куча камней. Женщина бросилась за чётками.
Полковник улыбнулся.
— Это тебе за то, что ты не умеешь сдерживать язык. Я всегда говорил, что Бог — мой партийный соратник.
Но на самом деле ему было не до шуток. Минуту спустя он погасил лампу и погрузился в невесёлые мысли, лежа в разрываемой молниями темноте. Он вспомнил Макондо. Десять лет ждал полковник, когда Неерландия выполнит свои обещания. Однажды в сонный час сиесты он увидел, как подъезжает жёлтый пыльный поезд, переполненный задыхающимися от жары мужчинами, женщинами, животными, которые громоздились даже на крышах вагонов. Начиналась банановая лихорадка. За одни сутки поселок преобразился. «Уеду, — сказал тогда полковник. — Меня мутит от запаха бананов». И он уехал из Макондо обратным поездом в среду, 24 июня 1906 года, в два часа восемнадцать минут пополудни. Понадобилось полстолетия, чтобы полковник понял, что не знал ни минуты покоя с тех пор, как была сдана Неерландия.
Он открыл глаза.
— Значит, и нечего больше думать об этом.
— О чём?
— О петухе, — сказал полковник. — Завтра утром продам его куму Сабасу за девятьсот песо.
Сквозь окно в контору доносились жалобные стоны кастрируемых животных и крики дона Сабаса. «Если он не вернётся через десять минут, я уйду», — пообещал себе полковник после двух часов ожидания. Но ждал ещё двадцать минут. Когда наконец он совсем собрался уходить, дон Сабас с работниками появился в конторе. Несколько раз дон Сабас прошёл мимо, даже не взглянув на него. И только после того, как работники ушли, он обратил внимание на полковника.
— Вы меня ждёте, кум?
— Да, кум, — сказал полковник. — Но если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз.
Дон Сабас не услышал его — он был уже за дверью.
— Сейчас вернусь, — крикнул он.
Стоял знойный полдень. Контору заливал солнечный свет с улицы. Разморенный жарой, полковник опустил веки — и сразу перед глазами возникло лицо жены. В контору на цыпочках вошла жена дона Сабаса.
— Отдыхайте, отдыхайте, кум, — сказала она. — Сейчас я задёрну шторы: здесь настоящее пекло.
Полковник смотрел на неё непонимающим взглядом. Задёрнув шторы, она продолжала говорить в полумраке:
— Вы часто видите сны?
— Иногда, — ответил полковник, смущенный тем, что задремал. — И почти всегда мне снится, будто меня опутывает паутина.
— А меня мучают кошмары каждую ночь, — сказала женщина. — И вот я решила узнать, кто эти люди, которых я вижу во сне. — Она включила электрический вентилятор. — На прошлой неделе у изголовья моей кровати появилась женщина. Я набралась смелости и спросила её, кто она, и она мне ответила: я умерла в этой комнате двенадцать лет назад.
— Дом был построен всего два года назад, — сказал полковник.
— Вот именно, — сказала женщина. — Это значит, что даже мёртвые ошибаются.
Жужжание вентилятора сгущало сумрак. Полковнику было не по себе, его угнетали сонливость и болтовня женщины, которая от снов перешла к тайне воскресения из мёртвых. Он ждал паузы, чтобы проститься, но тут в контору вошёл дон Сабас с управляющим.
— Я четыре раза разогревала тебе суп, — сказала женщина.
— Можешь разогревать ещё хоть десять раз, — сказал дон Сабас, — только оставь меня сейчас в покое.
Он открыл сейф, дал управляющему пачку денег и сделал кое-какие распоряжения. Управляющий раздвинул шторы и стал пересчитывать деньги. Дон Сабас посмотрел на полковника, сидящего в глубине конторы, однако и не подумал подойти к нему, а продолжал разговаривать с управляющим. Когда они снова собрались уходить, полковник поднялся. Дон Сабас, протянувший уже руку, чтобы открыть дверь, остановился.
— Что у вас, кум?
Полковник заметил, что управляющий смотрит на него.
— Ничего, кум, — сказал он. — Я хотел бы поговорить с вами.
— Так говорите сейчас. Я не могу терять ни минуты.
Он стоял, нетерпеливо держась рукой за ручку двери. Полковник чувствовал, как проходят секунды — самые долгие пять секунд в его жизни. Он стиснул зубы.
— Я насчёт петуха, — произнёс он шёпотом.
Дон Сабас открыл дверь.
— Насчёт петуха, — повторил он, улыбаясь, и подтолкнул управляющего к выходу. — Пусть мир пойдёт прахом, а мой кум всё будет носиться со своим петухом. — И добавил, обращаясь к полковнику: — Хорошо, кум. Сейчас я вернусь.
Полковник стоял неподвижно посреди комнаты, пока их шаги не смолкли в конце коридора. Тогда он вышел на улицу и зашагал по городу, оцепеневшему в воскресной сиесте. В портняжной мастерской никого не было. Кабинет врача был закрыт. Никто не стерёг товары, выставленные в магазинах сирийцев. Река блестела, как стальная лента. Какой-то человек спал в порту на бочках с нефтью, прикрыв шляпой лицо от солнца. Полковник шёл к дому, уверенный, что он единственный во всём городе отважился выйти в такой час на улицу.
