Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)

Наступил август; врачи разъехались на отдых, и дел у Билла оказалось невпроворот. Четыре года он мечтал о такой работе, но его будоражило постоянное присутствие «девушки Дэрфи». Вырываясь по выходным в город, он безуспешно искал новых знакомств, которые смогли бы утолить боль его безответного чувства. Можно было подумать, в городе вообще не осталось девушек, а юные практикантки в форменных платьицах с короткими рукавами его не увлекали. Если уж совсем честно, его идеализм, прежде сосредоточенный на профессоре Нортоне, сам собой перенесся на Тэю. Место бога заняла богиня, в которой воплотились для него притягательность и слава избранной профессии; он сходил с ума оттого, что она запуталась в каких-то силках, не позволяющих им сблизиться.

Диагностика стала будничным делом… почти. Он высказал несколько верных догадок, и доктор Нортон оценил их должным образом.

— В девяти случаях из десяти я оказываюсь прав, — говорил Нортон. — Редкое заболевание — такая редкость, что я его даже не беру в расчет. Зато вам, молодежь, тут и карты в руки: вас натаскали на поиск редкого заболевания, и в одном случае из десяти вы его находите.

— И это ни с чем не сравнимое чувство, — сказал Билл. — Я был на седьмом небе, когда обнаружил актиномикоз.

— У вас усталый вид — в ваши-то годы, — внезапно сказал профессор Нортон. — В двадцать пять лет недопустимо жить одной лишь нервной энергией, а вы, Билл, именно так и поступаете. Люди, с которыми вы росли, говорят, что вас совсем не видно. Я бы посоветовал вам хотя бы на пару часов в неделю выбираться за пределы клиники — пациенты от этого только выиграют. У мистера Доремуса вы взяли столько анализов на биохимию — впору было назначать ему переливание крови.

— Я же оказался прав, — с горячностью возразил Билл.

— Но слегка кровожаден. Через пару дней все и так стало бы ясно. Не порите горячку, берите пример со своего друга Шоутца. Со временем у вас накопится большой объем знаний о внутренних болезнях; не нужно торопить события.

Однако Билл относился к племени одержимых; по воскресеньям он пытался флиртовать с дебютантками того года, но некстати ловил себя на том, что мыслями возвращается все к тем же красным кирпичикам Идеи, где единственно и ощущал пульс жизни.

Когда в новостях сообщили, что один знаменитый политический лидер страдает непонятным заболеванием и уезжает с Западного побережья в восточном направлении, чтобы лечь в клинику для установления диагноза, у Билла пробудился внезапный интерес к политике. Он изучил все материалы, касающиеся этого человека, и начал отслеживать его передвижения, которым газеты ежедневно посвящали едва ли не половину колонки; от жизни и последующего выздоровления этого деятеля зависела судьба его партии.

А потом, в августе, светская хроника известила о помолвке молоденькой дебютантки Элен, дочери миссис Труби Понсонби Дэй, и доктора Говарда Дэрфи. Хрупкий мир Билла перевернулся вверх тормашками. После глубоких страданий он уже смирился с тем, что Тэя — любовница блестящего хирурга, но чтобы доктор Дэрфи ни с того ни с сего от нее отказался — это не укладывалось в голове.

Не теряя времени, он бросился ее разыскивать; она как раз выходила из сестринской, уже в уличной одежде. Ее милое личико, ее глаза, в которых жили тайны людских чаяний, великая цель, награда, смысл и радость жизни, потускнели от досады: она стала объектом жалости и косых взглядов.

— Как хочешь, — ответила она, когда Билл предложил подбросить ее до дому.

А потом:

— Храни Господь женщину! Сегодня над моим телом было столько причитаний, что хватило бы на целую войну.

— Я тебе помогу, — вызвался он. — Если этот тип оказался…

— Ох, замолчи! Еще месяц назад мне достаточно было кивнуть, чтобы Говард Дэрфи на мне женился, но этого я, конечно, не могла сказать нашим девушкам. Рассчитываю на твой такт — он тебе пригодится, когда ты станешь врачом.

— Я и так врач, — сухо заметил он.

— Нет, ты пока интерн.

Он вскипел; дальше они ехали в молчании. Потом Тэя, смягчившись, повернулась к нему и дотронулась до его локтя.

— В тебе есть благородство, — сказала она. — Это приятно, хотя для меня предпочтительнее дарование.

— Оно у меня тоже есть, — убежденно заявил Билл. — У меня есть все, кроме тебя.

— Давай поднимемся ко мне — я расскажу тебе кое-что такое, чего не знает ни одна душа в этом городе.

Жилище оказалось скромным, но по некоторым признакам он определил, что прежде Тэя жила более широко. Это был тесный мирок, где уместились лишь немногие любимые вещи: стол работы Дункана Файфа,[10] бронзовая статуэтка Бранкузи,[11] два портрета маслом, явно пятидесятых годов.

— Я была помолвлена с Джоном Грэшемом, — сообщила она. — Тебе известно, кем он был?

— Еще бы, — ответил он. — Я даже сдавал деньги на мемориальную доску.

У Джона Грэшема одна за другой отмирали части тела: в ходе своих экспериментов он получил смертельную дозу радиации.

— Я находилась рядом с ним до последней минуты, — порывисто заговорила Тэя. — Перед самой смертью он погрозил мне последним оставшимся пальцем и сказал: «Не распускайся. Это не поможет». И я, как послушная девочка, не распускалась — я окаменела. Потому и не смогла по-настоящему полюбить Говарда Дэрфи, невзирая на весь его шик и золотые руки.

— Понятно. — Билл не сразу оправился от таких откровений. — Я сразу почувствовал в тебе какую-то отстраненность, что ли… ну, преданность чему-то такому, что мне неведомо.

— Я достаточно жесткая. — Она нетерпеливо поднялась со стула. — В общем, сегодня я лишилась доброго друга и теперь страшно зла, так что уходи, пока я не сорвалась с цепи. Если хочешь, поцелуй меня на прощание.

— Сейчас это бессмысленно.

— Вовсе нет, — упорствовала она. — Мне нравится быть с тобой рядом. Мне нравится твой стиль.

Билл покорно поцеловал ее, но, выходя из квартиры, чувствовал себя отвергнутым юнцом, оказавшимся где-то далеко-далеко.

На другой день он проснулся с ощущением важности момента и немного погодя вспомнил, что к чему. Сенатор Биллингс, сменив череду спальных вагонов, самолетов и карет «скорой помощи», прибывал как раз этим утром; внушительное тело, которое за тридцать лет вобрало и извергло столько всякой дряни, готовилось отдать себя на откуп разуму.

«Без диагноза этот крендель от меня не уйдет, — мрачно подумал Билл, — пусть даже придется выдумать для него болезнь».

С раннего утра, выполняя привычную работу, он пребывал в какой-то подавленности. Что, если профессор Нортон захочет сам снять сливки, а его оттеснит в сторону? Но в одиннадцать часов он столкнулся со своим наставником в коридоре.

— Сенатор прибыл, — сообщил тот. — У меня уже готово предварительное заключение. Можете идти к нему и заполнять историю болезни. Произведите беглый осмотр, возьмите стандартные анализы.

— Хорошо, — повиновался Билл, не проявив никакого рвения.

От его энтузиазма, похоже, не осталось и следа. Взяв инструменты и стопку чистых бланков, он поплелся к сенатору.

— Доброе утро, — начал Билл. — Устали с дороги?

Туловище-бочка перевалилось на бок.

— Не то слово, — раздался неожиданно тонкий голос. — На последнем издыхании.

Билл не удивился; он и сам чувствовал себя примерно так же — как будто преодолел тысячи миль на перекладных и растряс себе все внутренности, а особенно мозги.

Он принялся заполнять историю болезни.

— Ваша профессия?

— Законодатель.

— Алкоголь употребляете?

От возмущения сенатор даже приподнялся на локте.

— Слушайте, любезный, не надо меня брать на пушку. Восемнадцатую поправку пока никто не… — Он выдохся.

— Алкоголь употребляете? — терпеливо переспросил Билл.

— Ну, допустим.

— В каких количествах?

— Стаканчика два-три ежедневно. Я не считаю. Слушайте, поройтесь у меня в чемодане, там есть рентгеновский снимок моих легких — пару лет назад сделан.

Найдя снимок и посмотрев его на свет, Билл вдруг почувствовал, что этот мир понемногу сходит с ума.

— Это снимок женской брюшной полости, — сообщил он.

— Ох ты… значит, перепутали, — сказал сенатор. — Жена тоже на рентген ходила.

Билл прошел в ванную, чтобы вымыть свой термометр. Вернувшись, он стал измерять сенатору пульс и в недоумении поймал на себе любопытный взгляд.

— Это как же понимать? — с нажимом спросил сенатор. — Кто тут пациент, вы или я? — Он с негодованием отдернул руку. — У вас пальцы ледяные. И зачем-то градусник во рту.

Только теперь до Билла дошло, что сам он не на шутку болен. Нажав на кнопку вызова медсестры, он с трудом перебрался на стул и едва не свалился от волн резкой боли, которые вспарывали ему живот.