— Птичка-то для тебя великовата, — услышал он вдруг скрипучий голос Оле Петерса почти что у самого своего уха. — Не обменять ли ее на серый горшок?
Хауке повернулся и строго взглянул на Оле:
— Я бросаю за команду маршей! А ты на чьей стороне?
— На их же, понятно; а вот ты стараешься ради Эльке Фолькертс!
— Отойди прочь! — воскликнул Хауке и вновь изготовился к броску. Но Оле еще тесней придвинулся к нему. Вдруг, прежде чем сам Хауке успел как-то себя защитить, назойливого противника схватила чья-то небольшая рука и так дернула, что детина, под веселый хохот товарищей, резко отшатнулся назад. Быстро обернувшись, Хауке увидел Эльке Фолькертс, поправлявшую свой рукав; брови ее сердито нахмурились, лицо пылало от возмущения.
И тут мышцы Хауке налились вдруг стальной силой; он немного наклонился, взвесил пару раз на руке шар; и потом, при мертвой тишине болельщиков, метнул. Шар полетел, со свистом разрезая воздух; уже довольно далеко от места броска его на миг заслонила крупная чайка, с криком пронесшаяся мимо, и тут же раздался громкий стук: шар попал в бочку.
— Ура Хауке! — закричали игроки с маршей, и в толпе громко заговорили:
— Хауке! Хауке Хайен одержал победу!
Народ тесно обступил его, но Хауке искал пожатия только одной руки! Когда же все закричали: «Что ты стоишь, Хауке? Шар уже в бочке!» — он только кивнул в ответ, не сходя с места; и лишь после того, как маленькая рука крепко сжала его руку, Хауке сказал наконец:
— Да, наверное, вы правы; теперь я тоже думаю, что выиграл!
Все повернули назад, к домам, и Хауке оттеснили от Эльке; толпа увлекла их обоих на дорогу к трактиру, которая возле насыпи, где стоял дом смотрителя, сворачивала на геест. Здесь молодым людям удалось выскользнуть из толпы; Эльке ушла к себе в комнату, а Хауке остался стоять у дверей хлева на насыпи, наблюдая, как люди постепенно стягивались в трактирную залу, приготовленную для танцев. Тьма почти поглотила окрестности; крутом становилось все тише, только позади ворочалась в хлеву скотина; Хауке казалось, что он уже различает доносящиеся из трактира звуки кларнетов. Вдруг за углом дома зашуршало платье и кто-то маленькими уверенными шагами спустился вниз по тропе, ведущей через марши к геесту. Но вот он в сумерках различил и очертания фигуры и узнал Эльке. Она тоже пошла на танцы к трактиру. Кровь бросилась ему в лицо; не нагнать ли ему девушку, не пойти ли с ней вместе? Но с женщинами Хауке не был героем; раздумывая над этим вопросом, он остался стоять, глядя Эльке вослед, пока та наконец совсем не исчезла из виду.
Выждав некоторое время, чтобы дать ей уйти вперед, Хауке пустился вослед тем же путем. Вскоре он был уже у трактира возле церкви и услышал дурманящий шум праздника: оживленно кричали и болтали толпившиеся у порога и в коридоре люди, из комнаты вырывались взвизги сопровождаемой кларнетами скрипки. Хауке незаметно протиснулся в так называемый «гильдейский зал»;[42] в небольшом помещении было настолько тесно, что дальше чем на шаг ничего нельзя было видеть. Хауке молчаливо стоял у порога, пристально вглядываясь в колышущуюся толпу. Танцующие представлялись ему словно бы шутами; конечно же, никто теперь не думал ни об игре, длившейся весь день, ни об игроке, всего только час назад одержавшем победу; каждый глядел на свою подружку, вертясь с ней крут за кругом по залу.
Его глаза тоже искали одну-единственную, и вот — наконец-то! Эльке танцевала с двоюродным братом, молодым уполномоченным по делам плотины, но ее уже заслонили другие танцующие пары. Тут находились девушки и с маршей, и с гееста, но до них Хауке не было дела. Потом скрипки и кларнеты внезапно смолкли, танец закончился, однако тут же начался новый.
Герой игры вертел головой, стараясь увидеть, сдержала ли Эльке обещание не танцевать с Оле Петерсом. При одной только мысли об этом Хауке едва удерживался от проклятий, но если бы так… Да, что же тогда?.. Однако в этом танце Эльке, очевидно, не участвовала; вскоре и он закончился, и начался следующий, двушаговый, недавно вошедший в моду; музыка резко заиграла, парни подскочили к девушкам, пламя свечей на стенах заколебалось. Хауке вытянул шею, стараясь рассмотреть танцующих; в третьей паре он узнал Оле Петерса, но с кем же тот танцевал? Его партнершу заслонял дюжий детина с маршей. Танец продолжался. Оле сделал оборот… «Фоллина! Фоллина Хардерс!» — чуть было не воскликнул Хауке и затем вздохнул с превеликим облегчением. Но где же теперь Эльке? Возможно, ее никто не пригласил, или она отказала Оле, а потом уже и всем остальным? Музыка прервалась; и потом опять заиграли новый танец; но Эльке так и не было видно! Вновь мимо него промелькнул Оле с толстой Фоллиной в обнимку. «Ну-ну, — подумал Хауке, — скоро Йесс Хардерс, после двадцатипятилетней службы, тоже отправится на покой. — Но где же Эльке?»
Хауке покинул свой пост у дверного косяка и протиснулся вперед, в глубь зала; и вдруг оказался прямо перед Эльке, сидевшей в углу с одной из старших подруг.
— Хауке! — воскликнула она, обращая к нему узкое лицо. — Ты тоже здесь! Я не видела тебя среди танцующих.
Я не танцую, — ответил он.
— Почему? — поинтересовалась Эльке; привстав с места, она продолжала: — Хочешь со мной потанцевать? Оле Петерса я отшила, больше он не подойдет.
Но Хауке не стал приглашать ее к танцу.
— Спасибо, Эльке, — сказал он. — Но я в этом не очень смыслю; над тобой станут смеяться, и потом… — Он вдруг запнулся и только посмотрел ей в глаза, как будто передоверив им высказать все, что творилось у него на душе.
— Что ты хотел сказать, Хауке? — тихо спросила она.
— Я хотел только сказать, Эльке, что сегодня — самый чудесный день в моей жизни.
— Конечно, ты ведь выиграл.
— Эльке, — проговорил он почти беззвучно.
Краска ударила ей в лицо.
— Ступай! — сказала она. — Чего ты хочешь? — и потупила взгляд.
Так как подругу увлек танцевать один из парней, Хауке сказал погромче:
— Я думал, Эльке, что выиграл нечто большее?
Она еще что-то разглядывала на полу; но затем медленно подняла глаза, в которых отражалась вся непоколебимая сила ее натуры; и на миг Хауке показалось, будто в него вливается горячий летний воздух.
— Делай, как тебе сердце велит, Хауке, — сказала она. — Мы вроде бы знаем друг друга!
В тот вечер Эльке уже больше не танцевала; домой они шли вместе, взявшись за руки. В небесной вышине над безмолвными маршами мерцали звезды; с востока дул ледяной ветер, но обоим, несмотря на легкую одежду, казалось, что наступила весна.
Хауке вознамерился приобрести одну вещицу, которая могла пригодиться только в неопределенном будущем; но ему хотелось спокойно подготовиться к предстоящему некогда празднеству. Поэтому в ближайшее воскресенье он отправился в город, к старому ювелиру Андерсену, чтобы заказать массивное золотое кольцо.
— Ну-ка, вытяни палец, я должен определить размер, — сказал старик, беря его за безымянный палец. — Какой он у тебя худой; у других-то потолще будет!
Но Хауке сказал:
— Измерьте-ка лучше мизинец!
Ювелир взглянул на Хауке озадаченно, но что ему до причуд молодых крестьянских парней!
— У меня есть такое среди девичьих колец, — сказал он.
Краска залила лицо Хауке.
Маленькое колечко как раз годилось на мизинец, и поспешно было куплено; расплатившись чистым серебром, с бьющимся сердцем, как бы совершив некий торжественный акт он спрятал приобретение в жилетный карман. С тех пор Хауке носил кольцо там каждый день, не без волнения и гордости, как если бы жилетные карманы затем и существовали, чтобы хранить в них золотые украшения.
Так носил он кольцо день за днем и год за годом и однажды даже переложил в карман нового жилета; повода к тому, чтобы оно было извлечено наконец на свет Божий, пока не предвиделось. Много раз Хауке задумывался над тем, не обратиться ли ему напрямую к хозяину, ведь отец как-никак владелец двора! Но, взвесив все обстоятельства, понимал: дело закончилось бы тем, что старик смотритель поднял бы на смех младшего батрака. Так и продолжали жить он и смотрителева дочь врозь, хоть и под одной крышей; Эльке замкнулась в девическом молчании, и все же оба словно следовали одним путем, рука об руку.
Ровно год после памятного зимнего праздника Оле Петерс взял расчет и женился на толстухе Фоллине. Хауке оказался прав: старик отправился на покой, и теперь уже не его дородная дочь, а зять разъезжал на гнедой кобыле, как говорили, никогда не глядя в сторону плотины. Хауке стал старшим слугой, а на его место наняли молодого парня; хотя поначалу смотритель не желал продвигать Хауке по службе.
— Уж лучше бы ему остаться младшим батраком, — ворчал старик. — Мне он нужен тут, за книгами!
— Тогда он тоже уйдет! — предостерегла отца Эльке.
