— Сеньора Гонсалес, или как там зовут вашу милость…
— Меня зовут донья Родригес де Грихальба, — ответила дуэнья, — что вам угодно, братец?
На это Санчо ответил:
— Мне бы хотелось, чтобы ваша милость оказала мне услугу. За воротами замка вы найдете моего серого ослика. Благоволите, ваша милость, приказать отвести его в конюшню или отведите его сами. Он немножко пуглив, бедняжка, и ни за что на свете не согласится остаться в одиночестве.
— Если твой господин так же умен, как и ты, — ответила дуэнья, — то, нечего сказать, славных гостей мы приобрели! Проваливайте-ка, братец, на все четыре стороны вместе с тем, кто вас сюда привел. Ухаживайте сами за своим ослом и знайте, что дуэньи в этом дворце не приучены к подобной работе.
— Как же так, — ответил Санчо, — мой господин, а он большой знаток рыцарских романов, рассказывал мне о сеньоре Ланцелоте, из Британии прибывшем, и уверял меня, что
Служат фрейлины ему,
Скакуну его — дуэньи;
ну, а моего осла я ставлю ничуть не ниже клячи сеньора Ланцелота.
— Братец, — возразила дуэнья, — если вы шут, то приберегите ваши остроты для тех, кто вам за них платит, а от меня вы получите только фигу.
— Это не плохо, — ответил Санчо, — фига, наверное, будет зрелая, ибо она, несомненно, ровесница вашей милости.
— Ах ты, невежа, неотесанный болван! — вскричала, разозлившись, дуэнья. — Какое тебе дело до того, стара я или молода, — в этом я дам отчет господу богу, а не тебе, провонявший чесноком проходимец!
Она крикнула это так громко, что герцогиня обернулась и, увидев, что у дуэньи от ярости глаза налились кровью, спросила ее, что случилось.
— Да вот этот молодчик, — ответила дуэнья, — настоятельнейше просил меня отвести в конюшню осла, которого он оставил перед воротами замка. При этом он сослался на пример каких-то фрейлин, которые где-то служили какому-то Ланцелоту, в то время как дуэньи заботились о его скакуне. А в довершение всего он обозвал меня старухой.
— Вот это последнее слово, — сказала герцогиня, — я и сама сочла бы тягчайшим оскорблением.
И затем, обратившись к Санчо, она прибавила:
— Запомните, друг Санчо, что донья Родригес еще очень молода. Вас, вероятно, ввел в заблуждение ее головной убор, но знайте, что она его носит не из-за преклонного возраста, а потому что он подобает ее почтенному званию.
— Да будь я проклят на всю жизнь, — воскликнул Санчо, — если я собирался ее обидеть! А сказал я это потому, что нежно люблю своего ослика, и мне хотелось поручить его самой мягкосердечной особе на свете, а сеньора донья Родригес показалась мне именно такой.
Дон Кихот, слышавший все это, сказал Санчо:
— Санчо, место ли здесь для подобных разговоров?
— Сеньор, — ответил Санчо, — где бы человек ни находился, он повсюду будет говорить о своей нужде: я вспомнил об ослике и тут же заговорил о нем. Вспомни я о нем в конюшне, так и заговорил бы о нем не здесь, а там.
На это герцог сказал:
— Санчо вполне прав. Его не в чем обвинять. Но не тревожься, Санчо, ослику будет дано корма столько, сколько он сам пожелает: за ним будут ухаживать, как за твоей собственной особой.
Уладив это недоразумение, позабавившее всех, кроме Дон Кихота, хозяева с гостями поднялись по лестнице, а затем нашего рыцаря провели в залу, украшенную драгоценнейшей парчой и великолепными коврами. Здесь его ожидали шесть молодых служанок, которые получили от своих господ подробное наставление, как вести себя с новым гостем. Как только Дон Кихот вошел, они сняли с него доспехи, и он остался в узких штанах и камзоле из верблюжьей шерсти, — длинный, сухой и прямой, как палка, с такими впалыми щеками, что они словно целовали одна другую изнутри. Вид у него был до того уморительный, что девушки едва не задохнулись, стараясь удержаться от смеха (их господа строго-настрого запретили им смеяться).
Затем Дон Кихот попросил прислать ему Санчо для окончания туалета и оставить их вдвоем. Он надел тончайшую чистую сорочку, приготовленную для него по приказанию герцога, и сказал своему оруженосцу:
— Скажи мне, новоиспеченный шут и старый простофиля, как ты осмелился оскорбить столь почтенную и достойную уважения дуэнью? Неужели ты не мог найти более подходящего времени, чтобы вспомнить о своем сером? Или ты думал, что хозяева, принимающие нас так пышно, оставили бы на произвол судьбы наших животных? Заклинаю тебя именем бога, Санчо: следи за собой повнимательнее и не показывай, из какого грубого материала ты сделан. Запомни, грешная душа, благовоспитанные и умные слуги делают честь своим господам. Одно из главных преимуществ вельмож в том и состоит, что они пользуются услугами таких же достойных людей, как и они сами. Неужели ты не понимаешь, простофиля, что если хозяева увидят, какой ты дерзкий и безмозглый шут, так ведь и меня, несчастного, они примут за подлого обманщика. Нет, нет, друг Санчо, беги, беги от этой опасности. Стоит тебе увлечься своей болтовней и скоморошеством, и ты тотчас же споткнешься и прослывешь жалким шутом. Обуздай свой язык! Взвешивай и обдумывай каждое слово, прежде чем оно вылетит у тебя изо рта, и помни, что мы попали наконец в такое место, где с помощью бога и моей могучей руки мы сможем увеличить нашу славу и богатство.
Пристыженный Санчо дал слово, что он скорее зашьет себе рот и откусит язык, нежели произнесет хоть одно необдуманное и неуместное слово. Он горячо уверял Дон Кихота, что исполнит его приказание и не подаст больше своему хозяину никаких поводов для беспокойства.
Дон Кихот оделся, перекинул через плечо перевязь с мечом, надел плащ из красного сукна, покрыл голову беретом из зеленого атласа, который вручили ему служанки, и в таком наряде вышел в большую залу, где его уже ожидали девушки, выстроившись в два ряда и держа сосуды для омовения рук. Весь этот обряд был совершен с бесчисленными церемониями. Затем появилось двенадцать пажей в сопровождении дворецкого, чтобы торжественно отвести рыцаря в столовую, где его ожидали хозяева замка. Там красовался роскошно убранный стол, накрытый на четыре прибора. Герцог и герцогиня встретили нашего рыцаря у порога; рядом с ними стоял их духовник. Они обменялись тысячами любезных приветствий и направились к столу. Герцог просил Дон Кихота занять почетное место; тот отказывался, герцог настаивал, и, наконец, наш рыцарь согласился. Духовник сел напротив, а герцог и герцогиня по правую и по левую руку Дон Кихота.
Присутствовавший при этом Санчо не мог прийти в себя от изумления, видя, что столь знатные господа оказывают такие почести его хозяину. Когда же он увидел, каких усилий стоило герцогу убедить Дон Кихота занять почетное место, он сказал:
— Если ваши милости мне разрешат, я расскажу вам о том, чем кончился однажды у нас в деревне спор из-за места за столом.
Едва Санчо произнес эти слова, как Дон Кихот затрепетал, боясь, что Санчо скажет какую-нибудь глупость. Санчо взглянул на него, понял и сказал:
— Не бойтесь, ваша милость, что я уклонюсь в сторону или скажу что-нибудь ни к селу ни к городу. Я не забыл недавних советов вашей милости насчет того, как надо говорить — много или мало, хорошо или худо.
— Я ничего не помню, Санчо, — ответил Дон Кихот, — говори, что хочешь, но только покороче.
— То, что я хочу вам сказать, — продолжал Санчо, — сущая правда; к тому же мой господин Дон Кихот не позволит мне соврать.
— По мне, Санчо, — ответил Дон Кихот, — болтай сколько угодно, — я не стану тебе мешать; но только обдумай хорошенько, что ты собираешься рассказывать.
— Я и то думал и передумал: кто бьет в набат, сам в безопасности. Ну, да сейчас вы увидите на деле.
— Я бы посоветовал вашим высочествам, — сказал Дон Кихот, — прогнать отсюда этого болвана, а не то он будет без устали молоть всякий вздор.
— Нет, нет, — возразила герцогиня, — я не отпущу Санчо ни на шаг от себя. Я его люблю и знаю, что он очень умен.
— Дай бог вашей светлости счастливо жить до самой смерти за доброе обо мне мнение, хоть я его и не заслуживаю. А рассказать я вам хочу вот что: жил у нас в деревне один идальго, весьма богатый и знатный (ибо происходил он из рода Аламос из Медины дель Кампо); он был женат на донье Менеке де Киньонес, а она была дочерью дон Алонса де Мариньор, рыцаря ордена Сант-Яго, который утонул в Эррадуре и из-за которого много лет тому назад в нашей деревне была большая распря, в которой, как мне говорили, участвовал и господин мой Дон Кихот и в которой был ранен шалопай Томасильо, сын кузнеца Бальбастро… Ну что, сеньор мой и господин, скажите, разве это не правда? Заклинаю вас честью, — подтвердите мои слова, чтобы эти знатные господа не подумали, будто я болтун и враль.
— Ну, пока вы кажетесь мне просто болтуном, а не лжецом, — заметил священник. — Посмотрим, что будет дальше.
