Пыльмау пристроилась под светлым дымоходом, распластала на доске кусок лахтачьей шкуры и принялась очищать его от шерсти. Она насыпала на шкуру мелко толченный каменный порошок, слегка втирала ладонью, а потом каменным скребком, насаженным на палку, сбривала жесткие волоски лахтака.
Джон сначала разобрал магнето подвесного мотора, просушил его и снова собрал. А потом достал изрядно потрепанный блокнот и принялся писать.
«…Поездка в Ном, несмотря на желание быть твердым к прошлому, всколыхнула все у меня на душе. Я крепился изо всех сил, но нельзя остановить биение сердца. Старая «Белинда», как волшебный фонарь, показала мне молодого Джона Макленнана, для которого будущее было ясно и лучезарно… А теперь мне просто не представить, что будет здесь совсем скоро, может быть, даже этой осенью, когда большевики получат подкрепление и начнут претворять в жизнь свои утопические планы. Они откроют школы, заставят избирать «советы», словом, начнут разрушать то, что создавалось здесь веками, и то, что давно уже опробовано и испытано ценой человеческих жизней… Что же мне делать? Что делать моему бедному народу? Моей семье, моим детям?»
Джон остановился и вопросительно уставился на Пыльмау, которая ритмично раскачивалась над доской с распластанной лахтачьей шкурой. Почувствовав на себе взгляд Джона, Пыльмау прекратила работу.
— Ты что-то спросил?
— Ничего, — смутился Джон.
Пыльмау, однако, почувствовав что-то неладное, отложила каменный скребок, насаженный на палку.
— Много ты писать стал, — заметила она. — Когда ты пишешь, мне кажется, что ты разговариваешь с кем-то чужим.
— Да нет же, — слабо возразил Джон.
— Правда, — настаивала Пыльмау. — Как будто кто-то чужой входит в ярангу, невидимый, садится рядом с тобой и шепчется. Я ведь вижу, что иногда ты даже шевелишь губами, когда водишь пачкающей палочкой по белым листам.
— Не беспокойся, Мау…
— Правду ты говорил, что умение наносить и различать следы на бумаге — вредное дело. Лучше бы ты этого больше не делал… Конечно, ты можешь не послушаться меня, это твое дело, но все же… Или делай это так, чтобы я не видела и не тревожилась, глядя на тебя.
— Хорошо, больше не буду, — неуверенно пообещал Джон.
— Но если это тебе приятно… — засомневалась Пыльмау. — Может быть, это необходимо тебе для здоровья?
Джон засмеялся и захлопнул блокнот. Но потребность общения погнала его в ярангу к Орво.
Старик занимался своим любимым делом — мастерил сеть из нити, купленной в Номе. Две его жены о чем-то мирно переговаривались, а оленный жених Нотавье точил нож. Тынарахтына шила новую кухлянку, благо теперь в яранге было достаточно оленьих шкур, которые подарил будущий свекор Ильмоч.
— Етти! — приветливо поздоровался Орво.
— Тыетык, — ответил Джон и опустился на услужливо поданный Нотавье китовый позвонок.
Парень то ли отъелся на моржовом мясе, то ли наконец почувствовал себя относительно свободным, вырвавшись из-под родительской опеки, но, во всяком случае, выглядел куда самостоятельнее и взрослее, чем в тундре. Тынарахтына тоже, видно, была довольна своим новым положением невесты. Интересно все же, спит ли жених со своей будущей женой или все годы отработки довольствуется положением жениха? Джон давно порывался спросить об этом Орво, но ему было неловко. Однако сейчас любопытство его так разобрало, что он невольно повернул разговор на это, продолжая искоса наблюдать за Тынарахтыной и Нотавье.
— Я слышал об этом обычае, — заговорил Джон, — когда женихи живут в доме будущего тестя… Наверно, это хороший обычай…
— Каждый обычай хорош по-своему, — уклончиво ответил Орво. — Не могу припомнить, откуда он пошел. Наверное, очень старый. Но не часто им пользуются. Когда мужчина захочет заполучить жену, он старается сделать это как можно быстрее.
— Но тогда откуда же этот обычай? — спросил Джон. — Ведь он противоречит естеству человека.
— Это ты верно сказал, — при этих словах Орво тревожно взглянул на Тынарахтыну. — Думаю, что этот обычай выдумали богатые оленеводы. Ведь на нашей скудной земле богатый человек — редкость. Бывает, что у него нет оленей. А в яранге нужен сильный мужчина. И тогда он кидает клич — кто, дескать, хочет жениться на его дочери. И юноши идут. Поселятся в его яранге, и каждый старается доказать, что именно он и есть тот человек, который продолжит род и сохранит нажитое…
— Значит, бывает, по нескольку женихов отрабатывают невесту? — с удивлением спросил Джон.
— Чаще всего так и бывает, — спокойно ответил Орво. — Кто окажется проворнее и милее, тот года через три становится девке настоящим мужем.
«Прямо тебе конкурс женихов», — подумал про себя Джон и спросил, отбрасывая деликатность:
— Но ведь мужчина не может так долго оставаться в такой опасной близости к девушке. Они даже иной раз спят вместе. Так неужели у них до самой настоящей женитьбы ничего не случается?
— В моей яранге, — помолчав, ответил Орво, — все зависит от Тынарахтыны, ну и немножко от Нотавье.
Орво понял, что хочет знать Джон, деликатно удовлетворил его любопытство и, чтобы снять неловкость, продолжал:
— Ты знаешь, что в чукотском языке слово «жениться» и «взять женщину» — одно и то же. Тот, кто взял женщину, тот и муж.
— А кто будет решать — стать ли Нотавье настоящим мужем или он еще должен доказать это? — спросил Джон.
— Приедет на следующий год Ильмоч, с ним и решим, — ответил старик.
По словам охотников, которые ходили в тундру выслеживать песцовые норы, чтобы зимой около них заложить приманку и расставить капканы, Ильмоч бродил где-то поблизости, но почему-то не решался зайти в селение. Что-то у него случилось в стаде, или же он так испугался новой власти, что даже в Энмын боялся показаться.
Те же охотники рассказывали, что видели каких-то людей, обросших бородами, похожих на тэрыкы, но с ружьями. Они неожиданно появлялись, но тут же исчезали, растворяясь в прозрачном тундровом воздухе.
Было тревожно. В спешке били моржа на лежбище. На этот раз зима надвигалась с небывалой быстротой. С той же скоростью, с какой шли льды, на Энмын одна за другой наваливались невероятные новости. И среди них главная, которая застала врасплох Джона, не дав ему ни минуты на раздумье: он получил письмо! За все время существования Энмына от его древнейших времен до начала двадцатого века — это было первое письмо, полученное жителями селения. Привез его проезжавший по первому снегу колымский каюр Маликов. Он на ходу кинул его Джону и унесся, словно за ним кто-то гнался.
Письмо было запечатано в плотный конверт и надписано на английском и русском языках: «Энмын, Джону Макленнану».
Новость облетела селение, и в чоттагин набилось народу, словно хозяин убил белого медведя. Под взглядом десятка глаз Джон в волнении распечатал конверт и вынул исписанный лист бумаги.
«Уважаемый мистер Макленнан, — написано было в письме, — в этом году в Энмыне предполагается открытие школы и медицинского пункта. Просим Вас, как человека грамотного и понимающего всю важность задачи, поставленной Советской республикой в деле поднятия культурного уровня местного населения, подготовить помещение для школы, приспособив какую-нибудь большую ярангу, составить список детей, а также подумать о квартире для учителя. Председатель Уэленского Туземного Совета Тэгрынкеу».
После корявой подписи председателя Совета шла приписка от Антона Кравченко:
«Уважаемый мистер Макленнан, вероятнее всего, приеду я. До скорой встречи! Антон Кравченко».
Сначала Джон прочитал письмо про себя, потом обвел взглядом собравшихся и медленно перевел содержание письма на чукотский язык.
Никто не задал ни одного вопроса, никто не шелохнулся в чоттагине.
— Что же вы молчите? — спросил наконец Джон.
— Интересная новость, — пробормотал Гуват.
— Какую же ярангу можно им дать? — пожал плечами Тнарат. — У нас таких и нет.
Джон посмотрел на Орво, ожидая, что скажет старик. Но тот молчал. Подобрав с земляного пола щепочку, он принялся ковырять в трубке.
Вот оно, то самое, чего больше всего опасался Джон. Большевики перешли от разговоров к делу. По слухам, дошедшим до Энмына, в Уэлене разгрузился большой пароход, который привез не только товары, но и новых людей, среди которых был и милиционер, человек, как передавали, весь увешанный оружием и видом своим до того красный, что волосы у него были огненного цвета.
— Что ты скажешь, Орво? — осторожно спросил старика Джон.
— Мы ждем от тебя слово, — сказал тот.
— Вам же решать, вам сооружать новую ярангу, ваши дети пойдут в школу, — едва сдерживая раздражение, возразил Джон.
— И у тебя есть дети, — тихим голосом напомнил Орво.
— Ты знаешь, что я думаю об этом, — возразил Джон. — Мои дети в школу не пойдут.
