— А если вы богатый, почему не уведете папу из тюмы?
Мама стала вытирать глаза своим рукодельем (бедняжка повесила в комнате занавески, принесла портрет детей и всячески старалась украсить это жилище). Мама заплакала; мистер Бангэй побагровел, и маленькие его глаза налились кровью; Шендон все писал, и тут в дверь постучали Пен и Уорингтон.
Капитан Шендон на минуту оторвался от работы.
— Рад вас видеть, мистер Уорингтон. Сейчас поговорим. Присаживайтесь, джентльмены, если найдете куда. — И перо его опять забегало по бумаге.
Уорингтон, поклонившись миссис Шендон и кивнув Бангэю, уселся, за неимением другого места, на старый чемодан; девочка подошла к Пену и задумчиво уставилась на него. Через несколько минут неугомонное иеро остановилось, и Шендон, переложив пюпитр на кровать, встал и собрал свои листки.
— Так, пожалуй, будет хорошо, — сказал он. — Это проспект газеты "Пэл-Мэл".
— А вот и плата за него, — подхватил Бангэй, доставая пятифунтовую бумажку. — Я свое слово держу. Раз пообещал заплатить, так плачу.
— Не каждый может то же сказать о себе, — заметил Шендон и живо сунул бумажку в карман.
Глава XXXII,
в которой действие происходят неподалеку от Ладгст-Хилл
В своем проспекте упрятанный за решетку капитан изящным и выразительным слогом оповещал публику о том, что джентльменам Англии пора наконец объединиться в защиту своих исконных прав и славного старого порядка, коим со всех сторон угрожают революции за границей и радикализм внутри страны, поклепы фабрикантов и текстильных магнатов и тупая враждебность одураченного ими простонародья.
"Нашу древнюю монархию, — писал капитан, — чернит разъяренная толпа вольнодумцев. Нашу церковь ослабляет завистливая ересь и подрывает тайное безверие. Благие установления, возвеличивающие нашу страну и прославившие английского джентльмена на весь мир, оказались беззащитны и подвергаются бесчестью и поношению со стороны людей, посягающих на то, что для нас священно, ибо для них нет ничего святого; посягающих на исторические идеалы, ибо они по невежеству своему не слышали о прошлом; посягающих на любой закон, буде у них достанет сил его нарушить, когда их вожаки бросят призыв к грабежу. Только потому, что французские короли перестали доверять своим дворянам, пала монархия Святого Людовика; только потому, что англичане еще верили в своих дворян, Англия одолела самого мощного врага, когда-либо угрожавшего какой-либо стране; только потому, что нас возглавляли джентльмены, орлы Наполеона отступили перед нами от Дуэро до Гаронны; только джентльмен мог победить у Трафальгара и обратить неприятеля в бегство при Ватерлоо".
Когда капитан дочитал до Ватерлоо, Бангэй кивнул головой и хитро подмигнул, а Уорингтон расхохотался.
— Вы видите, как взволнован наш уважаемый Бангэй, — сказал Шендон, лукаво сощурив глаза. — Веллингтона и битву при Ватерлоо я пускал в ход сотни раз, и не было случая, чтобы герцог меня подвел.
Далее капитан откровенно признавал, что до сего дня джентльмены Англии, уверенные в своем праве и пренебрегая теми, кто ставил его под сомнение, доверяли защиту своих политических интересов, равно как и управление своими поместьями и утверждение своих юридических прав, людям, умудренным в той или иной области, и отстаивать свои интересы в печати тоже поручали профессиональным поверенным. Теперь, утверждал Шендон, с этим пора покончить: джентльмены Англии должны сами себя защищать. Их враги храбры, сильны, многочисленны и упорны. Нужно встретить их лицом к лицу. Нельзя допускать, чтобы нас представляли в ложном свете наемные адвокаты; чтобы какие-то писаки прикрывались вывеской Уайтхолла…
— Это в огород Бэкона, мистер Бангэй, — объяснил Шендон, обращаясь к издателю.
Бангэй стукнул тростью об пол.
— Так его, так его, капитан, — произнес он злорадно и, обратившись к Уорингтону, закивал своей глупой головой. — Хлеще капитана никому не написать, уж вы мне поверьте.
Автор проспекта сообщал далее, что содружество джентльменов, чьи имена по понятным причинам не оглашаются (тут Уорингтон опять рассмеялся), решило приступить к изданию газеты, принципы которой состоят в том-то и том-то.
— Эти люди гордятся своим порядком и твердо намерены его отстаивать, воскликнул капитан Шендон и, ухмыляясь, помахал листком в воздухе. — Они верны своему монарху, как по убеждению, так и по заветам предков; они привержены своей церкви, за которую проливали кровь их отцы и которой даст бог останутся верны их дети; они любят свою родину и хотят сохранить ее такой, какой сделали ее джентльмены Англии, да, джентльмены Англии (это мы наберем крупным шрифтом, Бангэй, дружище) — самой великой, самой свободной страной в мире; и поскольку имена некоторых из них стоят под хартией, обеспечившей наши свободы на Раннимиде…
— Чего? — спросил мистер Бангэй.
— Один из моих предков скрепил ее печатью — рукояткой своего меча, торжественно произнес Пен.
— Это Habeas Corpus, мистер Бангэй, — пояснил Уорингтон, на что издатель сказал:
— Тогда, наверное, все в порядке, — и добавил, зевнув: — Давайте дальше, капитан.
— …на Раннимиде, они и сегодня готовы защищать эту свободу мечом и пером, сплотившись вокруг старых английских прав и законов.
— Браво! — крикнул Уорингтон.
Дочка Шендона удивленно поглядела на него; ее мать молча шила, и по лицу ее было видно, как она восхищается мужем.
— Поди сюда, Мэри, — сказал Уорингтон и своей большущей рукой погладил девочку по светлой кудрявой головке; но она увернулась от его грубоватой ласки и, подбежав к Пену, стала играть его красивой цепочкой от часов, чем доставила ему большую радость: ведь он был очень добрый и бесхитростный человек, хотя от застенчивости скрывал душевную мягкость под личиной напыщенного высокомерия. Девочка забралась к нему на колени, а ее отец тем временем продолжал читать проспект.
— Вы засмеялись, когда я упомянул о "понятных причинах", — заметил он, обращаясь к Уорингтону. — Эх вы, Фома неверный! А я вот сейчас объясню, в чем они состоят. — И он прочел: — "Как уже было сказано, мы, по понятным причинам, вынуждены утаить имена людей, поддерживающих это начинание. Мы имеем влиятельных друзей в обеих палатах парламента и заручились союзниками в дипломатических кругах всех стран Европы. Источники, из которых мы черпаем наши сведения, не подлежат оглашению, и никакая другая газета ни в Англии, ни на континенте не может и надеяться получить к ним доступ. Но одно мы все же можем сообщить, а именно: самые последние новости касательно политики Англии и европейских стран можно будет прочесть только на столбцах "Пэл-Мэл". Нас будут читать государственные деятели и денежные тузы, землевладельцы и духовные лица, потому что они же будут для нас писать. Мы адресуемся к высшим кругам общества и не намерены это скрывать: "Пэл-Мэл" пишется джентльменами для джентльменов. Авторы ее обращаются к тем общественным классам, к которым и сами принадлежат. У странствующих проповедников есть своя газета; у вольнодумцев-радикалов есть своя газета; так почему бы джентльменам Англии тоже не быть представленными в прессе?"
Затем мистер Шендон остановился на литературном отделе газеты и на отделе светской хроники, скромно упомянув, что их будут вести джентльмены, — показавшие себя с самой лучшей стороны: люди, отличившиеся в ваших университетах (тут мистер Пенденнис покраснел и чуть, не рассмеялся), хорошо известные в клубах и в том обществе, о котором они пишут. Он деликатно дал понять лицам, желающим поместить объявления, что "Пэл-Мэл" лучше всякой другой газеты будет способствовать сбыту их товаров; красноречиво призвал всех английских дворян, всех английских баронетов, все высокочтимое английское духовенство, всех матрон, дочерей и домашние очаги Англии сплотиться на поддержку правого дела, И едва он умолк, как Бангэй, уже успевший снова вздремнуть, проснулся и еще раз сказал, что все в порядке.
Когда с проспектом было покончено, Шендон и Уорингтон обсудили кое-какие подробности касательно политического и литературного направления газеты, а Бангэй слушал и кивал головой, точно понимал, о чем они говоят, и одобрял их взгляды. Взгляды самого мистера Бангэя были очень несложны. Он считал, что никто не способен лучше капитана написать сокрушительную статью. Он желал сокрушить своего конкурента Бэкона, и, на его взгляд, капитан был для этого самым подходящим человеком. Если бы капитан Шендон списал на листок бумаги письмо Юниуса или главу из катехизиса, мистер Бангэй остался бы вполне доволен и решил бы, что это — самая что ни на есть сокрушительная статья. Итак, он с величайшим удовлетворением забрал рукопись и не только заплатил за нее, как мы уже знаем, но, уходя, подозвал к себе маленькую Мэри и дал ей пенни.
