— Благодарю тебя, — отвечал Сиддхартха, — и с радостью принимаю твое приглашение. Я благодарю тебя, Васудева, и за то необыкновенное внимание, с которым ты слушал меня. Не часто приходилось мне видеть людей, умеющих слушать, и ни один из них не умел этого так, как умеешь ты. И этому я тоже стану учиться у тебя.
— Ты научишься этому, — сказал Васудева, — но не у меня. Меня научила слушать река. И ты тоже научишься этому у нее. Она знает все, эта река, всему у нее можно научиться. Ведь ты уже усвоил ее первый урок: хорошо стремиться вниз, погружаться на дно в поисках глубины. Богатый и знатный Сиддхартха становится простым гребцом, лодочником, ученый брахман Сиддхартха становится перевозчиком — и это решение подсказала тебе река. Ты научишься у нее еще и другому.
После долгой паузы молвил Сиддхартха:
— Чему — «другому», Васудева?
Васудева поднялся.
— Уже поздно, — сказал он, — идем спать. Я не могу назвать тебе это «другое», о друг. Ты узнаешь это сам. Быть может, ты уже знаешь это. Видишь ли, я не ученый, я не умею говорить, я не умею думать. Я наделен лишь умением слушать и благочестием. Ничему другому я не научился. Если бы я мог выразить это, научить этому, я был бы мудрецом, но я — всего лишь перевозчик, и мое назначение в том, чтобы перевозить людей через реку. Многих я перевез, тысячи, и для всего этого великого множества людей река моя была лишь препятствием на пути. Они спешили к деньгам, к заботам, на свадьбы, к святым местам, и река преграждала им путь, а перевозчик и существует для того, чтобы помочь им поскорее преодолеть это препятствие. Но среди сотен и тысяч путников было несколько, четверо, а может быть, пятеро, для которых река перестала быть просто препятствием, они услышали ее голос, они внимали ему, и река стала для них, как и для меня, священной. А теперь отправимся спать, Сиддхартха.
Сиддхартха остался у перевозчика и скоро научился управлять лодкой, а когда не было работы на реке, отправлялся с Васудевой работать на рисовом поле, собирал валежник, рвал бананы.
Он научился мастерить весло, научился чинить лодку, плести корзины и радовался каждому новому умению и не замечал, как бегут дни и месяцы. Но несравнимо большему, чем мог научить его Васудева, его научила река. Он учился у нее непрестанно, и прежде всего он учился слушать, внимать ей тихим сердцем, отворенной, ждущей душой, погасив все желания и страсти, отрешившись от всех суждений и мнений.
Безмятежной была его жизнь рядом с Васудевой. Временами они обменивались несколькими скупыми, давно обдуманными словами. Васудева не был большим любителем слов, редко удавалось Сиддхартхе склонить его к беседе.
— А тебе, — спросил он его однажды, — открыла ли тебе река свою тайну — что нет никакого времени?
На лице Васудевы засияла улыбка.
— Да, Сиддхартха, — промолвил он, — ведь это то, о чем ты говоришь, — что река одновременно всюду: у истоков и в устье, у водопада и у переправы, у стремнины, и в море, и в горах — всюду в один и тот же миг, и что для нее не существует ничего, кроме этого мига, кроме настоящего.
— Да, я говорил об том, — сказал Сиддхартха, — и когда я постиг это, то взглянул на свою жизнь и увидел, что это тоже река и что мальчик Сиддхартха отделен от мужчины Сиддхартхи и от старца Сиддхартхи лишь бесплотной тенью, не имеющей бытия. И предыдущие рождения Сиддхартхи — это не прошлое, так же как смерть и возвращение к Брахме — не будущее. Ничего не было, ничего не будет, все есть, все имеет лишь сущность и настоящее.
Сиддхартха говорил с упоением, глубоко осчастливленный своим открытием. О, разве не время причина всех страданий, разве не время причина всех мучений и страхов и не преодолевается ли, не исчезает ли все гнетущее и враждебное в мире, как только удается преодолеть, вытеснить из сознания время? Так говорил он с упоением, Васудева же отвечал ему сияющей улыбкой, молча кивал в знак согласия, а затем, ласково коснувшись плеча Сиддхартхи, продолжил прерванную работу.
И вновь, спустя время, в сезон дождей, когда вздувшаяся река грозно шумела, молвил Сиддхартха:
— Не правда ли, о друг, у реки много голосов, очень много голосов? Разве не слышны в ее голосе и голос царя, и клич воина, и рев быка, и крик ночной птицы, и вопль роженицы, и вздох мечтателя, и тысячи других голосов?
— Это так, — кивнул Васудева, — все голоса и звуки земли слились в ее голосе.
— А знаешь ли ты, — продолжал Сиддхартха, — какое слово говорит мне река, когда мне удается услышать сразу все тысячи и десятки тысяч ее голосов?
Счастливая улыбка заиграла на лице Васудевы; склонившись к Сиддхартхе, он шепнул ему на ухо священное «Аум». И это было именно то слово, о котором говорил Сиддхартха.
И день ото дня улыбка его становилась все больше похожей на улыбку перевозчика, становилась такой же лучистой, такой же согретой, пронизанной счастьем, так же сверкала в каждой из тысячи мелких морщинок, так же подобна была улыбке ребенка, так же подобна улыбке старца. Многие странники принимали двух перевозчиков за братьев. Часто вечерней порой они сидели вдвоем на лежащем у берега бревне, молчали и слушали реку, что была для них не водой, а голосом жизни, бытия, голосом Пребывающего в Вечном Становлении. И случалось, что, внемля этому голосу, они оба думали об одном и том же: о вчерашней беседе, о каком-нибудь страннике, лицо или судьба которого запомнились им, о смерти, о своем детстве; и случалось, что оба в один и тот же миг, услышав от реки что-то доброе, бросали друг другу взгляд, думая об одном и том же, осчастливленные одним и тем же ответом на один и тот же вопрос.
От переправы и от обоих перевозчиков исходило что-то такое, что чувствовали многие странники. Случалось иногда, что какой-нибудь странник, взглянув в лицо одного из лодочников, вдруг начинал рассказывать о своей жизни, говорил о своих горестях, каялся в грехах, просил совета и утешения. Случалось иногда, что кто-нибудь просил у них позволения остаться ненадолго, провести с ними вечер, чтобы послушать реку. Случалось также, что приходили любопытные, прослышавшие, будто у переправы живут два мудреца или волшебника, а может быть, двое святых. Эти любопытные задавали вопросы, но не получали на них ответа, они не находили здесь никаких волшебников или мудрецов, а видели лишь двух приветливых старичков, которые казались немыми, немного странными и слабоумными. Эти любопытные смеялись и сетовали на то, как глупы и легковерны люди, распространяющие пустые слухи.
Время шло, и никто не считал уходящие годы. И вот однажды проходили мимо монахи, последователи Гаутамы, Будды, которые попросили перевезти их через реку, поведав перевозчикам о том, что спешат к своему великому учителю, ибо до них дошла весть, будто Возвышенный смертельно болен и скоро умрет своей последней человеческой смертью, чтобы обрести вечную свободу. А вслед за ними явились и другие монахи, и еще, и еще, и все они, как и прочие странники и паломники, говорили об одном и том же: о Гаутаме и его близкой смерти. И подобно тому, как поспешают люди на войну или коронование царя, стекаясь отовсюду и сбиваясь, словно муравьи, в кучи, — так устремлялись они, влекомые какой-то таинственной силой, туда, где великий Будда ждал своей смерти, туда, где должно было произойти ужасное, и откуда этот величайший из всех когда-либо живших на земле людей, достигнув совершенства, должен был вознестись к Сияющим.
Много думал Сиддхартха в эти дни об умирающем мудреце, о Великом Учителе, голос которого взывал к народам, всколыхнул сотни тысяч, голосу которого довелось когда-то внимать и ему, священный лик которого и ему однажды довелось лицезреть с благоговением. Светлыми были его воспоминания о Будде, он видел мысленным взором его путь к совершенству, вспоминал слова, которые когда-то, еще юношей, говорил ему, Возвышенному. Это были — так казалось ему теперь — гордые, не по годам умные слова, он с улыбкой вспоминал о них. Давно уже исчезло у него чувство разобщенности с Гаутамой, учение которого он, однако, не смог принять. Нет, никакое учение не может принять истинно ищущий, истинно жаждущий найти. Тот же, кто нашел, — благословляет всякое учение, всякий путь, всякую цель, ничто не разделяет его больше со многими тысячами других, что живут в Вечном, пребывают в Божественном.
В один из тех дней, когда многие спешили к умирающему Будде, спешила к нему и Камала, некогда прекраснейшая из куртизанок. Давно уже рассталась она со своей прежней жизнью, подарила свой сад монахам Гаутамы, обрела прибежище в его учении, став другом и покровителем всех странствующих. Услыхав о близкой смерти Гаутамы, она пустилась в путь вместе со своим сыном, маленьким Сиддхартхой, в простом платье, пешком. Со своим сынишкой шла Камала вдоль реки к переправе. Мальчик скоро устал, то и дело просил мать вернуться домой, просил есть, просил передохнуть, упрямился и хныкал. Он привык добиваться исполнения всех своих прихотей; то и дело приходилось Камале останавливаться, кормить его, утешать, бранить. Он не понимал, зачем им понадобилось это тяжелое, безрадостное путешествие в незнакомую местность, к чужому человеку, который был святым и лежал при смерти. Пусть себе умирает, какое ему дело до этого человека?
