Шапку монтеро я сейчас опишу. — — Турецкие трубки не заключали в себе ничего особенного; они были сделаны и украшены, как обыкновенно; чубуки имели гибкие сафьяновые, украшенные витым золотом и оправленные на конце: один — слоновой костью, другой — эбеновым деревом с серебряной инкрустацией.
Мой отец, подходивший к каждой вещи по-своему, не так, как другие люди, говорил капралу, что ему следует рассматривать эти два подарка скорее как доказательство разборчивости своего брата, а не как знак его дружеских чувств. — Тому неприятно было, — говорил он, — надевать шапку еврея или курить из его трубки. — — Господь с вами, ваша милость, — отвечал капрал (приведя веское основание в пользу обратного мнения), — как это можно. — —
Шапка монтеро была ярко-красная, из самого тонкого испанского сукна, окрашенного в шерсти, и оторочена мехом, кроме передней стороны, где поставлено было дюйма четыре слегка расшитой шелком голубой материи; — должно быть, она принадлежала какому-нибудь португальскому каптенармусу, но не пехотинцу, а кавалеристу, как показывает самое ее название.
Капрал немало ею гордился, как вследствие ее качеств, так и ради ее дарителя, почему надевал ее лишь изредка, по самым торжественным дням; тем не менее ни одна шапка монтеро не служила для столь разнообразных целей; ибо во всех спорных вопросах, военных или кулинарных, если только капрал уверен был в своей правоте, — он ею клялся, — бился ею об заклад — или дарил ее.
— — В настоящем случае он ее дарил.
— Обязуюсь, — сказал капрал, разговаривая сам с собой, — подарить мою шапку монтеро первому нищему, который подойдет к нашей двери, если я не устрою этого дела к удовольствию его милости.
Исполнение взятого им на себя обязательства последовало уже на другое утро, когда произведен был штурм контрэскарпа между Нижним шлюзом и воротами Святого Андрея — по правую сторону, — и воротами Святой Магдалины и рекой — по левую.
То была самая достопамятная атака за всю войну, — самая доблестная и самая упорная с обеих сторон, — а также, должен прибавить, и самая кровопролитная, ибо одним только союзникам она стоила в то утро свыше тысячи ста человек, — не удивительно, что дядя Тоби к ней приготовился с особенной торжественностью.
Накануне вечером, перед отходом ко сну, дядя Тоби распорядился, чтобы парик рамильи[329], который много лет лежал вывернутый наизнанку в уголке старого походного сундука, стоявшего возле его кровати, был вынут и положен на крышку этого сундука, приготовленный к завтрашнему утру; — и первым движением дяди Тоби, когда он соскочил с кровати в одной рубашке, было, вывернувши парик волосами наружу, — надеть его. — — После этого он перешел к штанам; застегнув кушак, он сразу же опоясался портупеей и засунул в нее до половины шпагу, — но тут сообразил, что надо побриться и что будет очень неудобно заниматься бритьем со шпагой на боку, — тогда он ее снял. — — А попробовав надеть полковой кафтан и камзол, дядя Тоби встретил такую же помеху в своем парике, — почему снял и парик. Таким образом, хватаясь то за одно, то за другое, как это всегда бывает, когда человек торопится, — дядя Тоби только в десять часов, то есть на целых полчаса позже положенного времени, вырвался из дому.
Едва только дядя Тоби обогнул угол тисовой изгороди, отделявшей огород от его лужайки, как увидел, что капрал уже начал без него атаку. — —
Позвольте мне чуточку остановиться, чтобы наглядно изобразить вам капралово снаряжение — и самого капрала в разгар атаки именно так, как это открылось взорам дяди Тоби, когда он повернул к будке, у которой трудился капрал, — — ведь другой такой картины не сыскать в природе, — — и никакое сочетание самого причудливого и фантастического, что в ней есть, не в состоянии произвести что-либо подобное.
Капрал — —
— — Ступайте бережно на его прах, вы, люди, отмеченные печатью гения, — ибо он был вам сродни. —
Выпалывайте начисто его могилу, вы, люди добронравные, — ибо он был ваш брат. — О капрал, будь ты в живых теперь, — — теперь, когда я в состоянии накормить тебя обедом и дать тебе приют, — как бы я за тобой ухаживал. Ты носил бы шапку монтеро всякий час дня и всякий день недели, — и если бы она износилась, я бы купил тебе две новых.
— — Но увы, увы, увы, теперь, когда я могу это сделать, невзирая на их преподобия, — случай упущен — потому что тебя уже нет; — дух твой улетел на те звезды, с которых он спустился, — и твое горячее сердце со всеми его обильными и открытыми сосудами обратилось в прах дольний.
— — Но что все это — — что все это по сравнению с той страшной страницей впереди, на которой взорам моим рисуется бархатный гробовой покров, убранный военными знаками отличия твоего господина — первого — лучшего из всех когда-либо живших на свете людей; — — на которой я увижу, верный слуга, как дрожащей рукой кладешь ты крестообразно на гроб шпагу его и ножны, а потом возвращаешься к дверям, бледный как полотно, чтобы взять под уздцы покрытого траурной попоной коня его и следовать за похоронными дрогами, как он тебе приказал; — на которой — все системы моего отца будут опрокинуты его горем, и я увижу, как, наперекор своей философии, он рассматривает полированную надгробную доску, дважды сняв с носа очки, чтобы вытереть росу, которой их увлажнила природа. — — Когда я увижу, с каким безутешным видом бросает он в могилу розмарин, и в ушах моих раздастся: — — О Тоби, в каком углу вселенной сыщу я тебе подобного?
— — Силы небесные, отверзшие некогда уста немого в этом несчастии и даровавшие плавную речь языку заики, — когда я дойду до этой страшной страницы, смилуйтесь, подайте мне руку помощи.
Капрал, приняв накануне вечером решение восполнить упомянутый большой пробел посредством устройства в разгар атаки чего-нибудь, похожего на непрерывный огонь против неприятеля, — не имел в виду в то время ничего больше, как только пускать табачный дым на город из одного из шести полевых орудий дяди Тоби, поставленных по обе стороны караульной будки; а так как в ту же минуту его осенила мысль, каким образом это осуществить, то хотя он и поручился своей шапкой, однако уверен был, что ей не грозит никакой опасности от неудачи его планов.
Прикинув в уме и так и этак, капрал вскоре нашел, что посредством двух своих турецких трубок, с придачей каждой из них у нижнего конца трех замшевых чубуков поменьше, продолженных таким же количеством жестяных трубочек, которые он предполагал вставить в запальные отверстия у пушек, обмазав их в этом месте глиной, а в местах их вхождения в сафьяновые чубуки плотно обвязав вощеным шелком, — он в состоянии будет открыть огонь из шести полевых орудий разом с такой же легкостью, как из одного.
— — Кто решится отрицать, что самые ничтожные мелочи подчас дают толчок для прогресса человеческого знания. Кто, прочитав первую и вторую постели правосудия моего отца, решится встать и сказать, из столкновения каких тел возможно и каких невозможно высечь свет, содействующий совершенству наук и искусств. — — — Небо, ты знаешь, как я их люблю; ты знаешь тайны сердца моего и то, что в эту самую минуту я бы отдал мою рубашку… — — Ты, Шенди, дуралей, — слышу я голос Евгения, — ведь их у тебя всего-навсего дюжина, — и ты эту дюжину разрознишь. — —
Не беда, Евгений; я бы снял с тела рубашку и дал пережечь ее на трут, только бы удовлетворить пытливого исследователя, желающего сосчитать, сколько искр можно всечь ей в зад при хорошем ударе хорошим кремнем и огнивом. — — А не думаете вы, что, всекая искры в нее, — он может случайно высечь кое-что из нее? Непременно.
Но этот проект я затрагиваю вскользь.
Капрал просидел большую часть ночи над усовершенствованием собственного проекта; хорошенько проверив свои орудия и зарядив их табаком до самого жерла, — он лег, довольный, спать.
Капрал выскользнул из дому минут за десять перед дядей Тоби, чтобы наладить свое снаряжение и пальнуть раза два по неприятелю до прихода дяди Тоби.
С этой целью он выстроил все шесть орудий тесно в ряд перед караульной будкой, оставив лишь посередине промежуток ярда в полтора, с тремя орудиями направо от него и тремя налево, чтобы удобнее было заряжать и т. д. — а может быть также, считая, что две батареи делают вдвое больше чести, нежели одна.
Сам капрал мудро занял пост в тылу, лицом к проходу и спиной к дверям караулки, дабы обезопасить себя с флангов. — — Он держал трубку из слоновой кости, принадлежавшую к батарее справа, между указательным и большим пальцами правой руки, — а трубку из эбенового дерева с серебром, которая принадлежала к батарее слева, между указательным и большим пальцами левой руки, — и, крепко упершись в землю правым коленом, как если бы он находился в первом ряду своего взвода, а на голову нахлобучив шапку монтеро, ожесточенно обстреливал перекрестным огнем, из обеих батарей одновременно, контрагарду напротив контрэскарпа, где должна была произойти атака в то утро. Первоначальным его намерением, как я уже сказал, было пустить на неприятеля один-два клуба табачного дыма; однако удовольствие, доставляемое капралу этим попыхиванием, было так велико, что он незаметно увлекся, затяжка следовала за затяжкой, и когда к нему подошел дядя Тоби, атака была уже в полном разгаре.
