— Куда это ты собрался? — удивленно спросила жена. — Обед уже почти готов. Ну-ка, лучше снимай свой сюртук, отдохни немного, как ты всегда делаешь перед обедом.
При этом она смотрела на него с большим подозрением, а это действовало полковнику на нервы.
— К черту обед, — сердито воскликнул он. — Я голоден, да нет, я хочу сказать, что болен и не хочу никакого обеда, мне сейчас нужна прогулка.
— Папа, пожалуйста, покажи нам то, что тебе дал дяденька полицейский, — снова начал канючить один из малышей.
— Полицейский! — эхом отозвалась жена. — Ах, Джеймс, кто бы мог подумать, что ты станешь так себя вести! Я знаю, что ты не пьешь, что это стряслось с тобой? Пойди немного полежи. Давай я помогу тебе снять сюртук.
Она попыталась стянуть с полковника сюртук по моде принца Альберта, как она обычно и делала, но он вдруг ужасно рассердился и отскочил от нее, виляя задом.
— Ну-ка убери свои лапы, слышишь, ты, женщина? — закричал он. — У меня болит голова, и я отправляюсь на прогулку. И я вышвырну эту проклятую штуковину, даже если мне из-за этого придется дошагать до Северного полюса.
Жена полковника скорбно кивала головой, глядя, как тот подходил к воротам.
— Явно, он переработался, — пожалела она его. — Может, на самом деле прогулка ему пойдет на пользу.
Полковник миновал несколько кварталов, высматривая удобное место, где можно было бы избавиться от бутылки. Но, как назло, вокруг на улицах было полно народу, ему казалось, что кто-то обязательно подозрительно смотрит на него.
По дороге ему навстречу попались два или три приятеля, они тоже глядели на него с любопытством. Лицо у него покраснело, цилиндр съехал на затылок, а в глазах горели сумасбродные огоньки. Некоторые даже не стали заговаривать с ним, и полковник только горько смеялся по этому поводу. Он уже приходил в отчаяние. Когда находил пустырь, то останавливался и напряженно смотрел по сторонам, чтобы убедиться, что наконец на горизонте чисто и он может вытащить бутылку из заднего кармана и зашвырнуть ее подальше. Но люди наблюдали за ним из окон, а два или три уличные мальчишки увязались за ним, следуя по пятам.
Полковник, повернувшись к ним, крепко отругал их, а они в карман за словом не полезли:
— Вы только посмотрите на этого дяденьку, который выискивает местечко, где бы ему прилечь. Почему бы вам, мистер, не отправиться в каталажку, чтобы там проспаться?
Полковнику все же удалось обмануть нахальных мальчишек, оторваться от них, и настроение его сразу улучшилось, когда он увидел перед собой пустырь, заросший такой высокой травой, которая доставала ему чуть ли не до плеч.
Вот оно, то заветное место, где он наконец избавится от бутылки. Правда, священник его церкви жил с той стороны пустыря, но он ничего не мог видеть из своих окон из-за таких высоких сорняков.
Полковник, виновато озираясь, никого не замечая, пошел по тропинке, идущей через сорняки. Когда он дошел до середины пустыря, где сорная трава была еще выше, то остановился, вытащил фляжку из кармана. Посмотрел на бутылку, невесело улыбнулся и громко сказал:
— Ну, сколько же беспокойств ты мне причинила, теперь все вокруг только и говорят обо мне.
Он уже хотел размахнуться и забросить подальше злосчастную бутылку, когда вдруг услыхал какой-то шум и, подняв голову, увидал перед собой священника, который стоял на тропинке, выпучив на него испуганные глаза:
— Дорогой мой полковник, — сказал священнослужитель, — вы меня огорчаете без всякой меры. Никогда не предполагал, что вы пьете. Мне действительно как-то неловко видеть вас здесь в таком состоянии.
Ну, теперь полковник так рассердился, что утратил самообладание.
— Плевать мне на то, что вы предполагаете, — заорал он. — Да я пьян в стельку, и мне наплевать, что кто-то это видит. Я всегда, постоянно пьян. За последние две недели я высосал пятнадцать тысяч галлонов виски. Я становлюсь таким отвратительным пьяным мужланом каждое воскресенье в это время.
Он швырнул фляжку в священника, и бутылка, стукнув того по голове возле уха, разбилась на двадцать осколков. Священник, громко завопив, бросился со всех ног к дому.
Полковник, собрав кучу камней, укрылся в высоких сорняках, исполненный решимости оказывать сопротивление всему городу до тех пор, покуда у него хватит боеприпасов. Такое его поразительное невезение свело его с ума.
Час спустя конные полицейские пробрались через заросли, и полковник им сдался. Он к этому времени уже достаточно остыл, пришел в себя и мог все членораздельно объяснить, а так как он всегда имел репутацию человека непьющего, дисциплинированного, спокойного гражданина, то ему разрешили вернуться домой.
Но теперь ничто, никакая сила, не заставит его прикоснуться к бутылке, полной или пустой.
Странный тип{52}
(Перевод Л. Каневского)
Вчера поздно вечером репортер «Пост» стоял на мосту на Сан-Джасинто-стрит. Майский месяц проплывал с востока высоко в небе между облаками желтовато-молочного цвета. Под ним в полутемноте тускло поблескивала река, пропадая дальше в чернильной тьме. Паровой буксир бесшумно скользил по ленивой воде, оставляя за собой шершавый след из расплавленного серебра. На мосту почти не было видно пешеходов. Несколько запоздавших стражей порядка вразброд шли по неровным доскам тротуара, постукивая каблуками. Репортер снял шляпу, позволяя прохладному ветерку охладить лицо и пошевелить волосы. Чей-то приятный голос, правда, с мелодраматическим надрывом, что-то тихо произносил неподалеку от него, совсем рядом, и цитировал с ошибками строчки из Байрона:
О луна и темная река, вы чудо как сильны,
Вы так же прекрасны в своей силе,
как блеск в черных глазах женщины…
Репортер повернулся и увидел перед собой просто великолепный биологический образчик бродяги. На нем был наряд, на который нельзя было смотреть без удивления, даже почтительного восхищения: черный сюртук, пришедший в состояние тлена еще несколько лет назад; под ним — яркая куртка в полоску, слишком тесная для того, чтобы ее застегнуть; какое-то подобие воротничка, возвышавшегося над всей этой костюмной замысловатостью; заплатанные, но все равно разорванные штаны с выцветшей бахромой внизу спадали на ужасные, не поддающиеся описанию ступни ног, всунутые в бесформенные, покрытые густой пылью башмаки.
Но лицо у бродяги было как физиономия веселого фавна. Его проницательные глаза блестели, а поистине божественная улыбка освещала лицо, имеющее весьма отдаленное отношение к искусству и куску мыла.
У него был классической формы нос с тонкими нервными ноздрями, который свидетельствовал либо о высокой породе, либо о заболевании лихорадкой. Он имел высокий гладкий лоб, надменный, высокомерный взгляд, колючую неподстриженную бесформенную бородку с проседью, закрывающую всю нижнюю часть лица.
— Известно ли вам, кто я такой, сэр? — спросило это странное существо.
Репортер, поглядев на это чудо природы, только покачал головой.
— Ваш ответ вселяет в меня уверенность, — сказал странник. — Он убеждает меня в том, что я обратился по адресу. У вас есть повадки истинного джентльмена, потому что вы не сказали о том, что сразу бросается в глаза, что я — бродяга. Я в самом деле выгляжу как бродяга и бродягой являюсь, но бродягой не простым, обыкновенным. У меня университетское образование, я изучал греческий и латынь, возглавлял кафедру английской литературы в одном известном во всем мире колледже. Я — биолог и, что куда важнее, я, приятель, чтец чудесной книги. Это мое последнее достижение, и этим я только и занимаюсь сейчас на практике. Ну, если я еще не утратил этого своего искусства, то могу прочитать в ней, кто вы такой.
Он бросил оценивающий взгляд на репортера. Тот, пыхнув своей сигарой, позволил себя разглядывать.
— Вы — газетчик, — сказал бродяга. — Могу сказать, как я пришел к такому заключению. Наблюдая за вами десять минут, я понял, что вы не праздный человек, ибо шли по мосту довольно быстро. Потом вы остановились и стали смотреть на отражение месяца в воде. Деловой человек не стал бы этим заниматься и поторопился бы домой к ужину. Когда вы выкурили сигару, то стали рыться в трех или четырех карманах, покуда не нашли другую. Газетчику в течение дня предлагают множество сигар, и он их распихивает по разным карманам. К тому же из верхнего кармашка у вас не торчит карандашик. У журналиста этого никогда не наблюдается. Ну что, я прав в своих догадках?
Репортер тоже прибег к прозорливой догадке.
— Да, вы правы, — сказал он, — вы наверняка прежде видели, как я входил в редакцию газеты, и это, бесспорно, помогло вам поставить точный диагноз.
Бродяга засмеялся.
