Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные

— А если позвонить Дику?

— Пробовал. Слуга говорит, он уехал в Принстон выступать в литературном клубе или что-то в этом духе. До понедельника не вернется.

— Давай подумаем. Разве у тебя нет друзей, к которым можно обратиться?

— Пару раз пробовал. Никого не смог застать на месте. Надо было продать письмо Китса, как я и собирался на прошлой неделе.

— А если попросить людей, с которыми ты играешь в карты «У Сэмми»?

— Как ты могла подумать, что я пойду к ним? — В голосе Энтони звенел ужас оскорбленной в лучших чувствах добродетели. От слов мужа Глория только поморщилась. Он предпочитает смотреть на ее страдания, вместо того чтобы пересилить отвращение и попросить о позорном одолжении. — Я вот подумал о Мюриэл, — предложил Энтони.

— Она в Калифорнии.

— А как насчет тех мужчин, которые выказали такую трогательную заботу о твоем приятном времяпровождении, пока я служил в армии? По-моему, они с радостью сделали бы тебе маленькое одолжение!..

Глория бросила на мужа полный презрения взгляд, но тот ничего не заметил.

— Или твои старые приятельницы, Рейчел и Констанс Мерриам?

— Констанс Мерриам умерла год назад, а просить Рейчел я не стану.

— Ну а джентльмен, что в свое время так горел желанием тебе помочь, что просто удержу не было? Как его там, Блокмэн?

— Боже мой!

Наконец Энтони удалось задеть жену, и он был не настолько глуп или ненаблюдателен, чтобы этого не заметить.

— А почему и правда к нему не обратиться? — безжалостно настаивал он.

— Потому что я ему больше не нравлюсь, — с трудом выдавила Глория и, видя, что муж не отвечает, а только смотрит с нескрываемой издевкой, пояснила: — Если хочешь знать причину, я расскажу. Год назад я ходила к Блокмэну — кстати, он сменил имя и теперь называется Блэком — и просила устроить меня в кино.

— Ты ходила к Блокмэну?

— Да.

— А почему мне не сказала? — недоверчиво спросил он уже без улыбки.

— Потому что ты, вероятно, в это время где-нибудь пьянствовал. Он договорился насчет пробы, и там сказали, что я недостаточно молода и в моем возрасте можно играть только характерные роли.

— Характерные роли?

— Тридцатилетних женщин. Но тогда мне не было тридцати, и я уверена, что выглядела не на тридцать, а гораздо моложе.

— Но с какой стати, черт его побери! — возмутился Энтони, яростно бросаясь на защиту жены, движимый необъяснимым чувством. — Почему…

— Именно поэтому я не могу к нему обратиться.

— Это же оскорбление! — явно нервничая, настаивал Энтони. — Какая наглость!

— Энтони, сейчас это не имеет никакого значения. Надо пережить воскресенье, когда в доме только буханка хлеба, полфунта бекона и два яйца на завтрак. Вот это — действительно важно, — Глория отдала ему содержимое своего кошелька. — Здесь семьдесят… восемьдесят… всего доллар пятнадцать центов. Вместе с тем, что осталось у тебя, около двух с половиной долларов, так? Послушай, Энтони, мы продержимся. На эти деньги можно купить уйму еды, больше, чем можно съесть.

Позвякивая мелочью в руке, он покачал головой:

— Нет, мне надо выпить. Так разнервничался, что весь дрожу. — Неожиданно его осенило. — А может, Сэмми заплатит по чеку наличными, а в понедельник я тут же побегу в банк и положу деньги на счет.

— Но твой счет закрыли.

— Да, верно, верно — а я и забыл. Давай поступим так: я пойду к Сэмми и найду, кто даст в долг денег. Правда, мне ненавистна сама мысль, что придется просить у этих людей. — Вдруг он прищелкнул пальцами. — Я знаю, что делать. Заложу свои часы. За них можно получить долларов двадцать, а в понедельник добавлю шестьдесят центов и заберу обратно. Я уже их закладывал, когда был в Кембридже.

Он быстро натянул пальто и, бросив через плечо «Пока!», побежал по коридору к входной двери.

Глория вскочила с места. До нее вдруг дошло, куда первым делом направится муж.

— Энтони! — окликнула она. — Может, оставишь два доллара мне? Тебе надо только на дорогу.

Входная дверь с грохотом захлопнулась — Энтони сделал вид, что не расслышал просьбу жены. Глория некоторое время смотрела ему вслед, а потом пошла в ванную комнату, к своим прискорбным баночкам с мазями и кремами и стала готовить все необходимое для мытья головы.

В заведении Сэмми Энтони встретил Паркера Эллисона и Пита Лайтелла, которые сидели за столом и пили виски с лимоном. Шел седьмой час, и Сэмми, или Самюэл Бендири, как его нарекли при крещении, сметал в угол окурки и осколки разбитых стаканов.

— Привет, Тони! — окликнул Энтони Паркер Эллисон. Он называл его то Тони, то Дэном. По мнению Паркера, все Энтони на свете должны идти по жизни под этими уменьшительными именами. — Присаживайся. Что будешь пить?

В метро Энтони подсчитал деньги и обнаружил, что у него в наличии почти четыре доллара. Можно заплатить за два круга по пятьдесят центов за порцию — а значит, выпить шесть порций. Потом он пойдет на Шестую авеню, где получит двадцать долларов и закладную квитанцию в обмен на часы.

— Ну что, бандиты, — весело приветствовал он компанию, — как там жизнь, в преступном мире?

— Лучше не бывает, — отозвался Эллисон и подмигнул Питу Лайтеллу. — Скверно, что ты человек женатый. У нас тут около одиннадцати намечается веселье с такими красавицами, когда закончатся представления в варьете. Да, сэр, поганая штука быть женатым, верно, Пит?

— Да уж.

В половине восьмого, после завершения шестого круга, Энтони обнаружил, что благие намерения идут на попятный, уступая натиску непреодолимых желаний. Сейчас он был счастлив и бодр и получал радость от жизни. Ему казалось, что история, которую только что поведал Пит, необыкновенно смешная и остроумная. И Энтони решил, как это случалось всякий раз, когда он доходил до определенной кондиции, что приятели «ей-богу, чертовски славные ребята». И они сделают для Энтони гораздо больше, чем кто бы то ни было. В субботу ломбарды открыты допоздна, и Энтони чувствовал, что еще одна порция виски приведет его в самое радужное настроение, когда мир окрашивается в роскошные розовые тона.

Он принялся сосредоточенно рыться в карманах жилета, выудил две монеты по двадцать пять центов и уставился на них с притворным удивлением.

— Будь я проклят! — огорченно воскликнул он. — Надо же, забыл дома бумажник.

— Надо деньжат? — добродушно поинтересовался Лайтелл.

— Оставил бумажник на комоде, а ведь еще хотел вас угостить.

— Да не переживай. — Лайтелл небрежно отмахнулся от предложения Энтони. — Мы и сами можем напоить хорошего парня чем он только пожелает. Будешь пить, что и раньше?

— Слушайте меня, — предложил Паркер Эллисон, — а что, если послать Сэмми через дорогу за сандвичами, тут и поужинаем.

Все согласились.

— Хорошая мысль.

— Эй, Сэмми, хочешь нам услужить…

В начале десятого Энтони, пошатываясь, встал из-за стола и, пожелав всем веселого вечера, неуверенной походкой направился к двери. Проходя мимо Сэмми, он сунул ему в руку одну из оставшихся монет. На улице Энтони некоторое время пребывал в нерешительности, а затем направился в сторону Шестой авеню, где, как он помнил, находятся ссудные конторы, мимо которых он часто проходил. Миновав газетный киоск и две аптеки, он понял, что стоит напротив заведения, которое искал, а также что оно закрыто на замок и даже на решетку. Нимало не смутившись, он продолжил поиски и, пройдя полквартала, нашел еще один ломбард, который тоже оказался запертым, как и два других через улицу, и пятый, что на площади. Заметив в последнем ломбарде слабый свет, он принялся стучать в стеклянную дверь и прекратил это занятие, только когда из глубин помещения возник сторож и гневным жестом предложил идти своей дорогой. Растерянность росла, совершенно сбитый с толку Энтони перешел на другую сторону и двинулся назад, по направлению к Сорок третьей улице. На углу, недалеко от заведения Сэмми, он остановился в нерешительности. Если вернуться домой, как того требует измученное тело, непременно нарвешься на горькие упреки жены. Тем не менее теперь, когда все ломбарды закрылись, он не имел представления, где достать денег. Наконец Энтони решил, что на худой конец можно обратиться и к Паркеру Эллисону. Однако, дойдя до заведения Сэмми, обнаружил только запертую дверь и темные окна. Энтони взглянул на часы — половина десятого — и продолжил странствия.

Минут через десять он без видимой цели остановился на углу Сорок третьей улицы и Мэдисон-авеню, как раз напротив ярко освещенного, но на данный момент фактически безлюдного входа в отель «Билтмор». Постояв с минуту, он тяжело опустился на сырую доску, валявшуюся среди строительного мусора. Так он просидел с полчаса. В голове, словно в калейдоскопе, мелькали случайные мысли, главная из которых заключалась в том, что надо непременно добыть денег и отправляться домой, пока совсем не отупел от пьянства и помнит дорогу.