— Что случилось, милая? — спросил изумленный меценат. — Утром ты и слышать не хотела о том, чтобы както помочь Шендону. С чего такая перемена?
— Шендон — ирландец, — отвечала миссис Бангэй, — а ирландцев я не терплю, я всегда это говорила. Но жена его, сразу видно, настоящая леди; и она хорошая женщина, дочь священника, из западных графств, как и я сама по материнской линии, и… Ох, Мармадьюк, ты видел ее девочку?
— Да, миссис Бангэй, девочку я видел.
— А ты не заметил, как она похожа на нашего ангела Бесси? — И мысли миссис Бангэй унеслись в прошлое, в ту пору, когда восемнадцать лет назад Бэкон и Бангэй только что открыли небольшую книжную лавку в провинции и когда у нее была дочка по имени Бесси, примерно в том же возрасте, что и маленькая Мэрн, пронзившая ее сердце.
— Да что ж, милая, — сказал мистер Бангэй, заметив, что глаза его> супруги покраснели и заморгали, — в тюрьме за капитаном числится не так уж много — всего сто тридцать фунтов. Финьюкейн говорит, что, если уплатить половину, его выпустят, а потом он будет получать половинное жалованье, пока не покроет разницы. Когда эта малышка сказала: "Почему вы не уведете папу из тюмы?" — мне, поверишь ли, Флора, даже не по себе стало.
Закончился этот разговор тем, что супруги вместе поднялись в гостиную и мистер Бангэй произнес весьма нескладную речь, из которой миссис Шендон должна была понять, что, поскольку, как он только что узнал, за шестьдесят пять фунтов ее мужа выпустят из тюрьмы, он готов дать ей эту сумму (а затем вычесть ее из жалованья капитана), но с тем условием, что она сама договорится с кредиторами.
Давно уже, вероятно, миссис Шендон и мистер Финьюкейн не бывали так счастливы.
— Честь вам и слава, Бангэй! — прокричал Фин с чисто ирландским пафосом. — Дайте пожать вашу лапу. А уж "Пэл-Мэл" мы доведем до десяти тысяч экземпляров, будьте спокойны!
И он стал прыгать по комнате, высоко подкидывая маленькую Мэри.
— Может, подвезти вас куда-нибудь, миссис Шендон? Моя коляска к вашим услугам, — сказала миссис Бангэй, выглянув в окно и убедившись, что одноконный экипаж, в котором она ежедневно совершала прогулку, ждет у подъезда.
И обе дамы, усадив между собой маленькую Мэри (чью ручонку жена мецената не переставала крепко сжимать), а на скамеечку, спиной к лошадям сияющего мистера Финьюкейна, покатили прочь с Патерностер-роу, причем владелица коляски не преминула бросить торжествующий взгляд через улицу, на окна Бэкона.
"Капитану это на пользу не пойдет, — думал Бангэй, возвращаясь к своей конторке и гроссбухам, — но очень уж Флора расстраивается, как вспоминает о своем горе. Она говорит, что дочке вчера исполнился бы двадцать один год. И как это женщины все помнят!"
Мы счастливы сообщить, что хлопоты миссис Шендон увенчались полным успехом. Ведь ей удавалось смягчать сердца кредиторов, даже когда у ней вовсе не бывало денег, а только мольбы и слезы; тем легче было уговорить их, имея в руках хотя бы половину долга; и следующее воскресенье оказалось последним — до поры до времени, — которое капитан провел в тюрьме.
Глава XXXIV
Обед на Патерностер-роу
В назначенный день Пен и Уорингтон подходили к дому мистера Бангэя — не к главному подъезду, через который рассыльные выносили мешки, полные только что отпечатанных книг, и у которого робко жались авторы с девственными рукописями, уготованными на продажу султану Бангэю, а к боковому — тому самому, из которого великолепная миссис Бангэй выходила, чтобы сесть в коляску и, откинувшись на подушки, бросить вызывающий взгляд на окна дома напротив — на окна миссис Бэкон, еще не обзаведшейся коляской.
В таких случаях миссис Бэкон, для которой великолепие невестки было как бельмо на глазу, отворяла в гостиной окно и подзывала к нему своих четверых детей, словно говоря: "Посмотри на этих четырех прелестных малюток, Флора Бангэй! Вот почему я не могу разъезжать в собственной коляске; ты бы за такую причину не пожалела и кареты четверкой!" И эти стрелы из колчана Эммы Бэкон больно язвили Флору Бангэй, когда она восседала в своей коляске бездетная и снедаемая завистью.
В ту самую минуту, как Пэн и Уорингтон подходили к дому Бангэя, к дому Бэкона подъехали коляска и наемный кеб. Из первой неуклюже вылез старый доктор Слоукум; экипаж его был так же тяжеловесен, как и его слог, но на издателей то и другое производило должное впечатление. Из кеба выпрыгнули два ослепительно-белых жилета.
Уорингтон рассмеялся.
— Вот видишь, у Бэкона тоже званый обед. Это доктор Слоукум, автор "Мемуаров отравителей". А нашего приятеля Хулана просто не узнаешь, такой на нем роскошный жилет. Дулан работает у Бангэя, — ну конечно, вот и он.
В самом деле, Хулан и Дулая вместе приехали со Стрэнда и по дороге бросили жребий — кому платить шиллинг за проезд; теперь мистеру Дулану оставалось только перейти улицу. Он был в черном и в больших белых перчатках, на которые то и дело с удовольствием поглядывал.
В прихожей у мистера Бангэя гостей встречал швейцар во фраке, и несколько мужчин в таких же больших перчатках, как у Дулана, только нитяных, выкрикивали их имена в пролет лестницы. Когда трое наших знакомцев вошли в гостиную, там уже кое-кто сидел, но прелестный пол был представлен только хозяйкой в ярко-красном атласе и с тюрбаном на голове. Каждому входящему она делала реверанс, однако мысли ее были явно заняты другим. Дело в том, что ей не давал покоя обед у миссис Бэкон, и она, приняв каждого нового гостя, спешила обратно в нишу окна, откуда ей были видны экипажи, подъезжавшие к дому напротив. При виде колымаги доктора Слоукума, запряженной парой наемных кляч, Флора Бангэй совсем пала духом: к ее дверям в тот день подъезжали пока одни кебы.
Гости, собравшиеся в гостиной, были Пену незнакомы, но все подвизались в литературе. Среди них был мистер Боул, подлинный редактор того журнала, главою которого числился мистер Уэг; мистер Троттер, в свое время подаривший миру поэмы трагического и самоубийственного толка, а затем осевший в недрах издательства Бангэя в качестве литературного редактора и рецензента; и капитан Самф, бывший красавец и щеголь, все еще вращающийся в светских кругах и имеющий какое-то отношение к литературе и к поэтам Англии. Говорили, что когда-то он написал книгу, что он был другом лорда Байрона, что он родня лорду Самфингтону; анекдоты о Байроне не сходили у него с языка, он постоянно поминал этого поэта и его современников: "Никогда не забуду, как беднягу Шелли исключили из школы за крамольные стихи, а написал-то их я, от первой до последней строчки". Или: "Помню, когда мы с Байроном были в Миссолонги, я держал с графом Гамба пари…" — и тому подобное. Пен заметил, что к его рассказам внимательно прислушивается миссис Бангэй: жена издателя упивалась анекдотами из жизни аристократов, и капитан Самф в ее глазах затмевал даже знаменитого мистера Уэга. Будь у него еще собственный выезд, она бы заставила своего Бангэя скупить все, что вышло из-под его пера.
Мистер Бангэй, как радушный хозяин, каждому из гостей имел сказать что-нибудь приятное:
— Как здоровье, сэр?.. Погода — лучше не бывает, сэр… Рад вас видеть, сэр… Флора, голубушка, имею честь представить тебе мистера Уорингтона. Мистер Уорингтон — миссис Бангэй; мистер Пенденнис — миссис Бангэй. Надеюсь, джентльмены, вы захватили с собой хороший аппетит… В вас-то, Дулан, я не сомневаюсь, вы всегда готовы есть и пить за двоих.
— Бангэй! — одернула его супруга.
— Ну, знаете, Бангэй, если уж человек в этом доме ест без аппетита, на него поистине трудно угодить, — сказал Дулан, подмигивая и поглаживая большими перчатками свои жидкие бачки в робких попытках завоевать расположение миссис Бангэй, которые та решительно отвергала. "Терпеть не могу этого Дулана", — сообщала она по секрету друзьям. И сколько бы он ей ни льстил, все было напрасно.
И тут, пока миссис Бангай обозревала вселенную из своего окна, перед ней возникло и стало быстро приближаться волшебное видение в образе огромной серой в яблоках упряжки. За ней виднелись белые вожжи, удерживаемые узкими белыми перчатками: лицо — бледное, но украшенное пышной бородкой; и голова миниатюрного грума, подскакивающая над задком кабриолета. Едва завидев все эти прелести, восхищенная миссис Бангэй произнесла:
— Высокочтимый Перси Попджой точен, как всегда, — и поплыла к дверям, чтобы достойно встретить знатного гостя.
— Это Перси Попджой, — сказал Пен, подойдя к окну и увидев, что из пружинящего кабриолета вышел молодой человек в блестящих, словно зеркало, сапогах; и в самом деле, это он — старший сын лорда Фальконета, как всем вам известно, — приехал на обед к своему издателю.
— Он был моим фагом в Итоне, — сказал Уорингтон. — Жаль, мало я его лупил,
А с Пеном он состязался на диспутах в студенческом клубе, в которых Пен неизменно выходил победителем. И вот он появился в гостиной, с шляпой под мышкой и с выражением безграничного добродушия и глупости на круглом, с ямочками, лице, которое природа щедро наградила бородкой, но затем, видимо, устала либо поскупилась на иную растительность.
