Янко Есенский - Демократы

Петрович остолбенел. Песенка была явно неподходящая. Она пропагандировала пятую и шестую партии. Он описал правой рукой широкий полукруг, требуя тишины, а когда шутники угомонились, торопливо заговорил, не имея времени обдумывать свои слова:

— Не эта будет нашей песней. Эта песня неверна, как красотка: со всеми заигрывает. А мы выберем такую, которая укрепит в нас наши крестьянские убеждения и не станет стрелять глазами по сторонам. Пусть нашей четвертой заповедью будет: «Уважай себя, и другие будут уважать тебя больше». Он чуть было не сказал «вдвое», но это могло напомнить о «второй» партии и сбить избирателей с толку. Пока он все это соображал, ему вспомнилась еще одна песенка. И он запел:

Хоть он и делал ударение на четыре, но с четырьмя козами в песенку затесался и пятый — козел. Певец обнаружил свою оплошность с опозданием, когда ненавистная цифра уже прозвучала. «Этот козел нам все грядки потопчет», — обомлел он. Так и случилось. Замочник, потоптавшись, разинул щербатую пасть, заревел:

— Да здравствует пятая партия!

— Откуда пятая, вы, олух, — вскипел Петрович, разозлившись на Замочника, на себя и на песенку, — не будет вам ни крупы, ни фасоли.

Его долго упрашивали не возвращать телеграмму. Только когда Замочник публично поклялся в верности четвертой партии, Петрович оставил телеграмму в покое, согласившись, что «конь о четырех ногах и тот спотыкается».

Это была единственная незначительная промашка Петровича, да и то виновата была беспринципная, несознательная песенка. Никогда не знаешь, где споткнешься.

С тех пор Петрович стал осмотрительнее. «Пырибыри» и «Четырех коз» он возненавидел. Предпочитал держаться за коня.

В ту минуту он с каннибальским злорадством готов был насадить Замочника на вертел, поджарить на медленном огне и оставить всю деревню без крупы, а ведь Замочник был сущим ягненком против агитаторов других партий, которые чего только не наговаривали на четвертую!

Живого места на ней не оставили.

— Любезные прихожане, — изощрялся, например, один такой соперник из противной партии, сухой как сливовая косточка, — взгляните на это стадо коров. Это идут пастись аграрники[34]. На полях давно все сожрали и еще мычат. Жуют свою жвачку и трезвонят на всю округу. Что ни попадется по дороге, всякую былинку тотчас сожрут. А пастуха ихнего не видать. Он щелкает кнутом из Праги. У него-то есть на что купить хлеб. Везут ему морских раков, огромных, как ваш общий выпас, красным вином он их запивает, но не вино это, кровь ваша; шубы меняет он как рубашки, но не шубы это, а снятые с вас семь шкур. Он вам поет: «Крестьянин, крестьянин, крестьянин-хозяин». А вы ли хозяева? Сколько лет ты таскаешь свою засаленную шляпу? Двести? Триста?.. Хотите иметь хлеб, одежду, сапоги? Голосуйте за нас…

Он говорил до седьмого пота, и избиратели понимали, что это агитатор седьмой партии. Приходил другой, третий.

— Вам нужен нотариат? Нет ничего легче. Хотите стать столицей округа? Пожалуйста. Будете центром! Построим дом для окружного правления. Новую трехэтажную школу. Все будет — казармы, войско. Только не смейте голосовать за этих живодеров, негодяев и мошенников, а только за нас, номер двенадцатый.

Обещания росли, словно грибы после дождя. Агитаторы громоздили их как могли выше, да и цена избирателей все повышалась, как бывает, если на одного вола сразу метит двадцать один покупатель. Крестьяне слушали, поддакивали, хлопали себя по бокам, смеялись, пели, громко похваливали и прикидывали:

— Почта — оно бы неплохо. Фроля сойдет за почтаря. Жандармский пост? Это да. — И тотчас же намечали в жандармы Яна Трантаровичея, Мишу Колесниковых, Дюро и Павла. Эти бы держали их сторону.

— Опять же выпасы. Выпасы — это самое что ни есть лучшее. Лучше шоссе через деревню или железнодорожной ветки, хотя все пригодилось бы. И окружной дом, и школа. Работа будет и заработок.

Ораторы уезжали и приезжали. Избиратели утром бывали за первую, в обед — за четвертую, под вечер — за пятую партию, по настроению. Как говорится, «нате вам, чего изволите». А чего с пустобрехами спорить? И только когда в деревне затихало, то тут, то там кто-нибудь ворчал:

— И чего шляются? Делать им нечего?

Находились скептики, которые подрывали доверие и надежду:

— Толку-то от них! Козел бегает, горошком сыплет…

Самые страшные вредители своему же делу были кандидаты и агитаторы, когда поливали противную партию грязью и убеждали, бия себя в грудь, никому не верить, кроме них. Они клялись в избавлении народа от бед, потому что они-то и есть истинные мессии, спасители народа, и никто, кроме них, не снимет народ с креста…

— Каждая лисица свой хвост хвалит.

— Ты им веришь?

— Собака лает, ветер носит.

— Обдирали нас, как липку, спокон веку, обирают и будут обирать, как и при Яношике.

— Господа остались, только Яношиков на них нет.

— Нешто не говорили тебе, что мужики — хозяева, что мужик — всему глава, а ведь это мы.

— Хорош хозяин — есть нечего, и все им помыкают.

— Глава, глава — да своей беде.

— Ишь хозяева! Господа! А вожжи у кого в руках? Кто нас взнуздывает? Кто нас хомутает? Эх, кум, ничего ты не понимаешь. Кто у нас господа в деревне? Поп, корчмарь, лавочник. А еще кто? Нас, мужиков, словно маку. У попа — один голос, у корчмаря один и у лавочника один, а у каждого макового зернышка тоже по одному. Чем же пироги начиняют? Нами.

— И нам же те пироги обещают.

— Я верю, что они добра хотят.

— Хотеть мало, надо дело делать, а они друг другу ножки подставляют. Слыхал, что тот, тощий, говорил? Всякие там канцелярии ни черта не стоят, что чиновники по ним мотаются, как иголки без ниток, колют, колют, а шитья не видать… А как насмехался, что они, значит, «zřízenci» и «ouřadové», слуги и чиновники то есть… А картошку так и не прислали еще.

— Жди, жди. Они той картошки, надо думать, и не сажали еще.

— А который духовный, болтал, погань, будто мы хуже скотины… И лохматый трепал языком, будто, если б наш министр стал тонуть в дерьме, он ему не то что руки не подал бы, а окунул бы поглубже[35].

— Да, у энтих рот — что задница.

— А сами держат слово, как собака хвост.

— Их правда — как вода в решете.

— Золотом напишут, дерьмом припечатают.

— Пойдем выпьем лучше.

— И то правда.

По корчмам пересказывали, как в стране строят без кирпичей, песка и извести, корчуют без пней, пил и топоров, набивают животы без пищи, одевают без одежды, обувают без кожи, трубят без труб, играют без скрипок и подкалывают друг друга без шила, — короче, обували простофиль в чертовы лапти.

Послали нести слово партии и комиссара Ландика.

— Я прошу вас дать мне конкретные указания, — обратился он к генеральному секретарю Соломке. — Не хотелось бы обманывать народ.

— Начиная с Адама, свет держится на лжи, но мы не опираемся на ложь, — надулся генерал от секретарства, — и вам как основу нашей политики мы вверяем «демократическое сотрудничество, консолидацию отношений, политический позитивизм, коллективную волю всех политических слагаемых, а также последовательное решение всех хозяйственных, общественных и этических вопросов».

— Об этом я читал, — не слишком внимательно выслушав «платформу», вернулся к своему Ландик, — но это слишком общо, я хотел бы что-нибудь поконкретнее. В чем испытывает нужду крестьянство, что мы можем ему обещать, что действительно можем выполнить.

— Я даю лишь общие наметки. Подробности о нуждах жителей вы всегда узнаете от старосты. Спросите у него.

Ландик почувствовал, что генерал ни во что его не ставит и поэтому так высокомерен: тридцать шестой кандидат не может всколыхнуть массы. И Ландик обратился к «дорогому дядюшке».

— Как искушенного политика, прошу вас, дорогой дядюшка, объясните, что мне говорить избирателям?

Смиренный тон просьбы и «искушенный политик» заставили Петровича смягчиться. Он забыл о своем намерении обходиться с Ланднком сухо и долго, самозабвенно распространялся:

— Отправляйся в новоградский избирательный округ, тебя там знают. Как бывший окружной комиссар, служивший в тех краях, ты определенно будешь пользоваться влиянием. Твое место, как мне сообщил пан председатель, будет восьмым или девятым. Впереди тебя, правда, радикал-патриот, но человек он немолодой, почти развалина, так что не теряй надежды. Бодрись! Как знать, мы с тобой станем коллегами еще и в парламенте! У меня, конечно, дел выше головы, но я тебе помогу. Новы Град — на расстоянии выстрела от Старого Места. Как-нибудь заскочу и поддержу тебя.