— Удивительно! То-то миссис Кларк пришла бы в негодование!
— Да, наверно!
— Вам нужно рисовать смелее.
— Я, наверно, не смогу. Я взялся за это дело слишком поздно. Но, послушайте, знаете, что я делал эти две недели? Я прочел почти всю латинскую грамматику и около двадцати страниц из Цезаря.
— Великолепно! Вы молодец — обходитесь без учителя.
— Вы моя учительница!
В его голосе появился опасный, слишком интимный оттенок. Он взволновал и задел Кэрол. Отвернувшись, она стала смотреть в заднее окно, разглядывая этот типичный центр типичного квартала Главной улицы — вид, скрытый от случайного пешехода. Задние стены крупнейших городских торговых заведений окружали четырехугольное пространство, запущенное, грязное и бесконечно унылое. С фасада бакалейная Хоуленда и Гулда была вполне прилична, но позади к ней примыкал сарай из почернелых от непогоды сосновых досок с толевой крышей — шаткая, сомнительная постройка, за которой виднелась куча золы, поломанные ящики, вороха упаковочных стружек, измятые куски картона, разбитые бутылки из-под маслин, гнилые фрукты и полуразложившиеся, сморщенные, изъязвленные картофелины. Черные железные ставни придавали мрачный вид задней стороне галантерейного магазина. Под ним валялась груда когда-то блестящих красных картонок, теперь размокших и слипшихся от недавнего дождя.
Если смотреть с Главной улицы, мясная лавка Олсена и Мак-Гайра имела вполне опрятный и добродетельный вид: кафельный прилавок, свежие опилки на полу, аккуратные куски телячьей туши на крюках. Но теперь Кэрол видела заднее помещение и в нем самодельный холодильник, желтый, измазанный жиром. Приказчик в переднике с пятнами засохшей крови доставал оттуда твердую глыбу мяса.
Позади закусочной Билли повар в фартуке, который некогда был белым, курил трубку и сплевывал в живую кучу кишевших липких мух. В центре квартала помещалась конюшня для трех лошаденок возчика, а рядом с ней — навозная куча.
Задний фасад банка Эзры Стоубоди был выбелен, под ним тянулись бетонный тротуар и полоска травы. Но окно было забрано решеткой, и за прутьями Кэрол видела Уиллиса Вудфорда, корпевшего над цифрами в огромных книгах. Он поднял голову, судорожно потер глаза и вновь погрузился в беспредельность цифр.
Задворки других помещении представляли собой такую же импрессионистскую картину: хаотические груды отбросов на фоне грязно-серых и блекло-бурых тонов.
«У меня роман на задворках, и с кем? С бродячим портным!..»
Чтобы не жалеть себя, она поставила себя в положение Эрика. Повернувшись к нему, она с возмущением сказала:
— Какая безобразная картина у вас перед глазами!
— Там, за окном? — задумчиво спросил он. — Я не обращаю на это внимания. Я стараюсь смотреть в глубь вещей. Конечно, это не так легко!
— Да… Однако я спешу…
Идя домой и вовсе не спеша, она вспоминала, как ее отец однажды сказал серьезной десятилетней девочке Кэрол: «Милая моя, только дурак не ценит красивого переплета книги, но дважды дурак тот, кто в книге интересуется только переплетом».
Ее встревожила эта внезапная мысль об отце, встревожила тем, что в этом мальчугане с льняными волосами она узнала седого сдержанного судью, чей образ воплощал для нее высшую любовь и высшее понимание. Нет, нет! Что за вздор! При чем тут этот мальчик? А все-таки…. Но это смешно… Одно было несомненно: в Уиле Кенникоте не было ничего, что напоминало бы образ ее любимого отца.
V
Кэрол сама удивлялась тому, что стала так часто петь и находить во всем столько приятного: в свете фонаря за деревьями прохладным вечером, в луче солнца на бурой стене дома, в утреннем чириканье воробьев, в черных покатых крышах, посеребренных месяцем. Милые вещи, милые, уютные мелочи и милые места — заросшее златоцветом поле, пастбище у ручья и… вдруг сразу стало столько милых людей! Вайда была снисходительна к Кэрол на курсах медицинских сестер; миссис Дэйв Дайер льстила ей расспросами о здоровье, о мальчике, о кухне и интересовалась ее мнениями о войне.
Миссис Дайер, по-видимому, не разделяла общего предубеждения против Эрика. «Он миловидный мальчуган. Надо как-нибудь взять его с собой на пикник». Неожиданно Дэйв Дайер тоже стал благоволить к нему. Этот маленький скупой балагур питал смутное почтение ко всему, что ему казалось утонченным или глубокомысленным. Он возражал Гарри Хэйдоку на его насмешки: «Ладно, хватит! «Елизавета» любит пофрантить, это правда, но он умница. Да еще не забудьте вот что: я как-то всех спрашивал, где находится эта самая Украина, и только он сумел мне ответить! А что за беда в том, что он вежлив? Черт возьми, Гарри, вежливость не грех! Многие очень дельные люди вежливы почти что как женщины».
Кэрол поймала себя на мысли: «Как дружно живет наш городок!» И тут же остановилась в испуге: «Неужели я готова влюбиться в этого мальчугана? Смешно! Просто он интересует меня! Я хотела бы помочь ему пробиться».
Но, обмахивая пыль в гостиной, пришивая к воротнику ленточку, купая Хью, она представляла себе, как она и некий художник — неведомый и ускользающий Аполлон — строят дом в Беркшире или в Виргинии; торжествуя, покупают кресло на его первый заработок; читают вместе стихи и часто серьезно беседуют о рабочем вопросе; рано вскакивают по воскресеньям с постели, чтобы погулять и поболтать за бутербродами над озером, — Кенникот на прогулках только зевал. Хью тоже фигурировал в этих картинах и обожал молодого художника, строившего для него замки из стульев и ковров. А если она не грезила, то размышляла о том, что она могла бы сделать для Эрика, и поневоле должна была признать, что идеальный худож: ник ее грез во многом и есть Эрик.
В ужасе она старалась быть внимательной к Кенникоту и выбирала для этого такое время, когда он хотел посидеть один и почитать газету.
VI
Кэрол нужны были новые платья. Кенникот обещал:
— Осенью съездим в Миннеаполис и Сент-Пол, у нас будет много времени, и ты накупишь себе тряпок.
Но, осматривая свой гардероб, она швырнула на пол старое черное бархатное платье и воскликнула:
— Какой хлам! Все мои вещи прямо расползаются по швам!
В городе появилась новая портниха и модистка, миссис Свифтуэйт. Говорили, что в отношении мужчин она придерживается не слишком строгих правил и не прочь отбить у кого-нибудь законного мужа; что если существовал какой-нибудь мистер Свифтуэйт, то странно, что никто ничего не слыхал о нем. Но она сделала Рите Гулд замечательное кисейное платье и шляпку к нему — такие, что «прямо не описать словами», и с тех пор дамы стали посещать миссис Свифтуэйт в ее квартире в старом доме Льюка Доусона на Флорал-авеню. Они входили осторожно, стреляя глазами по сторонам, и держались с преувеличенной вежливостью.
Без всякой моральной подготовки, обычно предшествующей в Гофер-Прери покупке обновок, Кэрол явилась к миссис Свифтуэйт и сказала:
— Я хотела бы выбрать шляпу и, может быть, блузку.
Миссис Свифтуэйт плавно скользила среди манекенов и подставок для шляп по мрачной старой гостиной, которой она попыталась придать шикарный вид с помощью трюмо, обложек модных журналов и тусклых французских гравюр. Она достала маленькую черную с красным шляпу и вкрадчиво начала:
— Я уверена, что эта шляпа вам чрезвычайно понравится.
«Она пестра и провинциальна», — подумала Кэрол, вслух же сказала:
— Кажется, она мне не пойдет.
— Это — лучшее, что я могу предложить, и я уверена, что вы останетесь довольны. Шикарная вещь! Будьте добры примерить! — еще более вкрадчиво продолжала миссис Свифтуэйт.
Кэрол присматривалась к этой женщине. Она вся была фальшива, как стекло, подделанное под бриллиант. Стараясь разыгрывать столичную даму, она казалась еще более провинциальной. Строгая блузка с высоким воротом и рядом мелких черных пуговок шла к ее худой, плоскогрудой фигуре, но клетчатая юбка была слишком криклива, щеки слишком нарумянены и губы слишком накрашены. Перед Кэрол был превосходный образец невежественной сорокалетней «разводки», которая стремится выглядеть тридцатилетней, умной и обворожительной.
Кэрол снисходительно примерила шляпу. Потом сняла ее, покачала головой и с любезной улыбкой, с какой обращаются к людям низшего положения, объяснила:
— Боюсь, что эта шляпа мне не подойдет, хотя она очень мила для такого маленького города.
— Но это точная копия нью-йоркских!
— Да, но…
— Смею вас уверить, я хорошо знаю нью-йоркские моды. Я жила в Нью-Йорке несколько лет и почти год в Экроне.
— В самом деле?
Кэрол вежливо откланялась и, огорченная, вернулась домой. Она подумала, что, может быть, она сама так же смешна, как миссис Свифтуэйт. Она надела пенсне, которое Кенникот недавно прописал ей для чтения, и посмотрела счет от бакалейщика. Потом поспешно пошла в свою комнату к зеркалу. Она была в скверном настроении и презирала себя. И вот что она увидела в зеркале. Аккуратное пенсне без оправы. Черные волосы, забранные под лиловую соломенную шляпу, которая подошла бы старой деве. Прозрачные, бескровные щеки. Тонкий нос. Мягкий рот и подбородок. Скромная вуалевая блузка с кружевами у шеи. Девическая нежность и застенчивость — ни намека на веселость, ничего, что напоминало бы о городском шуме, о музыке, о веселом смехе.
