Мама всё читала и читала письма по нескольку раз и всё плакала, а я сел писать ответ папе.
"Дорогой папа! - писал я. - С отметками у меня хорошо. Меня даже хвалили за честность, и вот как это произошло…" И я написал всё, как было с отметкой и с изложением
24. До свидания, дядя Али
Рамис, Рафис, Расим, Раис сидели на верхней ступеньке, а я стоял рядом.
- Мой папа, - говорил я, - убил самого главного фашиста одним выстрелом вот с такого расстояния, как отсюда, вот от этих перил, до той трубы вон на той красной крыше…
- Он убил Гитлера? - спросил Расим.
- Гитлер сидит во дворце, - сказал я, - как там его убьёшь?
- Значит, не самого главного, - сказал Расим.
- Как же не самого, - говорю, - когда самого, только не Гитлера, вот и всё…
- А дальше что было? - спросил Расим.
- Потом папа берёт автомат и ка-ак пошёл чесать - тра-та-та! - по другим фашистам. Он на месте стоял и вокруг крутился и - тра-та-та! - вкруговую…
- И в него не попали? - спросил Расим.
- Как бы не так! - говорю.
- Как же так, - сказал Расим, - раз он не нагибался! На фронте все нагибаются. Я в кино видел.
- Слушай дальше, - сказал я. - Сначала он не нагибался. Он так специально делал. Чтоб всех фашистов запутать. Вот они все и запутались. Все нагибаются, а он нет. Тут можно любого запутать…
Братья Измайловы раскрыли рты, а я был очень доволен, как будто я, а не папа, палю в фашистов, вот здесь, прямо на этой лестнице. Мне даже стало жарко. -…так вот он не нагибался сначала, а после стал нагибаться, он видит: в него кто-то целится, прямо из пулемёта, он сразу - раз! - и нагнулся. И все пули мимо. Потом видит: в него из винтовки целятся, он снова - раз! - и нагнулся. Он-то знает, когда нагибаться! А когда не нагибаться. Потом он давай вовсю из автомата - как из поливальной машины - жжжжих! А немцы-то, немцы один за другим так и валятся, так и валятся, целые горы… Потом в папу гранату кинули - он ка-ак отпрыгнет в сторону… - Тут я хотел показать, как отпрыгнул мой папа в сторону, но забыл, что стою на ступеньке, и полетел вниз по лестнице…
А дядя Али поднимался.
- Что ты, Петя, - сказал он, - куда летишь? - Он схватил меня за рубашку. Поставил на ноги и сказал: - Поздравь, Петя, еду и я на войну, на подмогу Володе…
Я растерялся и говорю:
- До свидания, дядя Али…
Когда дядя Али уезжал, он сказал маме: "Встречу Володю, привет передам. Ещё что передать?" Мама стала столько передавать, что дядя Али сказал: "Хватит, зачем столько передавать?" А мама сказала: "Нет, передай, пожалуйста, всё передай". Тогда дядя Али сказал: "А как же, обязательно передам".
Я просил передать папе, что, когда вырасту, тоже приеду на фронт, на подмогу, а дядя Али сказал: "Ну, дорогой, тогда война кончится". Я говорю: "А может, не кончится?" Он говорит: "Дорогой, зачем я тогда еду?" - "Ну и что же, - говорю, - что вы туда едете, вы же один ничего не значите". - "Как это так, ничего не значу? Один не значу, а вместе с Володей значу".
Мы проводили дядю Али. Все на фронт уезжают, один за другим. Только я остаюсь, да старик Ливерпуль, да ещё мама, Боба, Фатьма ханум…
Все на фронт уезжают. Старик Ливерпуль говорит:
- Я теперь не пью. Не могу пить, и всё. Я пью, когда у меня прекрасное настроение. А сейчас у меня может быть прекрасное настроение? Как бы не так! Нету у меня такого настроения!
- Это хорошо, - говорю, - что вы не пьёте. Моя мама очень довольна.
- А-а-а… - говорит Ливерпуль, - при чём тут твоя мама… что ты тут понимаешь…
Старик Ливерпуль идёт на крышу. Он там сегодня дежурит. Теперь все дежурят на крышах. Там на крыше ящики с песком и бочки с водой, и лопаты и большущие клещи, чтобы хватать этими клещами зажигательные бомбы, и топить в бочке с водой. Правда, бомбы пока что не падали, но упадут же когда-нибудь! Для чего же тогда клещи? Вчера Лия Петровна сказала: "Я не могу дежурить: у меня появляется слабость…" Тогда Ливерпуль говорит: "Давайте я буду за вас дежурить". Позавчера тётя Майя сказала: "У меня голова кружится…" Ливерпуль говорит: "Давайте я буду за вас дежурить".
Я бы тоже за всех дежурил. Но мне не разрешают. Детям нельзя на крышу. Мы с Бобой должны сидеть дома, а если тревога - скорей одеваться, бежать в подвал, то есть в бомбоубежище. Кто захочет сидеть в подвале, когда есть в нашем доме крыша?
Мама моя у Фатьмы ханум. Они там сейчас беседуют. А я бегу на крышу. Там на крыше старик Ливерпуль. Он будет гнать меня, я это знаю, но я не очень-то слушаюсь.
Вон он стоит, освещённый луной. Звёзд на небе полно. И прожекторов полно. Небо словно живое - колышется. Где-то гудит самолёт. Бьют зенитки. Старик Ливерпуль смотрит вверх, в небо. Вот он надевает очки. Опять смотрит на небо. Блестит при луне его лысина. Бородка крючком ещё больше загнулась. Я крадусь сзади к нему. Но он слышит мои шаги. Обернувшись, старик Ливерпуль говорит:
- Ну-ка, Петя, домой!
- Вам можно, - говорю, - а мне нельзя?
- Я суровый человек, - говорит Ливерпуль.
- Поймайте меня, - говорю, - если можете.
- И не подумаю, - говорит он.
- Как хотите, - говорю.
- Отца нет, - говорит Ливерпуль, - распустился…
- Вы, - говорю, - напрасно меня гоните, потому что мне здесь больше нравится, чем в душном бомбоубежище. Что там сидеть, не пойму! Немцы, что ли, на нас наступают?
- А ты думал, нет? - говорит Ливерпуль. - Наступают.
- Что-то не видно. Где же они наступают?
- Не дай Бог, чтобы ты их увидел.
- Кто их пустит сюда? Никто не пустит. Вот и дядя Али поехал. Они с папой дадут им жизни!
- Дай Бог, чтобы Володя вернулся, дай Бог… Тяжело там сейчас, тяжело…
- Почему это он не вернётся?
- Нет, он вернётся, он безусловно вернётся…
- А кошкам зимой не холодно? - спрашиваю я.
- Нет, сынок, не холодно, - говорит Ливерпуль.
- А почему?
- Потому что их шкура греет.
- А у людей, - говорю, - шкуры нет, только кожа…
- Вот ещё, - говорит Ливерпуль, - зачем людям шкура?
- Как зачем, - говорю, - очень странный вопрос! Если б я имел кошкину шкуру - не шутки ведь!
- Отстань от меня! - говорит Ливерпуль. - Ты что пристал ко мне с этой шкурой? Какое мне дело до кошек!
Я говорю:
- Это верно, зачем людям шкура…
- Отвяжись от меня! Убирайся домой!
Я подождал, пока он успокоится. Он успокоился и говорит:
- Ты ведь знаешь, сынок, у меня болит сердце… иди-ка ты спать, смотри, как зеваешь!
Мне совсем не хотелось спать. Мало ли что я зеваю!
- Зачем люди воюют? - говорю я.
- Война - это несчастье всем людям. Начать войну… Разве в этом есть здравый смысл? Нет, сынок, в этом нет здравого смысла… А между тем люди - самые развитые существа на земле…
- И я самый развитый?
- И ты, только ты ещё мал.
- И дядя Гоша развитый?
- Наверно, и он, а как же.
Я хотел ещё что-то спросить, как вдруг слышу голос Бобы. Мой брат Боба открыл люк на крышу, но влезть на крышу не может.
- Уйди отсюда! - кричу я.
- Мне интересно! Мне интересно! - кричит Боба.
Я с трудом тащу Бобу домой. Он, как всегда, упирается.
- И я тоже, - кричит он, - хочу тушить бомбы!
Мама ещё у Фатьмы ханум. На крышу мне всё равно не уйти: Боба следом увяжется. Мы раздеваемся. Ложимся спать.
Я вижу во сне старика Ливерпуля. …Он стоит на крыше. А вокруг страшилища. Они хотят съесть Ливерпуля. Это самые неразвитые существа на земле.
Старик Ливерпуль берёт клещи.
- Я суровый человек! - говорит Ливерпуль.
А страшилища всё наступают.
- Убирайтесь домой! - говорит Ливерпуль.
Он кидается с клещами на страшилищ. Но страшилищ много. Они ползут к Ливерпулю. Куда ни глянь - всюду страшилища.
Я бегу на подмогу. Хватаю ящик с песком. И кидаю в глаза страшилищ. Все страшилища ослеплены. Теперь мы их победим. Вперёд! Ура! Ливерпуль ловит клещами страшилищ - раз-два! - и прямо в бочку с водой! Я ему помогаю лопатой.
- Вот так! - кричу я. - Вот так! Вот тебе! Вот тебе! Всех страшилищ в бочку с водой!..
26. Бетховен! Бах! Моцарт!
- Просто удивительно, - говорит мама, - что нам нечего продать! Как можно было так жить! Вот сейчас эта война, а нам нечего даже продать! У каждой порядочной семьи, на случай войны или там на другой худой случай, безусловно, всегда что-нибудь есть продать. А нам - ну просто нечего, разве что рояль и ноты… Всё кругом дорожает, а деньги где взять? Ваш отец виноват, безалаберный был человек, вот кто жить не умел! У Рзаевых сервизы, они могут их продать. А чего только нет у Добрушкиных! У всех есть что продать! Володя не мог жить, как живут умные люди. У каждой уважающей себя семьи есть что продать на случай войны или там на другой худой случай…
Я всё время хочу обедать. Всё время мне хочется есть. Я съел бы сейчас не только борщ. Не только суп и котлеты. Я съел бы большой кусок хлеба.
Хлеб можно купить на базаре. Но очень дорого стоит. Мой брат Боба плачет, когда хлеба нет, - тогда мы идём на толкучку.
Пыль там всегда столбом, и солнце печёт, и галдёж - просто жуть! Мы с мамой там расстилаем коврик, на коврик кладём наши ноты (папины ноты), и мама кричит:
