Она заглянула в «Рога и колокольчик», чтобы спросить, который час, и очень удивилась, узнав, что на целых полчаса ошиблась в своих предположениях. Скачки уже начались; копыта Ризы решали сейчас судьбу ее мужа: будет он жить или умрет? Скоро по этим проводам прилетит весть. Провода отчетливо прочерчивали сизую голубизну неба. Какие из них бегут отсюда в Ньюмаркет — эти или те? Какие…
Показалось красное кирпичное здание. Один больной медленно брел по дорожке спиной к Эстер, другой присел на скамейку отдохнуть. Эстер припомнилось, как шестнадцать лет назад больные так же бродили здесь по дорожкам и так же устилали землю осенние листья… «Когда же появится первый мальчишка-газетчик», — без всякой связи с предыдущей всплыла в ее голове мысль, Уильяма в саду не было. Он там, наверху, за этими окнами. Бедняга! Она ясно увидела, как он сидит за одним из окон и, быть может, поглядывает, не идет ли она. Но ей нет смысла подыматься к нему, пока она не узнает, как прошли скачки. Надо дождаться газеты. Она принялась бродить возле больницы, прислушиваясь, не раздастся ли крик газетчика. Напряженное ожидание заставляло ее время от времени принимать какие-то доносившиеся с улицы возгласы за роковой крик: «Победитель скачки! Победитель! Победитель!» Еще несколько минут, и этот крик разлетится по всему городу. Эстер прибавила шагу. Нет, опять не то. Внезапно этот возглас прозвучал у нее за спиной. Она поспешила за мальчишкой-газетчиком, но ей не удалось его догнать. Повернув обратно, она увидела другого. Она дала ему полпенни и взяла газету. И только тут сообразила, что надо было спросить мальчишку, какая же лошадь выиграла. Но мальчишка не слушал ее, он уже перебежал через дорогу и продавал газету мужчинам, вышедшим из пивной. Эстер направилась к больнице, вошла в ворота. Не может она дать Уильяму газету и ждать, пока он прочтет ей, что там написано. Если весть дурная, это может его убить. Она сначала должна узнать все сама, чтобы, взглянув ей в лицо, он уже приготовился к худшему. Она протянула газету привратнику и попросила прочесть ей вслух.
— Ежевика, Козырной Король, Юное Упование, — прочел привратник.
— А Риза не выиграла? Вы хорошо посмотрели?
— Конечно, хорошо! Вот же тут, читайте.
— Я не умею читать, — сказала Эстер и отвернулась.
Неудача оглушила ее; все окружающее вдруг потеряло реальность, она стояла в растерянности, не зная, на что решиться, и несколько раз повторила про себя: «Ничего же не поделаешь, надо подняться наверх и сказать ему, что же я еще могу…»
Лестница была крутая, и Эстер поднималась по ней медленно; на первой площадке она остановилась и поглядела в окно. Какое-то жалкое создание с впалой грудью с трудом тащилось по лестнице позади нее, останавливаясь почти на каждой ступеньке; в пустынном лестничном пролете гулко отдавался сухой кашель.
«Обычно они кашляют не так громко», — пронеслось у Эстер в голове, и она стала думать о том, как сообщить Уильяму злую весть. «Ему так хотелось дожить до того дня, когда Джекки станет на ноги. Он ведь надеялся, что мы всей семьей сможем поехать в Египет и он там совсем поправится, — ведь там так много солнца. А теперь он уж, конечно, настроится на то, чтобы помереть в ноябре, когда начнутся туманы». В голове у нее почему-то все внезапно прояснилось, и она была удивлена, заметив, как четко и бесстрастно работает ее мысль, но, когда она свернула на последнюю площадку лестницы, все вдруг перевернулось в ее душе. Нет, она не сможет сообщить ему эту весть! Это слишком жестоко. Она остановилась, пропуская мимо себя больных, и, оставшись наконец совсем одна на площадке, поглядела в темный провал. Она почувствовала, что ее тянет броситься туда, вниз. Все, что угодно, лишь бы избежать того, что ей предстояло сделать! Но она быстро поборола приступ малодушия и твердо зашагала по коридору. Длинный этот коридор, казалось, вел через все здание, пол и панели были здесь из такого же натертого до блеска темного дерева, как и перила лестницы. Вдоль стен стояла скамейки, и в плетеных креслах, стоявших в оконных нишах, лежали исхудалые люди с изможденными лицами. В коридор выходили двери больничных палат — каждая на шесть-семь коек. Все двери стояли настежь, и когда она проходила мимо одной из палат, ей невольно бросился в глаза мальчик, сидевший на постели. Волосы у мальчика были коротко острижены, и Эстер увидела бледный череп, бледную маску лица и жуткий своей отрешенностью взгляд.
В конце коридора было окно, и Уильям сидел возле него и читал книгу. Он первый заметил Эстер, а она, увидав его, невольно приостановилась. В руке у нее была газета, и, сделав еще шаг, она поняла, что он уже обо всем догадался по ее лицу.
— Она, значит, не выиграла, — сказал он.
— Да, милый, она не выиграла. На этот раз нам не повезло. В следующий раз…
— Следующего раза не будет, по крайней мере, для меня. Когда начнутся скачки, я буду уже далеко. Ноябрьские туманы сделают свое дело. Я это чувствую.
Теперь у меня вся надежда на то, что хоть недолго ждать. Всегда лучше знать правду и приготовиться к худшему. Со мной, значит, все кончено, так ведь? Спасенья, значит, нет, и теперь, когда начнутся скачки, я уже буду гнить в земле. Больше мне не поставить ни на одну лошадку и не принять ни одной ставки. Как все-таки странно! Эх, если бы только эта кобыла выиграла!.. Я так и знал, черт побери, что она не выиграет, если я заберусь в эту больницу.
Потом, заметив страдальческое выражение ее лица, он сказал:
— Нет, верно, ничего бы не изменилось. Видно, так суждено, и чему быть, того не миновать. Мне пришло время сойти в могилу, и я все время знал, что так оно и будет. Египет все равно не помог бы мне. Я никогда, сказать по чести, в это не верил — пустые всё были надежды. Ты думаешь, я неправду говорю? А вот взгляни сюда, знаешь, что это за книга? Это Библия. Теперь ты видишь — я давно знал, что моя песенка спета. Я знал — не могу тебе объяснить почему, но только я знал, — что Риза не выиграет… Это ведь всегда как-то знаешь наперед. Даже когда я ставил на эту кобылу, у меня не было в нее той веры, как бывало прежде с другими лошадьми. И с каждым днем это чувство росло. Почему-то мне казалось, что счастью не бывать, и сегодня я уже ясно почувствовал — все пошло прахом, и попросил, чтобы мне дали эту книгу… Какие прекрасные тут есть мысли.
— Да, конечно, конечно, Билл. Вот увидишь, тебе никогда не надоест читать ее.
— Просто удивительно, какое утешение она дает. Послушай, я тебе почитаю… Не правда ли, как хорошо сказано? Какие чудесные слова!
— Правда. Я всегда знала, что ты когда-нибудь обратишься к господу.
— Боюсь, что я жил неправедно. Я не хотел тебя слушать, когда ты, бывало, толковала мне о том, сколько зла приносит всем этим беднякам, которые приходили к нам в пивную, игра на скачках. Взять хоть Сару. Верно, она уже вышла из тюрьмы? Ты ее ни разу не видела?
— Нет, ни разу.
— А потом еще Кетли.
— Перестань, Билл, не нужно об этом думать. Если ты от души раскаялся, господь тебя простит.
— Ты думаешь, он простит?.. А сколько, может быть, еще людей погибло, о которых мы ничего не знаем? А я никогда тебя не слушал. Я был упрям, а теперь вдруг все понял. У меня открылись глаза. Эти благочестивые люди, которые затеяли против нас дело, они знали, что добиваются правды. Я им всем прощаю.
Уильям закашлялся, беседа оборвалась, и из коридора, словно эхо, донесся кашель других больных. Кашляли мужчины, лежавшие в больших плетеных креслах; кашляло несчастное скелетоподобное создание с впалыми щеками, ввалившимися глазами и жидкой бородкой, присевшее на скамейку у стены; кашлял высокий белый как лунь старик. Он сидел неподалеку от Эстер и Уильяма и прилежно трудился, сплетая коврик.
— Когда я его обрежу, он будет выглядеть еще лучше, — сказал старик сиделке, которая похвалила его работу. — Да, тогда он будет еще лучше.
Из палат тоже доносился кашель, и Эстер вспомнился испугавший ее мальчик, прямо и неподвижно сидевший на своей койке; она снова увидела бледное восковое лицо и остановившийся взгляд, устремленный в пустоту. Уильям опять закашлялся, и они молча поглядели друг на друга. Каждому из них хотелось что-то сказать, но они не находили слов. Уильям заговорил первым:
— Я вот тебе сказал, что у меня не было той веры в Ризу, какая бывает, когда ставишь на лошадь, которая должна выиграть. Она пришла второй? Если так, то здорово же мне не везет. Дай-ка взгляну.
Эстер протянула ему газету.
— Ежевика — выдача пятьдесят к одному, а на нее дай бог если один из сотни поставил. Козырной Король — тоже не из фаворитов. Юное Упование — чистейший аутсайдер. Какой день для букмекеров!
— Ты не должен больше думать об этом, — сказала Эстер. — У тебя же есть Библия. Она тебе лучше поможет.
— И как это я не подумал об Ежевике… Я бы мог получить сто к одному, если бы поставил в дубле — связал Спичку с Ежевикой.
