— Мистер Кристофер? — спросил тот.
— Да, да.
— Я — Скарборо.
— Заходите, — вскричал Бифф, — заходите, дорогой Скарборо! Выпьете чего-нибудь?
Многие герцоги и графы обращаются к братьям Коэн, когда возникает нужда в одеждах с горностаевой опушкой, и часть их блеска оседает на служащих. Мистер Скарборо вполне мог оказаться сыном маркиза или на худой конец очень важного баронета. Он был молод, светловолос, а усики его повергли бы в трепет Перси Пилбема.
— Спасибо, не пью, — ответил он так, что его немедленно взяли бы на Би Би Си. — Я на службе. Мы, знаете ли, как полисмены. Конечно, это — неписаное правило. Так сказать, традиция. Насколько я понял, вы заказали штаны?
Бифф это подтвердил, и с большим пылом.
— Прошу. Ваш заказ вызвал некоторое смятение, вы не уточнили материал. Поскольку сейчас тепло, мы взяли на себя смелость предложить вам сеточку.
Глаз, глядевший на пакет, выразил удивление и скорбь. Неприятно получить камень вместо хлеба; ничуть не лучше получить трусы вместо брюк.
— Что это такое? — спросил он.
— Штаны.
Бифф фыркнул à la лорд Тилбери.
— Господи, почему тут не говорят по-английски? — возопил он. — Это трусы. Мне нужны брюки.
Мистер Скарборо улыбнулся и рассыпался в извинениях, обещав немедленно все исправить. И впрямь, брюки прибыли очень скоро.
— Ну, вот! — радовался Бифф. — Я возьму эти и эти. Запишите там где-нибудь, нет наличных.
Мистер Скарборо хорошо принял удар. Ловко делая пакет, он выразил теплое сочувствие, но заметил, что кредита у них не бывает. Симпатия — одно, деньги — совершенно другое. Проводив его, Бифф впал в отчаяние.
Когда зазвонил телефон, он еле к нему поплелся и услышал знакомый голос:
— Кристофер? Это лорд Тилбери. Хотел спросить, вы не подумали? Что, что?
Бифф не сказал ничего. Он охнул. Мысль, как сказал поэт, мгновенно расцвела прекрасной розой.
— Да, — выговорил он после целого ряда «А? Что? Вы здесь?» — Я подумал. Нам надо увидеться. Вы не зайдете? — Конечно, конечно.
— Ну, молодой человек, — сказал лорд Тилбери, — я рад, что вы одумались.
Бифф не слушал, он смотрел. Длина — подойдет, ширина — да ладно, можно затянуть ремень.
— Тилбери, — сказал он, — снимайте брюки.
1Известие о том, что Бифф не в полиции, а дома, то есть у Джерри, было истинным ударом для Пилбема. Именно из-за этого по агентству пополз слух: «Босс — не в себе». Стенографистка Лана предупредила стенографистку Марлен, что, если ту вызовут для диктовки, учтивости ждать не стоит, а сыщик по фамилии Джеллаби, выйдя из кабинета, сообщил, что ему отъели голову. Юный Спенсер, истинный златоуст, определил это словами «Большой террор».
Но тут появился Мерфи со своим Биллингсли, и Перси приободрился. Звоня во второй раз в издательство, он уже был спокоен. Он помнил свой былой страх и принимал как данность, что Бифф никогда не устоит перед столь могучей личностью, да еще во всей ее силе. Словом, он был на коне; и когда Спенсер доложил о каком-то посетителе, выразил приветливость, чем обрадовал герольда, полагавшего, что новый клиент идет на верную гибель.
— Кристофер фамилия, — прибавил он для ясности. Перси удивленно покрутил ус. Про сорок фунтов он забыл, как и вообще забывал о неписаных соглашениях.
Когда же Бифф вошел, он удивился еще больше. Его поразило, что после общения с Мерфи, этим живым насосом, можно так хорошо выглядеть. Правый глаз припух, брюки не по размеру — и все, остальное в порядке. Голос тоже не выдавал недавних испытаний.
— Пип-пип! — звонко и чисто сказал гость. — Как живем?
Перси ответил, что живет неплохо, и прибавил, что у посетителя немного распух глаз.
— А, чепуха! — воскликнул Бифф. — Гулял, знаете. Как без этого!
— Понятно. Кстати, лорд Тилбери спрашивал ваш телефон. Он звонил?
— Куда там, еще и зашел! Хотел обсудить завещание.
— Да? Что ж он сказал?
— Сказал, что опротестует. Старик, видите ли, был тю-тю. Смешно, честное слово! Ничего не выйдет.
Перси покачал головой, как покачал бы мудрый отец в беседе с порывистым сыном.
— Не скажите, не скажите. По чистой случайности я встретил американского журналиста, который знал мистера Пайка. Видимо, у Тилбери шансы есть. Говорил он вам, что старик обедал задом наперед?
— Говорил. Прекрасная мысль.
— А про Чарльза Форта?
— Еще бы!
— И предлагал договориться миром?
— Вот именно.
— Очень советую. Избежите тяжбы…
— Ничего, я их люблю, как-то освежают. Ему в жизни не выиграть. А какое вам, собственно, дело?
— Да никакого. Просто жаль, что деньги потеряете.
— Не потеряю. Кстати, о деньгах. Я за ними и пришел. Ну, ну! Вынимайте чековую книжку.
Перси заморгал, как моргал всегда при подобных разговорах.
— Помню, помню, — сказал он. — Удалось вам что-нибудь выведать?
— Нет. Я старался, но — как об стенку. Говорю, тяжело зимой в России, холод, нос отваливается, а он отвечает: «Да, это неприятно». Ну, я спрашиваю, на что похож Хрущев, а он: «Простите, не видел». Вообще, говорит, нигде не бывал, только ездил во Францию на сутки. Эти шпионы хитрый народ. За то и держат. Я свое, а он — о марках.
— О марках?
— Он их собирает. Личина, конечно.
— То есть как?
— Пошевелите мозгами. Филателист — это ж тихий человек, придурок такой, кому он нужен? А он плетет паутину. Хитрый народ, шпионы!
— Значит, ничего не выведали?
— Ничего. Одно ясно: пьет как пылесос. Тренируют их в России, с детства на водке держат. У меня давно в глазах двоилось, а он сидит, и хоть бы что. Интересный человек, хорошо бы с ним ближе познакомиться. Вижу, вы недовольны. Шпион все-таки, в любую минуту взорвет парламент. А что такого? Им это на пользу.
Видимо, Пилбему претила такая широта взглядов. Во всяком случае, манере его позавидовал бы Генри Блейк-Сомерсет.
— В общем, — сказал он, — ничего не сделали.
— Я не виноват!
— Возможно. Однако речь вряд ли может идти о сорока фунтах.
— Дадите пятьдесят?
— Не дам ничего.
Левый глаз, способный открываться, широко открылся от ужаса. В Нью-Йорке и в Париже он видывал подлость, но все же не такую.
— Не дадите?
— Нет.
— Так мне же нужно!
— Ничего не могу поделать.
— Значит, — сказал Бифф, — Джерри был прав. Именно, гад. Как верно! Вообще-то он вам еще польстил.
— Спенсер, — сказал Перси, нажавший тем временем звонок, — покажите этому джентльмену, где выход.
Как бы ни оспаривала это сестра, у Биффа бывал иногда и разум. Внутренне содрогнувшись, что нелегко в чужих брюках, он кинул на сыщика холодный взор и последовал за рассыльным. Сыщик погрузился было в семейные дела миссис Ф. Г. Восток, но тут зазвонил телефон.
— Пилбем?
— Да?
— Говорит лорд Тилбери. Я в Хэлси-чамберс, квартира три.
«Странно», — подумал Перси, предполагавший, что он давно оттуда ушел.
— Притащите мне брюки.
— Что?
— Брюки. И побыстрей.
— А в чем дело?
— Неважно. Сказано вам, скорей. Брюки!
2Поэт Гораций, говоривший обычно по-латыни, советовал сохранять спокойствие разума в самых тяжелых обстоятельствах. «Aequam memento rebus in arduis servare mentem», — говорил он, и все признавали, что совет его достаточно здрав; все — но не лорд Тилбери. Его не удалось бы убедить и за час. В первом виконте, ожидавшем Перси, не было римского стоицизма.
Вначале он думал было позвонить Гвендолен, но решил, что ситуация умалит его в ее глазах. Позвонить дворецкому, в Уимблдон? Но дворецкий ушел, как и вся прислуга. Кухарка миссис Бингли, горничные Клер и Джейн, кухонный мальчик и сам мистер Уилмби обиделись на него, уволились и исчезли, как прошлогодний снег.
Человеку, у которого 23 пары брюк, такая ситуация неприятна. Лорду Тилбери снилось иногда что-то похожее, но он и не думал, что станет санкюлотом наяву, да еще днем. Словом, он заметался в отчаянии — и увидел пеструю обложку «Светских сплетен». Звук, который он издал, можно поставить где-то между «хрюкнул» и «забулькал». Если бы Архимед охрип, он бы примерно так воскликнул: «Эврика».
Давление, вскочившее вверх, быстро опустилось. Разум и чувства встали на свои места. Виконт удивлялся, что раньше не подумал о Пилбеме. Хорошо, перед Гвендолен — стыдно. Ладно, дворецкого нет. Но Пилбем же есть, а его мнение… Вот уж поистине наплевать! Может быть, он посмеется — что ж, пожалуйста. Лорд Тилбери кинулся к телефону.
Дальнейшее мы знаем. Виконт ждал долго, так долго, что давление поползло вверх, чувства и разум — дрогнули. Он привык, чтобы его приказы выполняли точно и быстро. Конечно, Пилбем уже от него не зависел, но он видел в нем подчиненного (как, впрочем, почти во всех).
