«Да ведь это я говорю! — вдруг понимает Станда. — Господи, как это вышло?»
— Глянь, щенок какой выискался, — слышит Станда голос карлика Бадюры. — Этот мигом всех спасет!
Но вон сидит господин Хансен, сосет сигарету и слегка кивает головой. Станда уже пришел в себя, он чувствует, как прохладный ветерок шевелит его волосы; только сердце еще колотится, все хорошо, все хорошо, лишь бы не заметили, как у него трясутся ноги.
— И меня запиши, — говорит кто-то; рядом со Стандой становится сухонький старичок, улыбаясь, он показывает беззубые десны. — Пиши: Суханек Антонин, забойщик…
— Гляди-ка, дед Суханек! — замечают шахтеры. Старик хихикает.
— Понятное дело, без меня не обойдутся! Я «Кристину» знаю что свои пять пальцев, голубчики! Пятнадцать годков назад я тоже такое видал…
Из толпы выбирается плечистый гигант, спина у него широкая, как у битюга, лицо красивое, круглое.
— Я, пожалуй, пойду, — спокойно говорит он. — Мартинек Ян, крепильщик.
— Холостой? — неуверенно спрашивает Войта.
— Ну да, — отвечает крепильщик. — Запишите, холостой.
— Тогда и я, Фалта Иозеф, подручный забойщика, — раздается в толпе.
— Выходите сюда!
— Иди, Пепек!
В толпе движение.
— Давай, Пепек!
Пепек проталкивается, засунув руки в карманы.
— Сколько заплатите?
— Трижды по три шестьдесят.
— А если ноги протяну?
— Похоронят с музыкой.
— А Анчка как?
— Вы уже повенчались?
— Нет, не повенчались. Она получит что-нибудь?
Помощник штейгера чешет карандашом лоб.
— Не знаю. Лучше уж я вас вычеркну, ладно?
— Не согласен, — протестует Пепек. — Это я в шутку… А премия будет, если мы их вытащим?
Помощник штейгера пожимает плечами.
— Речь идет о людях, — отвечает он сухо.
Пепек великодушно машет рукой.
— Ладно. Сделаем. Я спускаюсь.
Фалта Иозеф озирается — что бы еще такое сказать, но позади него уже стоит кто-то длинный и смотрит ввалившимися глазами поверх голов.
— Вы записываетесь?
— Адам Иозеф. Забойщик.
— Но вы женатый, — колеблется Войта.
— Что? — переспрашивает Адам.
— Женатых не велено принимать.
Адам проглотил слюну и шевельнул рукой.
— Я пойду, — упрямо буркнул он.
— Как хотите. — Войта подсчитал карандашом в записной книжке. — Пятеро. И никого из десятников?
От толпы отделяется низкорослый человечек.
— Я, — говорит он самодовольно. — Андрес Ян, десятник подрывников.
— Пес-запальщик, — бросает кто-то из шахтеров.
— Хотя бы и пес, — резко обрывает Андрес, — а свой долг я выполню.
Войта постучал карандашом по зубам.
— Андрес, ведь вы тоже…
— Женат, знаю. Трое детей вдобавок. Но кому-то нужно идти с командой, — высокомерно провозглашает он и вытягивается в струнку, чуть ли не становится на цыпочки. — Порядка ради.
Толпу расталкивает силач, не спуская с Андреса налитых кровью глаз.
— Тогда иду и я.
— Вам что угодно?
— Я тоже иду. — Красные глаза на одутловатом лице пожирают «пса» Андреса. — Матула Франтишек, каменщик.
— Каменщику там нечего делать, — возражает Войта,
— С крепильщиком крепь ставить, — хрипит гигант.
Войта оборачивается к Мартинеку.
— Ладно, — добродушно соглашается молодой великан. — Там работы и на двоих хватит.
— Тогда ступайте все в контору подписывать обязательство, — говорит помощник штейгера. — Теперь вторая команда. Кто хочет?
— Здесь. Григар Кирилл, забойщик.
— Пивода Карел, откатчик.
— Вагенбауэр Ян, крепильщик.
— Участковый десятник Казимоур.
— Влчек Ян, забойщик.
— Кралик Франтишек, подручный забойщика.
— Фалтыс Ян, забойщик.
— Рубеш Иозеф, забойщик.
— Сивак Иозеф, крепильщик.
— Кратохвил Ян, откатчик.
— Голый Франтишек, откатчик.
Черный батальон плотнее смыкается вокруг помощника штейгера.
— Да пиши ты уж всех по порядку. Скорее дело пойдет!
VII
Станислав Пулпан медленно раздевается вместе с остальными. Тяжело и тоскливо в чужой бригаде — ведь даже и к таким, как Григар с Бадюрой, можно привыкнуть. Пять-шесть недель назад он впервые раздевался в этой душевой; ему показали — вот твоя вешалка для одежды, на этой вот цепочке ты поднимешь свои вещи под потолок и замкнешь ее. Тогда он взволнованно, с любопытством смотрел, сколько этой одежды под потолком — казалось, там висит стая больших летучих мышей, прицепившихся вниз головой; тогда он еле сдерживался от нетерпения — скорей бы в шахту… Где же здесь вешалка крепильщика Яна Рамаса, где висят вещи Антонина Кулды, отца семерых детей?.. Сейчас, когда Станда не видит Хансена, вся эта затея кажется ему странной, бессмысленной, почти нереальной. В какую историю он впутался! «Эй ты, сопляк! — будто слышится ему насмешливый голос Бадюры. — Небось перед Хансеном выслужиться захотел?»
Станде немножко стыдно — и вправду, не следовало ему выскакивать первым, на глазах у всех, и, конечно, это пришлось им не по душе, — новичок, откатчик, а туда же, вперед всех суется, будто без него не обойдутся! Ну погоди, ужо внизу поглядим, каков ты есть!
Станда украдкой, неуверенно поглядывает на остальных, но его никто не замечает. Дед Суханек сует тощие ноги в рабочие штаны, заправляет рубашку и радостно тараторит о том, как было дело пятнадцать лет назад. Да-а, их там осталось сто семь, куда покрепче тогда трахнуло; мы вытаскивали их на-гора по частям…
Адам сидит с ботинком в руке, смотрит куда-то в пустоту, и на длинной шее у него прыгает кадык, но вот он махнул рукой и натягивает тяжелый заскорузлый опорок. Пепек еще голый, он скребет себе спину и объясняет молодому крепильщику что-то насчет жульнических порядков на шахте, о пройдохах уполномоченных и так далее; узловатые мышцы на руках и бедрах так и перекатываются у него под кожей, он весь черный и мохнатый, точно собака, и от него разит потом… зато Пепек настоящий крепыш, ничего не скажешь; Мартинек благодушно смотрит на него сверху вниз голубыми глазами, почесывая золотые завитки на выпуклой груди; боже, какой он красивый! — любуется Станда, затаив дыхание; такое сильное, спокойное тело, широкие плечи, руки и ноги могучие, словно бревна… Станде вдруг становится ужасно стыдно своего длинного белого тела, своих вялых мышц на руках и узкой грудной клетке. «Какой я мужчина», — малодушно думает он и поспешно набрасывает на себя рабочую рубашку, но, выпростав голову из ворота, он видит, что крепильщик Мартинек по-детски улыбнулся ему всем своим круглым лицом. Станда обрадовался. «С Мартинеком я подружусь, — думает он уверенно. — Сколько ему может быть лет? Тридцать, не больше…» Каменщик Матула сопит, сражаясь со своей рубашкой; брюхо у него обвисло мешком, грудь словно у женщины, спина широкая, сильная, заплыла салом… Станда морщит нос, так ему противно. Чистый бегемот, ему бы еще только захрюкать. Наконец Матула всовывает свои толстые, словно надутые воздухом руки в рукава и натягивает грязную рубаху; из ворота показывается щетинистая башка и одутловатое лицо; теперь он сидит, отдуваясь, совершенно изнеможенный. «Боже мой, — недовольно рассуждает Станда, — и этот пьяный боров пойдет с нами! Да и вообще мы на героев не похожи; от нас так несет потом и вонью; и это называется спасательная команда! Ничтожная горсточка шахтеров — в огромной душевой нас и не видно! А еще говорят о спасении человеческой жизни! Почему не пошлют больше? Надо бы опустить в шахту всех четыреста пятьдесят углекопов с „Кристины“, пусть все сражаются с подземными силами за своих товарищей! Господи, какой будет толк от нас, от этой жалкой кучки!» — думает Станда, и душа у него уходит в пятки.
Но уже появился десятник-запальщик Андрес, по прозвищу «пес»; на нем такая же измятая одежда, как и на остальных, и такая же пропотевшая заскорузлая шапка, но он задирает нос и взглядом пересчитывает людей. Первая спасательная мгновенно замолкает. Каменщик Матула захрипел, взглянул на «пса» Андреса налитыми кровью глазами; он сжимает и разжимает опухшие кулачищи, точно хочет задушить запальщика. Тот скользнул по Матуле взглядом, но форса не сбавил.
— Готовы?
— Ага, — ответил за всех дед Суханек и вежливо осклабился беззубыми деснами.
— Берите лампы и пошли.
Шахтеры идут цепочкой к клети, помахивая тяжелыми лампами. Над лесом, за отвалами и заборами, стоит золотое послеполуденное солнце; Станде хочется остановиться, — ведь это, может быть, в последний раз! На сердце у него грустно и сладко, но ему приходится почти бегом догонять остальных. Выходит толстый замасленный машинист и смотрит на них.
— Бог в помощь, ребята! — кричит он шахтерам.
— Бог в помощь…
Клеть уже ждет, они набились в нее — можно спускаться. Кто-то протягивает им руку.
