мое внимание было приковано к юному Понто, который, после того как он, на щегольской манер напевая песенку, приплясывая, побегал кругом по комнате, вспрыгнул на подоконник, взглянул в окно и, как это обычно делают фанфароны, покивал всем проходящим знакомым, иногда даже немножечко полаивал и притявкивал, явно для того, чтобы привлечь к себе взоры пробегающих мимо красоток его племени. Этот легкомысленный фат, казалось, вовсе и не думал обо мне, но, невзирая на то что я, как уже сказано, вовсе не хотел беседовать с ним, мне отчего-то вовсе не нравилось, что он даже не счел нужным осведомиться обо мне.
Совсем иначе и, как мне хочется думать, куда более пристойно и разумно вел себя профессор эстетики господин Лотарио, который, после того как он везде в комнате осмотрелся кругом, ища, где я, сказал моему маэстро: «Но где же ваш несравненный месье Мурр?!»
Для порядочного кота-бурша нет более низменного и подлого наименования, чем роковое словечко «месье», однако же нам приходится много страдать от эстетиков, и, таким образом, я простил профессору эту ненужную обиду.
Маэстро Абрагам стал уверять, что я с некоторых пор ходил своими собственными путями и в особенности по ночам не часто изволил бывать дома; возвращаясь же после ночных прогулок, казался усталым и измученным. Только что я, казалось бы, полеживал на подушке, и он и в самом деле не знает, куда именно я так молниеносно запропастился.
– Я предполагаю, – стал говорить профессор далее, – я почти готов предположить, маэстро Абрагам, что ваш Мурр… Но вдруг он уже здесь где-нибудь спрятался и подслушивает? Разрешите нам немного осмотреть ваши апартаменты!
Я тихонько стал углубляться в печку, но нетрудно понять, как я навострил уши, ибо речь шла обо мне! Профессор тщетно обшарил все уголки, к немалому изумлению моего маэстро, который, смеясь, воскликнул: «В самом деле, профессор, вы оказываете моему коту неслыханную честь!»
– Хо-хо! – возразил профессор. – Подозрение, которое я питаю касательно вас, маэстро, относительно педагогического эксперимента, благодаря которому кот сделался поэтом и писателем, не выходит у меня из головы. Разве вы уже забыли тот сонет, ту глоссу, которые мой Понто похитил прямо из лап у вашего Мурра? Но пусть с этим все обстоит как угодно, я воспользуюсь отсутствием Мурра, чтобы поделиться с вами прескверным предчувствием и настоятельно посоветовать вам бдительно следить за поведением Мурра. Хотя меня самого кошки заботят очень мало, все же от меня не ускользнуло, что некоторые коты, которые прежде были весьма благоприличны и отличались прекрасными манерами, теперь внезапно приобрели облик, грубейшим образом нарушающий все понятия о порядке и нравственности.
Вместо того чтобы, как прежде, склоняться и ластиться, они строптиво величаются и важничают и не страшатся искрометными взглядами и гневным рычанием выдавать свою изначальную дикую натуру, а то и выпускать когти. Столь же мало они блюдут благопристойную внешность, им не угодно уже казаться благонравными светскими людьми! Они не чистят усов, не вылизывают шерстку до глянца, они не думают о том, что им следовало бы откусывать чрезмерно длинные запущенные когти; как угорелые, непристойно и грубо, с взъерошенными, растрепанными хвостами, носятся они, вселяя ужас и отвращение в сердца всех благовоспитанных кошек. Однако то, что в особенности представляется достойным порицания и не может, не должно быть терпимо, – это те тайные сборища, которые происходят в ночное время, на коих коты издают некие безумные вопли, которые они называют пением, невзирая на то что наши человеческие уши не воспринимают при этом ничего иного, кроме бессмысленного вопля, в коем начисто отсутствует надлежащий такт, упорядоченная мелодия и гармония, даже какое бы то ни было гармоническое начало! Я сильно опасаюсь, маэстро Абрагам, что ваш Мурр попал в дурную компанию и принимает теперь живое участие в тех самых непристойных увеселениях, которые не могут ему принести ничего иного, кроме серьезной выволочки!
Мне причинило бы немалую боль, если бы все старания, которые вы приложили для того, чтобы воспитать этого серенького плута, оказались бы тщетными и если бы он, вопреки всем своим ученым познаниям, опустился бы до уровня обыкновеннейшего пустопорожнего поведения жалких и пошлых котов-плебеев!
Когда я увидел, что как меня, так и моего доброго Муция, моего великодушного брата, расписывают таким гнусным образом, из груди моей невольно вырвался возглас боли. «Что же это такое было? – воскликнул профессор. – Я готов даже подумать, что Мурр все-таки сидит где-то в комнате, спрятавшись понадежнее от наших глаз! Понто! Allons! [119] Ищи, ищи его!» Одним прыжком Понто соскочил с подоконника и стал обнюхивать все в комнате кругом. Перед дверцами печки он застыл как вкопанный, зарычал и залаял. Потом вспрыгнул на печь. «Он в печке, в этом нет никакого сомнения!» – так сказал маэстро и распахнул дверцы настежь. Я спокойно остался сидеть и глядел на моего маэстро ясными, сверкающими глазами. «И в самом деле, – воскликнул маэстро, – и в самом деле, он забился туда в печку, да поглубже! Ну как? Не соблаговолишь ли ты выйти на свет божий? Не угодно ли тебе будет осчастливить нас своим присутствием?»
Хотя у меня вовсе не было особенной охоты покидать мое убежище, я все же вынужден был, так или иначе, подчиниться повелению моего маэстро, ибо мне не хотелось, чтобы по отношению ко мне были приняты какие-либо насильственные меры, в итоге коих я же и остался бы внакладе. Посему я, отнюдь не спеша, вылез оттуда. Однако едва я вновь явился на свет божий, как оба, профессор и маэстро, громогласно воскликнули: «Мурр! Мурр! Да как же ты выглядишь! Что это еще за фокусы!»
Вообще-то говоря, я был весь в золе с головы до пят; к тому же следует еще прибавить, что и в самом деле с некоторых пор внешность моя оставляла желать большего, она заметно пострадала, так что я в том повествовании, которое изложил профессор, т. е. в его повествовании о котах-раскольниках, вынужден был узнать самого себя; таким образом, думается, что я и в самом деле являл собою фигуру самую что ни на есть жалкую и плачевную! И вот теперь, сравнив эту мою жалкую фигуру с роскошным обликом моего друга Понто, который в своей пресимпатичной, блистающей, прелестно завитой шубе и в самом деле выглядел необыкновенным красавцем, я устыдился глубочайшим образом и тихо и огорченно забился в угол.
– Ужели это, – воскликнул профессор, – тот самый благоразумный и благонравный кот Мурр? Элегантный прозаик, остроумный поэт, слагающий сонеты и глоссы?! – Нет, это вполне заурядный котофей, шатающийся по кухням, околачивающийся у
