Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10

Я хотел бы добавить к этому официальному уведомлению несколько слов от себя. Когда люди Вашего типа совершают доброе дело, мы оцениваем его в тысячу раз выше, чем если бы оно было совершено праведным человеком: мы учитываем затраченное усилие. Ваша превосходная репутация здесь зиждется на том, что способность к самопожертвованию у вас развита намного сильнее, чем можно было бы ожидать. Много лет тому назад, когда Ваше состояние не превышало еще 100 000 долларов и Вы послали 2 доллара наличными Вашей бедной родственнице, вдове, обратившейся к вам за помощью, многие здесь, в раю, просто не верили этому сообщению, другие же полагали, что ассигнации были фальшивые. Когда эти подозрения отпали, мнение о Вас сильно повысилось. Годом или двумя позже, когда, в ответ на вторую просьбу о помощи, Вы послали бедняжке 4 доллара, достоверность этого сообщения уже никем не оспаривалась, и разговоры о Вашем добродетельном поступке не смолкали в течение многих дней. Прошло еще два года, вдова снова воззвала к Вам, сообщая о смерти младшего ребенка, и Вы отправили ей 6 долларов. Это укрепило Вашу славу. Все в раю спрашивали друг у друга: «Ну как, слыхали, что сделал Эндрью?» Вас к этому времени уже называли здесь любовно: «Эндрью». В последующие годы Ваши доброхотные даяния были постоянной темой разговоров, и благодарная память о Вас не остывала в наших сердцах. Весь райский сонм наблюдает Вас по воскресеньям, когда Вы едете в церковь в своем нарядном экипаже, а когда Вы подносите руку к церковной кружке, ликующий крик неизменно проносится по небесному пространству, достигая даже отдаленных пламенеющих стен преисподней: «Еще пять центов от Эндрью!»

Но вот наступил апогей Вашей славы. Несколько дней назад вдова написала Вам, что ей предлагают место учительницы в отдаленной деревушке, но у нее нет денег на дорогу. Чтобы доехать туда с двумя детьми, оставшимися в живых, ей необходимо 50 долларов. Вы подсчитали чистую прибыль от Ваших трех угольных шахт за истекший месяц — 22 230 долларов, прикинули, что в текущем месяце она возрастет до 45 000 — 50 000 долларов, взяли перо и чековую книжку и выписали ей целых 15 долларов! О щедрая душа! Да будет имя Ваше благословенно ныне и вовеки! Я не знаю в раю никого, кто не пролил бы слез умиления. Мы пожимали друг другу руки и лобызались, воспевая хвалу Вам, и, подобный грому, раздался глас с сияющего престола, чтобы деяние Ваше было поставлено выше всех известных доселе примеров самопожертвования, как смертных, так и небожителей, и было занесено на отдельную страницу книги, ибо Вам решиться на этот поступок было тяжелее и горше, чем десяти тысячам мученикам проститься с жизнью и взойти на пылающий костер. Все твердили одно: «Чего стоит готовность благородной души, десяти тысяч благородных душ пожертвовать своей жизнью — по сравнению с даром в 15 долларов от гнуснейшей и скареднейшей гадины, которая когда-либо оскверняла землю своим присутствием!»

И как они были правы! Авраам, проливая слезы, приготовился упокоить Вас в своем лоне и даже наклеил ярлычок: «Занято и оплачено». А Петр-ключарь, проливая слезы, сказал: «Пусть он только прибудет, мы устроим факельное шествие». И когда стало доподлинно известно, что Вас ждет райское блаженство, небывалое доселе ликование поднялось в раю. В аду — тоже.

(Печать)

Ангел-хранитель. (Подпись.)

Ваше Величество! Как Вы, вероятно, помните, в мае этого года чиновник Вашего департамента государственных сборов, мистер Эдвард Брайт, написал мне, чтобы я уплатил налог, который, по его словам, причитается английскому государству за мои произведения, изданные в Лондоне, — то есть подоходный налог с моего авторского гонорара. Мистера Брайта я не знаю, а переписка с незнакомыми людьми всегда меня крайне тяготит, ибо я вырос и постоянно живу в глуши: до войны — в округе Марион штата Миссури, а сейчас — в Хартфордском округе штата Коннектикут, близ Блумфилда и милях в восьми от Фармингтона (некоторые уверяют, что до Фармингтона не восемь миль, а девять, но этого никак но может быть, потому что я пешком сто раз проходил это расстояние меньше чем за три часа, а генерал Хаули[139] даже уверяет, что он проделывает этот путь за два с четвертью часа, но это маловероятно). Поэтому я подумал, что, пожалуй, самое лучшее написать прямо Вашему Величеству. Хотя с Вами лично я не знаком, но я встречал лорд-мэра Лондона, и если остальные члены Вашей семьи похожи на него, то надо сказать, что она недаром называется королевской. И поскольку дело это касается королевского дома, то, очевидно, разумнее всего будет обратиться прямо к его главе. Встречался я и с принцем Уэльским — один раз, осенью 1873 года, — но знакомство наше близким назвать нельзя: состоялось оно совершено неофициально, случайно и, разумеется, неожиданно для нас обоих. Произошло оно на Оксфорд-стрит, в том месте, где эта улица выходит на Риджент-Серкус. Как раз в ту минуту, когда принц во главе процессии появился на одной стороне площади, я проезжал по другой стороне на крыше омнибуса. Думаю, что принц меня запомнил по серому пальто с клапанами на карманах, — во всем омнибусе я один был в таком пальто. А я его, разумеется, не мог не заметить, как нельзя не заметить комету. Вид у него был очень гордый и довольный, — да и ничего нет удивительного, должность у него хорошая.

А как-то раз я зашел проведать Ваше Величество, но не застал Вас дома. Впрочем, это не важно, это со всяким может случиться.

Однако я несколько отклонился от сути дела. Так вот, этот малый, Брайт, написал моим лондонским издателям Чатто и Уиндус (издательство это помещается на левой стороне Пикадилли, квартала за полтора от того кафе, где поют негритянские песни) и потребовал, чтобы они уплатили подоходный налог за нескольких авторов-иностранцев, а именно: «Мисс де ла Рамэ (псевдоним Уйда)[140], доктора Оливера Уэнделла Холмса[141], мистера Фрэнсиса Брет Гарта[142] и мистера Марка Твена». Ну, других мистер Чатто как-то выручил из беды; пробовал выручить и меня, да ему это не удалось. Брайт написал тогда лично мне — и не только написал, а прислал мне печатный документ размером в газетный лист, на котором я должен был расписаться в нескольких местах. И скажу я Вам, это одни из тех документов, которые, чем больше их изучаешь, тем больше ставят тебя в тупик и выбивают почву из-под ног. В таком состоянии я, конечно, не мог отвечать за свои поступки. И я написал мистеру Чатто, чтобы он за мой счет уплатил налог. Я, разумеется, полагал, что платить придется только за этот год и не более, чем один процент, или около того. Но вчера я беседовал с принстонским профессором Слоуном (Вы, может быть, с ним незнакомы, но, наверное, не раз видели его, потому что в Лондоне он бывает часто; знаете, такой видный и очень красивый мужчина, всегда занятый своими мыслями; если увидите такого человека на перроне после ухода поезда, то это он и есть: он вечно опаздывает к поезду, как многие ученые люди, которые всё знают, не знают только, как свои знания применить в жизни), так вот этот профессор объяснил мне, что налог с меня взыщут задним числом за три года, и вовсе не один процент, а два с половиной!

Это заставило меня иначе взглянуть на дело, которое я раньше считал пустяковым. Я снова принялся читать присланную мне бумагу, в надежде, что отыщу в ней что-либо для себя благоприятное, — и труды мои, кажется, увенчались успехом. Так, например, в первых же строках сказано — очень учтиво, любезно, как пишутся все английские официальные бумаги (это не пустые слова, а факт и делает честь английскому правительству):

«Мистеру Марку Твену. Согласно постановлениям парламента о доходах и сборах, поступающих в распоряжение Ее Величества…» и так далее. На это я раньше не обратил внимания. Я думал, что налог с меня берут в пользу государства, и потому обращался к государству. Но тут я понял, что дело это личное, так сказать семейное, что деньги идут не государству, а Вам. А я всегда предпочитал и предпочитаю иметь дело с главой предприятия, а не с его подчиненными, и очень рад, что заметил эту фразу в документе. С хозяевами всегда можно прийти к разумному и честному соглашению — все равно, идет ли речь о картошке, или о материках, или о чем-либо в этаком роде или совсем в другом, — масштаб и характер вопроса роли не играют. А с подчиненными договориться бывает трудно. Впрочем, это я им не в укор говорю, напротив. У них есть обязанности, и они должны их выполнять неукоснительно, придерживаясь буквы закона, — рассуждать им не положено. Да если бы Вы, к примеру, позволили этому Брайту руководствоваться собственными соображениями и самому разъяснять законы — ручаюсь, что он за каких-нибудь два-три года «разъяснил» бы все Ваши доходы и вконец разорил бы Вас. Конечно, не потому, что он хотел бы поставить королевскую семью в тяжелое положение, — но результат был бы именно таков.