– Смотри слушайся меня, – сказала она своему Мишке и стала стелить ему постель. – Никуда не ходи без разрешения, особенно к погребу. Там могут быть всякие звери… А знаешь, Тим, ведь Кис Кисыч меня узнал.
Он мне сам сказал на ухо, что это я его видела…
Тим в это время складывал в жестяную коробку мотки разноцветной проволоки, которую он нашёл по дороге. Он ничего не стал отвечать. Он даже не напомнил Таське, что сегодня утром она сама назвала враньём свой рассказ про летающего ушастого зверька. Бесполезно было это говорить – так всё перепуталось.
Но он не забыл, что должен сегодня без промедления перепрятать запасы, хранившиеся за дверью погреба. И думал, что, может, немножко даже туда заглянет. Может, даже спустится чуть-чуть по ступеням с фонариком.
Тим тут же проверил, на месте ли фонарик. Всё было на месте – фонарь дожидался в секретной выемке под подоконником. Таська уже лежала со своими игрушками, рассказывала им на ночь сказку, чтобы заснули.
– Это было давным-давно, – так начиналась она, – когда вас ещё на свете не было. И меня не было. И Тима не было. Даже мамы не было, и папы не было. И самого света не было. Ничего не было, только пустой квадратик…
Тим выключил свет. Теперь главное было дождаться, пока Таська заснёт, но не заснуть самому. В комнате становилось светлее от лунного света. За окном шелестели ветки. Прошумела вдали электричка – наверно, последняя. Чтобы глаза не слипались, Тим стал придерживать веки пальцами. Это было трудно. В темноте иногда слабо вспыхивали разноцветные искры, похожие на салют. Начал накрапывать лёгкий дождь. Потом Тим понял, что это не дождь, а звук фонтана, и салют – разноцветные брызги воды. Он повернулся, чтобы увидеть, где сам Фонтан – клоун в полосатом купальном костюме, и как будто увидел. Но потом оказалось, что это были всего лишь цветные пузыри. Один, раздувшись, лопнул с лёгким звуком…
И тут Тим вздрогнул: он понял, что нечаянно заснул с открытыми глазами, придерживая пальцами веки.
Он вскочил как ужаленный.
В комнате было почти светло от луны. Осторожно, чтоб не скрипнули пружины, Тим слез с кровати, на цыпочках подошёл к подоконнику, сунул в выемку руку за фонариком.
Фонарика на месте не оказалось.
Тим кинулся к Таськиной кровати. На кровати под одеялом спали, обнявшись, мишка и заяц. А Таськи не было.
Тут он сразу всё понял. Вот ведь какая хитрая, какая противная девчонка. Она подсмотрела, куда Тим прячет фонарик. Она сама задумала сходить ночью к погребу, а ему не сказала ни слова. Боялась, что, если попросится с ним вместе, он ей не разрешит. И правильно боялась, конечно.
«Ну погоди, несносная девчонка, – подумал Тим. – Теперь я тебе покажу!»
Он обул на босу ногу сандалии и прямо в шортах и в футболке вышел на улицу. Трава была мокрая, но дождь уже не капал. Луна вдруг скрылась за облаками. Впрочем, даже из-за облаков она посылала на землю слабый рассеянный свет.
И в этом слабом свете Тим увидел, что дверца погреба отодвинута и возле косяка чернеет щель.
– Таська! – крикнул он сердито и строго. Только совсем шёпотом.
Не знаю, представляет ли кто-нибудь, как это: кричать шёпотом. Но по-настоящему Тим крикнуть не мог, чтобы не услышала и не проснулась тётя Лена. В то же время это был не простой шёпот, а всё-таки крик. Лучше всего было бы, конечно, позвать её ультразвуком, но этого Таська просто бы не услышала: она была не летучая мышь и не дельфин.
– Таська! – повторил он ещё раз.
Никто не отозвался. Что она, вздумала поиграть с ним в прятки? Или вдруг забралась куда-нибудь дальше? Неужели не побоялась одна в темноте, пусть даже с фонариком?
Тим просунул в щель сначала руку: все вещи были на месте. И банки с одуванчиковым хлопком, и коробки со всеми деталями, и железки, и камни. Тогда он осторожно протиснулся в щель сам.
В погребе была кромешная темнота – темней, чем самая чёрная ночь. Без фонарика было невозможно никуда двинуться.
– Таська, – позвал Тим опять, уже встревоженный.
Он всё ещё ждал, что она притаилась где-то в темноте, а сейчас вдруг ухнет, чтобы его испугать.
Он постоял ещё – может, глаза хоть немного привыкнут… И тут вспомнил, что хотел проверить одну научную мыль. Изо всех сил он вглядывался в темноту.
И вот ему стало казаться, что становится как бы чуть-чуть светлей. Он как будто уже мог различить свою собственную руку. Протянул её перед собой – осветился кусок каменной стены.
Догадался бы кто-нибудь другой, откуда появился свет? А Тим догадался. Не зря же он попросил за ужином добавочную порцию рыбы, в которой, как он теперь знал, было действительно много фосфора. Ну, теперь ясно? Конечно, всем известно, что фосфор светится в темноте. И благодаря ему чуть-чуть светился, видимо, сам Тим. Чуть-чуть, слабее ёлочной игрушки. Но всё-таки. Значит, он правильно рассчитал.
Пожалуй, рыбы стоило съесть ещё чуть побольше, может, свет был бы тогда посильней. Тим держал перед собой, как фонарь, вытянутую руку, но она освещала лишь то, к чему почти прикасалась, так что он двигался, можно сказать, на ощупь.
Он подумал, что Таська с фонариком могла спуститься со ступенек и спрятаться там за второй, внутренней, дверью. Надо было настичь её там.
Держась всё время левой рукой за холодную стенку, а правую вытянув вперёд – не столько как фонарь, сколько чтоб не наткнуться на что-нибудь в темноте, он осторожно спустился с первой ступеньки. Потом, немного осмелев, со второй. Потом поставил ногу на третью…
Вдруг раздался треск трухлявого дерева – ступенька подломилась под ногой. Тим потерял равновесие, упал и покатился вниз по лестнице, как катится уроненный мяч, разве что не подпрыгивая.
Самым странным ему потом казалось, что боли он при этом совсем не почувствовал. Углы ступеней прикасались к его бокам – или, можно сказать, он прикасался к углам ступеней боками, спиной, коленями и даже затылком, – но так, как будто в самом деле был резиновый и ничего при этом не весил. Он только прикрыл глаза и пытался на лету зацепиться за что-нибудь руками.
Потом он даже не мог сказать, сколько времени скатывался так по ступеням – всё дальше, всё дальше. Ему казалось, что долго, очень долго. Он успел даже подумать: не могла же лестница быть такой длинной. Он видел её днём, когда заглядывал в щель, – там было ступенек шесть-восемь, не больше. Или она продолжалась ещё за вторыми дверями, которые сейчас оказались открытыми? Он всё катился и катился, как будто летел во сне, переворачиваясь, закрыв на всякий случай глаза и чувствуя лишь прикосновение к телу безболезненных углов и выступов. Слышался непонятный звук и стук, будто разлетались в стороны, перезваниваясь, пустые бутылки или банки. «Здорово едет», – сказала одна. «Без зонтика», – отозвалась другая лёгким стеклянным голосом. Наконец падение прекратилась и стало тихо.
Когда Тим открыл глаза, оказалось светло. Как будто он незаметно проспал ночь и проснулся уже днём.
Но удивился Тим сначала не этому. Прямо перед собой он увидел большое увеличительное стекло, а за ним огромный немигающий глаз.
Потом глаз мигнул огромными ресницами. И Тим понял: это его кто-то рассматривает через увеличительное стекло. Тут же он увидел второй глаз и всё лицо взлохмаченного бородатого человека. Волосы у него торчали в разные стороны, как прутья, вставленные в дырки. Непонятно, как держалась на этих волосах круглая красная шапочка, похожая на кулёк. Наверно, была пришпилена булавкой.
– Очень интересно! – сказал лохматый человек и покачал волосами. – Просто удивительно! Какое сегодня число?
Тим попытался вспомнить, но сразу не смог. Однако лохматый вовсе и не ждал от него ответа, он говорил сам с собой:
– Нет никакого сомнения: сегодня половина двенадцатого. Да, половина двенадцатого июня. Или, иначе говоря, одиннадцатое июня с половиной. Впрочем, как всегда. Потому что одиннадцатое июня осталось позади, а двенадцатое ещё впереди. Правильно я рассуждаю? Конечно, правильно. Впрочем, как всегда. А сколько, интересно, у нас часов?
Тим знал, что так спрашивать неправильно. Надо спрашивать: «Сколько времени?» или «Который час?» Но он и этого сказать не успел – человек уже отвечал сам себе:
– Десять часов. Ровно десять. Впрочем, как всегда. У меня всегда десять часов. Пересчитаю на всякий случай. – Он вытащил из широченных карманов две гирлянды часов на цепочках. Часы были большие и маленькие. Тиму показалось, что на некоторых не было даже стрелок. – Раз, два, три… – начал считать лохматый, – девять, десять. Да, всё сходится. Что ж, так и запишем. Запишем так: сегодня, в половине двенадцатого июня, в десять часов, как и ожидалось по моим научным расчётам, прямо на Астрономическую поляну упала комета необычной формы…
