– И они все-таки стали пить водку? – донесся до меня голос Родиона.
– Мы стали пить, – поправила Валентина. – Только когда один из ребят извлек из завалов нашего груза сумку с бутылкой, мы увидели надпись на ней. Замечательная надпись – «Титаник».
– «Титаник»?
– Вот именно. Правда, тогда еще не было кэмероновского фильма, но все и без того знали финал и соотнесли судьбу корабля-гиганта с катерком, который болтался на волнах где-то посреди беспредельных вод, и берега не видно, и еще долго видно не будет. Мы выпили по рюмочке, а потом еще чуть-чуть и начали грести на веслах. Хорошее было время, – сказала Валентина.
Она стояла у самого носа корабля, облокотившись на перила, и мне вдруг стало мучительно стыдно беспокоить ее и Родиона своими сообщениями о взрыве в каюте Алика. Пусть хоть это время – время неведения – пройдет для них в покое и погруженности только друг в друга.
Над морем уже расползались влажные ленивые сумерки, а прямо по курсу корабля на горизонте рдело малиново-красное пятно, и выстеливавшие его облака словно загорались и остывали изнутри ровным, уныло розовеющим светом, словно огромная лампа с абажуром медленно-медленно гаснет, сковывая пустынный воздух вокруг величественной тишиной покоя и мрака. Это там, над землей Испании, вожделенной страной, где мы будем завтра, садилось солнце.
Валентина произнесла:
– Да. Просто мне вдруг почему-то стало страшно. Нет, мне вовсе не плохо, даже наоборот… слишком хорошо, чтобы за это не пришлось потом платить. Я боюсь, что… впрочем, что это я, господи?
– Вот именно, – довольно мрачно протянул Родион, – и вообще, никогда не думай о том, что будет завтра и уж тем более через много дней. Ведь еще в Нагорной проповеди сказано: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем».
Сказав это, он вдруг резко обернулся и увидел меня.
– А, ты, Мария? Ты что? Ты хотела что-то сказать или просто так?
Я кашлянула и мило соврала:
– Просто так, босс. Просто так.
* * *
Я вернулась к каюте покойного Алика. В нескольких метрах от нее увидела Японца и второго помощника капитана, который в сопровождении двух матросов направлялся по коридору, вероятно, на звук взрыва.
– Можете так не спешить, – с холодной рассудочной язвительностью проговорил Японец, – лишние десять секунд роли уже не сыграют.
Помощник капитана повернул голову, чтобы получше рассмотреть дерзкого пассажира, но, очевидно, сочтя, что не располагает временем для мало-мальски внимательного изучения наглеца, прошел мимо, зацепив того плечом, и энергично вошел в каюту.
– Кто находился в каюте в момент взрыва?
– Я, – сказал Японец. – И…
– И еще я. – С этими словами я выступила из-за широкой спины Японца. Он недобро покосился на меня и издал носом звук, напоминающий легкое поросячье повизгивание. Я глубоко втянула ноздрями воздух – по каюте расползался легкий дым вместе с устойчивым запахом гари.
Второй помощник капитана, оглядев меня с головы до ног, углубился в осмотр места происшествия. Он заглянул в туалет и, несмотря на всю трагичность ситуации, не сумел удержать нездорового истерического смешка.
– В сливном бачке было взрывное устройство направленного действия, – сказал Японец.
– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил тот.
– Знаю, уж поверьте. Но я не знаю того, кто и каким образом заложил туда это устройство, и уж категорически рекомендую вам заняться выяснением этого обстоятельства.
Я внимательно наблюдала за своим потенциальным врагом. Японец уже успокоился, с его широкого лица сошло выражение шоковой оцепенелости, а вместе с ним без следа испарилась та тупая и бессмысленная самодовольность, служившая замечательной ширмой, за которой скрывались черты этого, без сомнения, умного и компетентного человека (теперь это было очевидно). Не осталось ничего от хари мафиози средней руки, если не хуже.
– А что это за книга? – ткнув носком ботинка в томик, который перед своей страшной и нелепой смертью читал Алик, спросил помощник капитана, в то время как матросы вытаскивали труп из помещения туалета, то и дело морщась и гмыкая.
– Разве не видите? – спросил радикально преобразившийся Японец. – Патрик Зюскинд, замечательный немецкий писатель новой формации.
– Зю-ю…скинд? – вытянул губы колечком помощник капитана, и на его лице выступили красные пятна праведного негодования, носившего, во всей видимости, антисемитский характер. – Это еще… что?
– Хорошая книжка, между прочим, – вступила я в интеллектуальный разговор. – Роман про то, что гений и злодейство – очень даже совместные вещи. Вот этот самый, «Парфюмер». Очень нашумевшая вещь.
– Угу, – кивнул тот, – понятно.
– Хоть кому-то что-то понятно, – холодно проговорил Японец.
– «Парфюмер»… очень подходящее название для чтения в сортире, – пробормотал себе под нос второй помощник капитана, но Японец услышал. В следующую секунду это уже прекрасно осознал и сам остроумец, потому что Японец сгреб его за грудки и легко поднял в воздух так, что ноги обмякшего от неожиданности и испуга моряка повисли где-то в пяти сантиметрах от пола.
И это несмотря на то, что помощник капитана был минимум на полголовы выше своего обидчика.
– Полегче на поворотах, ясно, ты, морской краб? – прошипел Японец. – Выбирай выражения и думай о смысле того, что говоришь, тогда никто не будет покушаться на твою шею и прочие части тела.
Лицо страдальца уже начало синеть, когда я схватила Японца за плечи и, уговаривая его не бузить, начала разжимать руки. Впрочем, Японец и сам понял, что несколько перегнул палку в отношении члена экипажа, и выпустил-таки его из своих железных объятий.
Тот рухнул на диван, принялся растирать помятое горло и приводить в порядок форменный китель, на котором оторвались две верхние пуговицы. И хрипел что-то непонятное:
– А… ты… кы-хрррм… пере-мать!..
Матросы двинулись было в сторону Японца, но тот принял такую угрожающую позу, наглядно проиллюстрировав ее совершенно зверским выражением лица, что они заколебались, стоит ли вступать с конфронтацию с этим буйным пассажиром.
– Все нормально, ребята, – сказала я, занимая позицию рефери. – Брейк. У него погиб друг, он во взвинченном стостоянии, это ведь легко понять. А ваш начальник и в самом деле не выбирает выражений.
– Отведите меня к капитану, – сказал Японец совершенно бесстрастным тоном. – Я расскажу, что на его корабле сливные бачки смывают не только то, что им полагается в целях гигиены, но и жизнь пассажиров.
– Капитан не сможет принять вас именно сейчас, – заикнулся было уже пришедший в себя второй помощник.
– Если вы не хотите, чтобы вас уволили тотчас же по прибытии в Барселону, немедленно отведите меня к капитану. Уверяю вас, ему есть что послушать и что сказать мне. Кстати, ты пойдешь со мной как свидетельница, – повернулся ко мне преобразившийся «браток».
Это было произнесено столь внушительно, что второму помощнику капитана, да и мне тоже, не оставалось ничего иного, как подчиниться…
* * *
Еще до посещения капитанской каюты вместе с Японцем мне удалось коротко переговорить с боссом. Он все еще стоял на носу корабля, но Валентины с ним уже не было. Я решительно направилась прямо к нему.
– Родион Потапыч, дело-то нехорошо закручивается. Только что убит Алик. Направленным взрывом заряда, заложенного в сливной бачок унитаза, – ни больше ни меньше.
– Как? – выдохнул он.
– А вот так. Профессионал работал.
– Черт побери, не нравится мне это…
Я пожала плечами:
– Да, сложно быть в восторге от убийства.
– Я не о том, – замотал головой босс. – Я в смысле, что как бы еще каких-нибудь неприятных сюрпризов не возникло.
И в этот момент, словно отвечая на его слова, палуба лайнера неистово скакнула под ногами, а в ночную тишину, нарушаемую только мерным плеском волн о борта да еле слышным глухим шумом дизелей, откуда-то из глубин трюма ворвался неистовый грохот, металлический лязг и свист.
– Что за… – начала было я, но второй толчок швырнул нас на палубу, Родион неловко ударился лицом о перила – не очень сильно, но из рассеченной брови тотчас потекла темная струйка крови.
Судорожно метнулся и, беспомощно зазвенев разбитым стеклом, погас центральный прожектор, и из всех помещений хлынули перепуганные люди – в той одежде, в какой застал их нежданный катаклизм, – от смокингов до ночных рубашек.
За пять минут до этого Вишневецкий вышел на пустынную ночную палубу и огляделся. На верхней палубе по правому борту, на котором он находился, не было ни души, только на самом носу теплохода виднелась какая-то маленькая темная фигура, вдоль борта в обнимку шлялась парочка, да еще почтенная толстая дама выгуливала собачку и мужа – чопорного господина крайне индифферентного вида, разговаривавшего по сотовому телефону и не обращавшего ни малейшего внимания на беспорядочную и утомительную трескотню своей благоверной.
