Миша поднял с земли выпущенную в кадку с пальмой сигару и, прикурив от протянутой мною зажигалки, произнес:
– Я слушаю… босс.
К десяти часам вечера наша с Мишей Розенталем внешность, по моему собственному выражению, «подкорректировалась». Посетив мой любимый салон красоты (который наводил лоск и на мужчин, так что мы ходили вместе с Розенталем), я кардинально поменяла имидж. Я подстриглась и покрасила волосы в черный цвет, отчего мое лицо стало казаться особенно бледным, а глаза – особенно большими. К тому же я вставила цветные линзы и из голубоглазой превратилась в обладательницу карих глаз.
Мне нацепили накладные ресницы, хотя мои собственные были далеко не коротенькими, а также покрасили ногти (вернее, титановые накладки на них) в довольно вульгарный бирюзовый цвет.
Я надела деловой костюм, хотя макияж и прическа больше соответствовали имиджу дорогой проститутки. Впрочем, упомянутый «деловой костюм» представлял собой пиджачок, надетый прямо на обтягивающую серую маечку, и короткую юбку.
Вид был вызывающий и одновременно неприступный. Хотя неприступность – такое же относительное понятие, как, скажем, ум, честь и совесть.
Если я сейчас мало походила на саму себя, то Розенталь и вовсе стал неузнаваем. Ему сделали короткую стрижку с уложенной на лоб челкой. Неаккуратную клочковатую небритость удалили, оставив только бачки.
Миша надел черный костюм, стильные, чуть затемненные очки и стал похож на мафиози средней руки. К тому же, будучи прирожденным актером, Розенталь, переменив одежду, переменил и манеру поведения. Он начисто отбросил шутовство и паясничество.
Идентифицировать в этом молодом человеке зашедшегося в припадке белой горячки торговца фаллоимитаторами было невозможно.
Такого же мнения был и Родион, который тем временем получил от Ирины Романовны не десять, а пятнадцать тысяч (бонусная «пятерка» – на всякий пожарный случай) и вернулся в офис как раз к тому моменту, когда мы отпирали дверь.
Он открыл было рот, чтобы что-то сказать (вероятно, спросить у уважаемых клиентов, за которых он нас принял, какого черта они сами открывают дверь), но тут же плотно захлопнул ее и даже придержал нижнюю челюсть рукой, чтобы, стало быть, не ляпнуть чего-нибудь.
– Родион Потапович, – восхитительным самодовольным баритоном, без малейшего проблеска иронии на лице, сказал Розенталь, – надеюсь, вы уже приготовили для нас десять тысяч долларов, которые были оговорены в нашем контракте?
– Как друзья, мы сразу же заявляем вам, что в случае отсутствия оговоренной суммы мы оставляем за собой право свободных действий, – в тон Михаилу добавила я, а потом улыбнулась в лицо обалдевшему шефу и договорила:
– А в общем и целом мы уже давно узурпировали такое право.
Родион Потапович недолго пребывал в недоумении. Приняв самый деловой вид, он протянул мне запечатанную пачку стодолларовых купюр и сказал:
– Тут десять тысяч. Я вижу, вы хорошо подготовились. Держите со мной связь из «Петролеума». Я тут пока что поработаю за компьютером, проверю несколько ниточек… есть у меня кое-какие мысли. Ну… ни пуха.
– К черту! – бодро отрубила я. – Да, Родион Потапыч, новые номера на машину мы уже установили.
– Добро! – бросил он.
* * *
Над входом в клуб «Петролеум» висела неоновая вывеска, выглядевшая довольно бедно и неуместно над громадной бронированной дверью, через которую пропускали клиентуру.
Да… судя по всему, клуб закрытый. Если так, то следует сразу назвать, кто нам нужен.
– Страшно? – спросила я у Розенталя, который сидел на пассажирском сиденье и нервно курил, то и дело стряхивая пепел мимо пепельницы.
– Да нет, – отозвался он, а потом повернул ко мне свое новое лицо и произнес:
– Хотя чего там душой кривить. Выпить охота… а выпить охота потому, что мандраж пробирает.
– Миша, тебя никто сюда силой не волок, – сказала я. – Ты вполне отдавал себе отчет в том, куда и к кому мы идем.
– Боюсь, что мы этого до конца все-таки не понимаем, – сказал он и выбросил сигарету в окно. – А что касается того, что меня сюда никто не волок… так это ж нормально: за те бабки, которые мне обещал Родион, можно и рискнуть. Вполне. Вполне.
Мне почему-то тут же вспомнились последние слова Бори Толстого, когда в ответ на прощание Розенталя: «Увидимся, Боря», – он сказал: «Вряд ли, Миша». Толстый явно боится тех людей, к которым нас направил. Боится панически. Даже странно, что он дал нам такую конкретную наводку.
– Да, кстати!
Эту короткую фразу Розенталь выкрикнул так нервно, что я аж вздрогнула и повернулась к нему:
– Что такое? Что ты орешь?
– А что значит слово «петролеум»?
«Петролеум» – это «нефть», – машинально ответила я, а потом добавила, понизив голос – словно сообщая некую тайну:
– Дурак ты, Миша. И совсем не потому дурак, что не знаешь, что означает «петролеум».
Он только пожал плечами.
…Темно-синяя «Ауди», управляемая мной, с фальшивыми номерами и не менее фальшивым в своем новом обличье Мишей Розенталем плавно вырулила на залитую светом двух мощных фонарей маленькую стоянку перед ночным клубом «Петролеум». Стоянка была до отказа забита разнокалиберными иномарками. Мне с трудом удалось найти местечко и втиснуться между черным «Мерседесом» с номерами правительства Москвы и сверкающим «Кадиллаком» стального цвета, возле которого неподвижной тенью застыл рослый молодой человек, – по всей видимости, из числа телохранителей владельца этого шикарного авто представительского класса.
Через несколько минут мы взошли по маленькой лестнице, облицованной гранитом, и оказались перед громадной металлической дверью, ведущей в клуб.
Дверь щелкнула и плавно отворилась: вероятно, она работала на фотоэлементе или же была оснащена камерой внешнего обзора, дававшей картинку на монитор охранника.
– Добрый вечер, – вежливо сказал мужчина средних лет, в примерно таком же, как у Розенталя, костюме. – Добро пожаловать в наш клуб.
Я, уж было подумав, что это весь ритуал встречи и что гостеприимный охранник дал нам зеленый свет, кивнула ему и, взяв Мишу под руку, хотела уже пройти мимо, как вдруг на своем локте ощутила сильные пальцы и услышала все тот же вежливый голос:
– Благоволите предъявить ваши клубные карты.
Я остановилась.
– Или у вас нет клубных карт?
Я улыбнулась, вложив в эту улыбку всю возможную в таких обстоятельствах обворожительность, и произнесла:
– Вот именно – у нас нет клубных карт. Но мы очень хотели бы их получить.
– Зачем же вы тогда сюда пришли?
– Я же сказала: мы очень хотели бы их получить.
– Простите, но я вынужден просить вас покинуть наш клуб. Вот когда у вас будут клубные карты, тогда – милости просим.
– Дело в том, – заговорил Миша Розенталь, – что мы вовсе не так уж и хотели получить эти клубные карты, как сказала вам моя спутница. Мы сюда по делу. Нам нужен один человек.
– Я вынужден повторить свою просьбу покинуть клуб, – словно и не слыша слов Розенталя, сказал охранник, и в его по-прежнему вежливом голосе появились металлические нотки.
Я оглянулась на бронированную дверь и, подумав, что терять нам нечего и что на самом деле ведь могут вытурить, выдохнула:
– Мы хотели бы увидеть Алика. Нам нужен Алик.
Охранник замолчал. Почему-то тоже посмотрел на дверь, как я тремя секундами раньше, и произнес:
– У вас с ним договоренность?
– Нет, но, думаю, он нас выслушает. У нас не было иной возможности связаться с ним.
– Одну минуту, – секьюрити, отступив к стене, вынул мобильный и быстро сказал что-то на непонятном мне языке. Выслушал, что ему ответили, и, повернувшись к нам, проговорил:
– Его сейчас нет. Будет позже. Вас проведут и предложат выпить и закусить, если угодно. Думаю, что через час он будет.
Мне показалось, что охранник выговорил это несколько торопливо, словно стараясь максимально быстрее освободить свой мозг от той информации, которую ему велено передать нам. Да что же это за Алик такой, что при одном его имени бледнеют и зеленеют?
* * *
Нас провели в небольшую, уютно обставленную комнату, освещенную только изящной лампой. Принесли по коктейлю и оставили одних.
– Аж мороз по коже, – сказал Розенталь. – Хотя здесь совсем не холодно.
– Скорее жарко, – отозвалась я, осознавая, что говорю скорее для того, чтобы не молчать.
Розенталь одним глотком опустошил бокал с коктейлем более чем наполовину, а потом выдохнул и проговорил:
– Кажется, теперь я понимаю, почему Борю Толстого колыхало всем его студенистым телом, когда он говорил о «Петролеуме». Тут от одной обстановочки и антуража трясет, хотя место уютное… ничего не скажешь.
– Аура такая, – сказала я и подумала, что этот ночной клуб вполне может быть одной из рабочих «точек» для съемок кассет под литерой J.
После этого мы полчаса убивали время, говоря всякие малозначащие пустяки, потому как беседовать о чем-то серьезном и тем более звонить Родиону (а что ему звонить, если пока что нет никаких результатов) я считала излишним. И опасным – если учесть, что в этой комнате может быть установлена аппаратура наблюдения.
