С приветом, ваш боевой друг наводчик Савельев
– Хорошее письмо, – сказал Миша.
В разговорах незаметно они дошли до дома, где жила Лена. Остановились у подъезда.
– Уже пришли, – разочарованно сказал Миша.
– До свиданья, Миша, – протягивая руку, сказала Лена. – В мастерскую не приходите. Потому что… – она не договорила, смутившись, но мальчик понял.
– Хорошо… Значит, мы больше не увидимся.
– Почему? Есть такая пословица, что гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся обязательно. И я знаю, что мы с вами еще встретимся… Большое вам спасибо за все…
Миша крепко пожал ей руку, и она, резко повернувшись, скрылась в темноте подъезда.
Всю дорогу до судна Мишу не покидала приятная грусть расставания…
На набережной, возле решетки Летнего сада, против судна, стоял мальчик. Сначала Миша подумал, что это кто-то из друзей, но каково было его удивление, когда он узнал Пашку!
– Пашка! Ты что тут делаешь?
– Я тебя жду, – глухим от простуды голосом сказал Пашка. – Пропал я, теперь мне крышка, – пояснил он и безнадежно махнул рукой.
Голос его дрогнул, и Миша понял, что он плачет.
– Попался, что ли?
– Нет, еще не попался. А скоро попадусь. Некуда мне податься.
– Да ты говори толком: что случилось?
– Теперь мне крышка. Некуда голову приклонить.
– Вот зарядил: крышка да крышка! Опять украл что-нибудь?
– Нет. Зарок дал больше не красть и в карты не играть.
– Ну так что?
– А то, что мне, значит, крышка. В училище не хожу. Стакан Стаканыч узнал, что я мясо стащил. Как я тогда домой пришел, он, значит, встретил меня на лестнице и говорит: «Ага, голубчик! Ты, значит, мне и нужен».
– Ну а ты что?
– А я бежал, – сказал Пашка и снова махнул рукой. – К Брюнету не пойду. Деньги ему должен… Да они все равно меня убьют. Вот и выходит, что мне крышка. Возьми меня к себе в компанию.
– А ты же зарок дал не красть.
– Я что-нибудь другое стану делать. Ключи, скажем, или что другое надо, а ты сам кради.
Мрачное настроение Пашки, безнадежность его положения были немного комичны, но Миша задумался. Необходимо помочь этому простаку, иначе он неизбежно попадет в лапы Брюнета и погибнет.
– А где ты жил эти дни?
– Где придется. Под мостом ночевал.
– Да ведь холодно.
– Конечно, не жарко. Ну, побегаю, попрыгаю и согреюсь.
– А ел что?
– Милостыню в булочных просил. Подавали.
Миша подумал и решительно сказал:
– Ну ладно. Пойдем со мной.
Он взял Пашку за руку и повел на судно.
– Алексеев, это кто с тобой? – окрикнул их вахтенный.
Пашка хотел было удрать, но Миша удержал его за руку.
– Это знакомый. К Николаю Васильевичу.
Они спустились вниз и остановились перед каютой старшего механика.
– Стой здесь, пока я тебя не позову, – приказал Миша и постучал в дверь.
– Можно! – услышал Миша из-за двери.
Николай Васильевич занимался, но, увидев мальчика, отложил циркуль и пересел на койку.
– Ну, как дела, Миша?
– Николай Васильевич, – не отвечая, начал Миша, – вы мне сказали, что если меня когда-нибудь затрет, приходить к вам за советом.
– Был такой разговор. Затерло, значит?
Миша коротко рассказал все, что знал о Пашке, вплоть до последней встречи. Николай Васильевич внимательно слушал, постукивая пальцами по краю стола, на котором был разложен чертеж, и, когда Миша кончил, встал.
– Все ясно. Где твой Пашка?
– Тут, за дверью.
– Давай его сюда.
Миша открыл дверь и позвал мальчика. Грязное лицо, светлые волосы, круглые от удивления и страха глаза вызвали улыбку на лице механика.
– Вон он какой, Пашка! Когда ты из деревни прибыл?
– Третий год пошел.
– Так. Давно воровством промышляешь? Пашка замялся.
– Говори правду! – строго сказал Миша.
– Недавно… Я, дяденька, только мясо украл. А больше никогда…
– А на какие деньги в карты играл? – продолжал спрашивать механик.
– Я накопил. Сам зарабатывал и накопил.
– И всё проиграл?
– Всё до копейки.
– А что думаешь дальше делать?
– Не знаю.
– Плохи твои дела, Пашка. Очень плохи, – задумчиво сказал механик. – Приехал в город культуры набираться и угодил в помойную яму. Ты же знал, что в карты играть – гибельное занятие?
– Знал.
– Почему же ты играл?
– А я думал отыграться.
– Все вы так думаете, а думалка-то у вас плохо варит. А надо что-то придумать… Самое лучшее – сходить тебе к директору училища и покаяться. Помни, что, если ты чистосердечно сознаешься и раскаешься, это уже половина вины долой. Могут и простить. Понял?
– Понял.
– Боишься идти?
– Боюсь.
– Как же быть? Дел натворил целый ворох, а ответ держать трусишь. Когда мясо воровал, не боялся?
Боялся.
– А все-таки украл. Так и сейчас надо. Пересилить страх. Потом легко будет. Сколько же ты мяса украл?
– Кило четыре с лишним.
– А точнее?
– Ну пять.
– Да… Серьезное дело.
– Ведь посадить могут, дяденька…
– Могут и посадить, – подтвердил Николай Васильевич. – А все-таки дорога только одна у тебя: признаться самому.
Пашка заплакал.
– Боюсь, дяденька, один идти… Сердце застывает…
– Ну вот что сделаем. Так и быть, схожу с тобой к вашему директору. Согласен?
– Согласен, – сказал Пашка и горько вздохнул. – Только они меня все равно в милицию отправят.
– Да, может, и отправят. Заслужил.
– Дяденька, вы скажите ему, что я больше никогда, ни за что не буду красть. Пускай меня на части режут! Я же не хотел… Я думал, что отыграюсь… Стакан Стаканычу я помаленьку отдам все сполна… – говорил Пашка, и крупные слезы текли, промывая две светлые дорожки на грязных щеках. – Я больше никогда, дяденька…
– Умыться тебе надо, – сказал сурово механик. – Какой адрес училища?
Он записал адрес и фамилию директора, который жил при училище.
– Завтра пойдем… Миша, отведи его в кубрик. Пускай умоется и спать ложится, а сам зайди ко мне… Тюфяк на койке есть?
– Есть. Идем, Пашка.
Они прошли в кубрик. Здесь Миша дал Пашке мыло, полотенце, показал койку и, проводив его к умывальнику, отправился к Николаю Васильевичу. Тот был уже в шинели.
– Миша, ты его знаешь больше меня, – сказал механик, когда мальчик вошел в каюту. – Как ты думаешь, поручиться за него можно? Не врет он?
– Нет. Его Брюнет втянул и нарочно обыгрывал.
– Я тоже так думаю. Кажется, парень не испорченный, – сказал Николай Васильевич.
Он знал, что Миша выполнял какие-то поручения майора, но не расспрашивал о подробностях, уверенный, что Иван Васильевич пристально наблюдает за Мишей.
– Меня смущает мясо. Ведь кладовщик отвечает за него, и это большая ценность сейчас.
– А знаете что, Николай Васильевич! У меня лососки много. Можно пять килограмм отдать. Рыба тоже как мясо считается.
– Если тебе не жалко, то это выход.
– А чего жалеть? Надо же человека выручить.
– Хорошо придумал. Я так и скажу директору.
– А вы возьмите рыбу сейчас.
– Хорошо. Принеси рыбу, но чтобы Пашка об этом не знал. Запомни!
Миша прошел в кубрик. Пашка еще не вернулся. Отрезать большой кусок лососки и завернуть его в газету было делом нескольких минут.
Николай Васильевич прикинул на руке вес рыбы.
– Пожалуй, много… Ну, что останется, принесу обратно.
– Ладно. Я остальное завтра в детсад снесу, – сказал Миша.
Возвращаясь в кубрик, Миша застал Пашку в коридоре. Перед ним стоял Сысоев и грозно спрашивал:
– Ты откуда такой явился?
– Я Пашка.
– Это мне наплевать, что ты Пашка. А зачем ты на судне шляешься?
– Я умывался, дяденька, – испуганно оправдывался мальчик.
– Какой я тебе дяденька! Племянников у меня здесь не водится. Ты мне скажи: зачем ты сюда забрался?
– Я заблудился.
– Оставь его, Сысоев, – вмешался Миша, видя, что Пашка всерьез струсил. – Николай Васильевич ему разрешил переночевать.
– Ага! Ну то-то! Смотри у меня! – погрозил Сысоев пальцем. – Я не посмотрю, что ты Пашка, а раз, два – и готово! Ол райт! Понял?
– Понял, – покорно согласился Пашка.
– Иди, ложись спать!.. Да ты, может, есть хочешь?
Пашка виновато опустил голову.
– Ну, иди за мной! – строго скомандовал Сысоев.
Миша выяснил, что Пашка, возвращаясь назад, заблудился. В машинном отделении его заметил работающий там Сысоев и пошел следом. Запутавшись в расположении дверей, Пашка сунулся было в кубрик машиниста, но, поняв, что заблудился, испуганно попятился обратно в коридор, где и был остановлен Сысоевым.
Неожиданный поворот судьбы сильно волновал Пашку. И теперь, когда Сысоев накормил его и уложил в своем кубрике, он долго ворочался на тюфяке, вздыхал, кряхтел, пока наконец не заснул…
Миша ушел к себе и тоже долго не мог заснуть, поджидая возвращения Николая Васильевича. В глазах все еще стояло прощание с Леной, и сердце мальчика ныло. Неужели он не увидит больше этой славной девочки? Раньше Миша относился к девчонкам сдержанно, не доверял им. Его раздражала пустая болтовня о платьях, ленточках. Сердило постоянное шептание на ухо, по секрету, и беспричинный, как ему казалось, смех. Лена была какая-то другая… Тяжелые дни блокады сделали ее не по летам серьезной, вдумчивой, отзывчивой. Она и техникой интересовалась, и даже швейную машинку умела разбирать…
