– Что же там было? – спросил Котенко.
– Забрались в квартиру какие-то уроды… – ответил один из афганцев. – Связали его и начали что-то требовать. Три пальца секатором отрезали. Ну а он им, видать, что-то пообещал, достал из стола гранату и себя вместе с ними взорвал. В общем, геройски погиб в бою!
Тут все не сговариваясь встали и выпили, не чокаясь. Котенко видя, что поллитровка пуста, пододвинул свою бутылку, но председатель полез под стол и достал оттуда еще одну поллитровку.
– У нас запас, – мрачно сказал председатель. – Не для таких, конечно, случаев, на 9 мая готовили.
Налили снова и снова выпили.
– Если бы не изувечили его тогда менты в трезвяке, может, совсем иначе была бы у него жизнь… – сказал вдруг один из афганцев.
– А что, сильно покалечили? – спросил Котенко, обрадовавшийся, что разговор, кажется, сам выходит на нужную тему. Но, видно, как-то слишком быстро сказал. Боковым зрением Котенко увидел, что председатель смотрит на него, не сводя глаз.
– Давайте мы об этом не будем… – веско проговорил председатель. Котенко понял – надо молчать. Оставалось надеяться, что кто-нибудь проболтается и так.
– Эх, Миша, Миша! Кто же тебя, какие козлы? – помотал головой один из парней.
– Так, может, наркоманы? – сказал Котенко. – Им-то все равно. Они ради тысячи рублей убьют.
Он знал при этом, что как минимум один из убитых и правда наркоман – таких людей он употреблял для «черных» операций. Чтобы если что – прикончить, и искать никто не будет.
– Может и наркоманы, – проговорил председатель, все так же пристально глядя на Котенко. Котенко стало не по себе от этого взгляда. Но он не хотел уходить.
– Может, семье помочь? Есть у него семья?
– спросил он, надеясь все же получить след.
Председатель стал еще мрачнее. Котенко поерзал на стуле и, не дождавшись ответа, сказал:
– Ладно, пойду я, до свидания, ребята. Еще раз примите мои соболезнования…
Уходя, он чувствовал на своей спине сверлящий взгляд председателя. И только на улице вздохнул с облегчением – боялся, что почуют что-то афганцы, и там же его порвут…
– Ну а чем порадует нас отдел новостей?
– спросил редактор. Шла планерка, отделы отчитывались о том, кто что будет писать в этот и следующий номер. Наташа уже знала, что главная новость – взрыв в жилом доме в Черемушках, в квартире на первом этаже. Бесчетнов из-за этой новости с утра бегал с сигаретой за каждым ухом.
– Да вот, Александр Федорович, гранатка взорвалась сегодня под утро в одной квартирке. Четверо – наповал: хозяин квартиры и трое его гостей. Про это и напишу… – сказал Бесчетнов, по привычке без особых подробностей.
– Ого! – сказал редактор. – Только что же, Юрий Геннадьевич, у вас такой крен в сторону криминала? Нужны и положительные новости. Вы нам в газету кровь ведрами льете.
– Это не я, – тут же нашелся Бесчетнов, и продолжил, подняв желтый палец: – Это жизнь!
Планерка засмеялась. Засмеялся и редактор.
– Ну, жизнь. Но все равно, Юрий Геннадьевич, про этот взрыв пишите, конечно, но найдите и хорошего чего-нибудь в нашей жизни… – сказал он.
Наташа слушала все это довольно безразлично – уже ведь далеко не в первый раз на планерке гадали о том, чему она была в общем-то единственный свидетель. Она привыкла даже перед самой собой делать вид, что не знает ничего ни про убийство Крейца, ни про Карташова, ни про Уткину. Спроси ее сейчас о Протопове с Хоркиным – и ей понадобилось бы время, чтобы вспомнить, как она выстрелила Хоркину в голову, а Протопопову – в грудь, и потом еще говорила с ним. Нет, она не забыла все это – просто все было упаковано и отложено в какой-то дальний сундучок ее памяти, запертый потом на большой замок. Только так она могла жить.
После планерки Бесчетнов с Наташей поехали в прокуратуру. Гранкин, вопреки обыкновению, не стал зазывать их в кабинет, а как-то так помаячил глазами и бровями, что Бесчетнов понял – разговор будет на улице. Они вышли, зашли за елки, которыми было обсажено здание прокуратуры, и стали ждать. Скоро мимо них пошел, будто никого вокруг не замечая, Гранкин. Большим пальцем руки он указал – «туда». Они, дав ему пройти, пошли следом.
– А зачем вся эта конспирация? – удивленно спросила Наташа.
– Вот сейчас и узнаем… – ответил ей Бесчетнов, чувствуя по гранкинским мерам предосторожности, что новости должны быть чрезвычайные.
Гранкин перешел проспект, зашел в какой-то двор. Они пошли туда же и скоро нашли его под деревьями.
– Тут у нас такие новости! – негромко заговорил Гранкин. – Мы же нашли пулю из пистолета, из которого грохнули Карташова. Прочесали лес с металлоискателем, но нашли! Ну правда она нам ничего пока не дала, но даст. Но самое потешное вот что: у Хоркина во рту сперма не той группы, которая была у Протопопова! У Хоркина во рту его же сперма!
Лицо у него при этом просто-таки восторженное и глаза выражали какое-то детское счастье – вот как бывает, когда родители дарят то, на что ребенок уже и не рассчитывал.
– Это что же, он сам себя обслуживал? – удивился Бесчетнов.
– Не может мужик сам себя обслуживать!
– сказал Гранкин.
– Это откуда же такое познания? – поддел его Бесчетнов. – Личный опыт или как?
– Ничего тебе больше не скажу! – обиделся Гранкин. – Будешь сам себя обслуживать…
– он насмешливо выделил последнее слово.
– Ладно, Аркадьич, извини. Нуты же понимаешь, что я не мог удержаться… – примирительно сказал Бесчетнов. – Но если у Хоркина во рту его же сперма, значит, извините за подробности, кто-то ему ее в рот натолкал? То есть, там был кто-то еще? – уточнил оторопевший Бесчетнов. Новость, что и говорить, была сногсшибательная.
– Ну да! – так же негромко продолжил Гранкин. – Я же еще в тот день как их нашли, думал – что-то не так. И только потом понял – а свет-то не горел! Но не в темноте же они трахались…
(«Какая же я дура, перемудрила со светом!» – обеспокоенно подумала Наташа).
– Да кто знает, может и в темноте. Может, они стеснялись того, что делают… – усмехнулся Бесчетнов.
– Ага… – скептически качнул головой Гранкин, недовольный тем, что Бесчетнов в чем-то еще сомневается. – И водку они разливали в темноте? И в темноте начали палить друг в друга? Тогда бы там все стенки были в пулях. Но там нет ни одного промаха. И еще: таджики, которые там работают, слышали из этой квартиры музыку, громкую музыку. А потом музыку выключили. Но выстрелов не было. А потом включили.
– То есть, стреляли, пока играла музыка? – насторожился Бесчетнов.
– Ага! – ответил Гранкин.
– Получается, там был третий, который их порешил, выключил музыку, выключил свет и спокойно пошел по своим делам? – уточнил Бесчетнов.
– Получается так… – подтвердил Гранкин.
– Блин, каленые нервы у мужика… – с уважением сказал Бесчетнов.
– А почему ты думаешь, что у мужика? – как-то так, по-особому, будто знал что-то еще, будто еще далеко не кончились у него козыри, спросил Гранкин, и у Наташи заныло сердце.
– А ты допускаешь, что баба, ой, Наташа, извини, девушка, убила двоих, и потом так спокойно все почистила? Да еще и спермы в рот Хоркину натолкала?! – сказал Бесчетнов.
(«И правда – как же я это все смогла?» – подумала Наташа).
– Допустить такое трудно, зато это все объясняет… – ответил Гранкин. – Причем, заметь, есть только хоркинская и протопоповская сперма. Если бы там был мужик, была бы третья сперма. Значит, был тот, кто спермы не имеет – женщина!
– Блин, Аркадьич, когда мы с тобой поговорим о чем-то нормальном?! – вдруг опомнился Бесчетнов.
– А что тебе не нравится? – удивился Гранкин. – Нормальный мужской разговор – о бабах! Извините, Наташенька – о женщинах.
– Ну ладно, третья была женщина… – проговорил задумчиво Бесчетнов. – А мотив?
– А что – мотив? – насторожился Гранкин.
– Ну за что она их?
(Наташа слушала, ни жива ни мертва – она уже допускала, что в прокуратуре и мотив как-то вычислили. Хотя, успокаивала она себя, тогда Гранкин бы вел с ней совсем другие беседы).
– А вот тут ты меня поймал… – вздохнул Гранкин. – С мотивом слабовасто. У них было столько дел, что даже не знаешь, за что их могли наказать. Вот они полезли в аферы с муниципальным имуществом. Вдруг это кому-то не понравилось? А еще до этого они тырили бюджетные деньги вагонами – может, и здесь чего накосячили?
– А я тебе говорил, Аркадьич, что они не у государства украли! Если бы у нас всех, кто у государства ворует, находили с собственной спермой во рту, уже давно некому было бы речи с трибун толкать! – сказал Бесчетнов. – Не поделились они, не поделились… Но вот что смущает – чего так затейливо убивать-то? Ну привязали бы две гири к ногам – и в реку с моста. А тут сперма, коньяк, музыка, свет – экшна многовато.
– Как раз нормально… – пожал плечами Гранкин, знавший это бесчетновское словцо – «экшн». – Это все просто для того, чтобы мы запутались.
