– Не повторять ошибок.
В тот момент, когда я договаривала слово «ошибок», пуля из пистолета в моей руке, легко прошив подголовник кресла, вошла в голову Митрохина, и на лобовое стекло веером брызнули кровь и мозг.
Я вышла из остановившейся машины и медленно, придерживаясь обочины дороги, направилась к дому, который так опрометчиво (а куда он делся бы?) указал Митрохин. Уже покойный Митрохин. Сванидзе, будь он здесь, незамедлительно упрекнул бы меня в кровожадности и развил очередную свою пышную теорию, но… во-первых, никакого Сванидзе и близко нет; а во-вторых, если бы не я их, то они бы меня. Их разговор не оставлял никаких иллюзий. К тому же, кажется, они собирались не просто меня убить, а перед этим еще и… Ладно. Не будем о грустном. Хотя и после того, как я чудом высвободилась, положение не из веселых. Что предпринять? Здравый смысл диктовал вполне естественное решение: руки в ноги (пока целы), и убираться подальше от этого проклятого джипа, весь салон которого залит кровью. Моих отпечатков там вроде остаться не должно, а где могли быть, я стерла платком. Тщательно протерла.
Впрочем, благоразумию уже не было места: кровь пенилась в моих жилах. Ведь во мне сидел зверь. Пантера. И стоило судьбе поставить меня в шаге от смерти – и эта кошка пробуждалась. Да, как всегда, раз за разом: вспыхивали желтоватые глаза, из мягких подушечек на лапах выныривали смертоносные когти, и звериный нюх неотвратимо подхватывал летящий по ветру запах борьбы и крови. Я боялась и одновременно ждала этих мгновений. Акира… о, Акира хорошо потрудился, он сумел сделать меня той, кем наметил, даже если это шло вразрез с моей собственной волей.
Я была сильно задета за живое. Сначала меня задел Родион, мой собственный босс, а потом оскорбили эти двое, и нелепое, грязное оскорбление это умылось кровью.
…Дом Усова светился окнами. Фонарь отбрасывал на землю желтое пятно. Я вскинула на плечо свою сумочку, сжала рукоять пистолета в левой руке и решительно шагнула к дому. И тут услышала за своей спиной шум мотора приближающегося автомобиля. Я встала за придорожное дерево, и тут же в лицо бросился прохладный вечерний воздух: мимо меня проехал и у самой ограды остановился автомобиль. Захлопали двери. Та-ак! По всей видимости, прибыли еще какие-то люди Усова. Я рассмотрела четверых, один за другим выходящих из машины. Причем, если не ошибаюсь, среди этих людей была одна женщина.
…Нина Алексеевна?
– Очень просто открывается, – выговорил незнакомый мне ровный хрипловатый голос. – Вот… раз, и готово. Идем.
Я выглянула из-за дерева и увидела, что, миновав калитку усовской дачи, к дому идут все четверо: первый высокий, второй – пониже и пошире, кажется, с бородой, третий… точнее, третья – женщина, и не Нина Алексеевна. Нина Алексеевна была повыше. А четвертый человек, низенький и плотный… четвертый человек шел, широко ставя ноги, как краб, и сильно прихрамывал.
Этого человека сложно было не узнать. Я машинально схватилась было за телефон, чтобы звонить Родиону, но тут же решила этого не делать. Да, конечно. Глупость эти телефонные звонки, тем более что…
Выстрелы! Еще и еще! И еще! Дом Усова глухо извергал из себя одну за другой сухие автоматные очереди, солидно бухали одиночные выстрелы, стелился вой потревоженной сигнализации, раздался протяжный предсмертный стон.
Я решительно сняла пистолет с предохранителя и бросилась к дому, у самого входа в который явно рисовалась чья-то стройная неподвижная фигура.
Роман Белосельцев одним коротким движением зашвырнул шприц за свою спину. Там, в кресле, сидел Наседкин, и шприц чуть было не попал ему в голову, о чем он тут же поспешил недовольно заявить. Белосельцев посмотрел на него и выговорил:
– Как, ты еще жив? Это забавно. Ты, Наседкин, плохо понимаешь, что ты сегодня будешь делать. Я тебя настрою. Ты вообще очень похож на одного хромого мопса, который жил во дворе воронежской клиники.
– Это где твоего братца пользовали? – огрызнулся тот.
– Абсолютно верно, – спокойно ответил Белосельцев. – Ты хорошо информирован о том, где и кого в нашей семье пользовали. Поможете мне, ребята. Правда, я не исключаю, что кого-то из вас могут положить на месте, но, уверяю, потеря для общества будет небольшая. Это так говорили одному мальчику, который упорно не мог понять выражения «у тебя не все дома». Ему говорят: «Да у тебя ж не все дома, дурень», а он улыбался и говорил: «Нет, у меня и папа, и мама дома. И еще дедушка с бабушкой в Москве». Ладно, – махнул рукой Роман. – Коля! Коля, иди сюда.
Николай выглянул из дверного проема:
– Ты что-то очень уверенно распоряжаться начал. Ты, Рома, наверно, забыл, кто тут главный.
Голос его прозвучал не очень уверенно, и тот, кому адресовались эти слова, без труда это уловил. Он поднялся с кресла, глянул в лицо бородатого, и тому показалось, что на его глазные яблоки давят чьи-то грубые холодные пальцы. Радужные пятна размером с хорошую столовую тарелку закружились в воздухе, и в голове Николая всплыло воспоминание: седой человек с окровавленной головой, лежащий под окнами в палисаднике. У бородатого был под мышкой пистолет, он мог бы выхватить его и хорошенько растолковать наглому выскочке, кто в шайке квартирных убийц главный, но… он этого не сделал. Одна мысль о том, что можно поднять пистолет на уровень холодного лица Романа Белосельцева, наполнила душу Николая липким страхом. Струйки пота пробороздили спину.
– Ну? – тихо спросил Роман.
– Я все сделаю, как ты сказал. Женя, Ира… да?
«Да» прозвучало тускло и жалко.
– Вечера дождемся, – хмуро проговорил Белосельцев.
– Рома, а ты покушать не хочешь?
– Нет…
После этого короткого «нет» никто не решался нарушить тишину. Николай теребил свою бороду, Наседкин угрюмо разбирал свой «ТТ», а Ирина смотрела перед собой широко раскрытыми глазами и вспоминала тот самый трюк с машиной, который Белосельцев показал ей еще на первом курсе. Больше пяти лет назад. И за который его выгнали из университета. Тогда они, Ирина и Роман, семнадцатилетние, стояли у входа в университетский корпус и пили пиво. Мимо шел жирный тип, племянник профессора Ивана Никитича Пастухова. Этому жирному типу на днях родители приобрели подержанный «Фольксваген». Роман сказал, что неплохо было бы проучить этого наглеца, который Ирину не по-детски доставал и прямым текстом предлагал трахнуться прямо в салоне его машины. Ту же сакраментальную фразу пастуховский племянничек произнес и сейчас, а когда получил достойный ответ, то коротко обругал и Ирину, и Романа и направился к своей тачке. Распахнул дверцу, вставил ключ в зажигание… Роман его окликнул:
– Эй!
Тот обернулся:
– Че ты там вякнул?
– Да ничего. Я просто хотел сказать, что ты перепутал. Ты в мою машину лезешь. Не видишь, что ли? У тебя красный «Фольксваген», а это белая «девятка». А твоя – во-он, под деревом стоит, в ней какой-то дурик роется. Поспеши.
Реакция того была совершенно неожиданной: племянник вздрогнул всем телом, оглядел свою машину, которую Роман обозвал «белой «девяткой», и побежал к машине под деревом, к грязному, мышиного цвета «москвичонку». Выбросил из салона хозяина, плюгавого мужичонку, и, судорожно схватившись за торчавшие в зажигании ключи, завел мотор. Роман наблюдал, скромно улыбаясь, Ирина окаменела от изумления. Племянник хлопнул дверью «Москвича», мотор взревел и унес раскормленные телеса профессорского родственника за ближайший угол. За которым и заглох.
– Ну что, Ира, поехали кататься, – сказал Роман.
– Но это же… это же машина Славы. Что это с ним?..
– Не знаю. Но не оставлять же нам, как добрым друзьям, его машину посреди улицы. В Москве столько угонщиков.
Она взглянула. На его точеном лице сияла улыбка. Ирина качнула головой.
– Но что же с ним?..
– Он увидел, что такое настоящий «Фольксваген» б/у, – весело сказал Роман. И только потом Ира узнала, что произошло: племянник увидел под деревом свой «Фольксваген», хотя на самом деле… Одним словом, простой кратковременный гипноз.
…Ирина вынырнула из воспоминаний под воздействием тихого голоса Романа: кажется, он сказал о том, что пора спускаться к машине и ехать.
Ехать нужно было за город. Роман сам сел за руль, хотя прав у него не было, да и вел он не очень хорошо. Но почему-то никто не беспокоился за судьбу поездки и не боялся оказаться в кювете или на прицепе у дорожных ментов. Тем паче никто не задумывался, почему две какие-то непонятные инъекции сделали из беспомощного, невменяемого полутрупа – человека, которому приходилось безоговорочно подчиняться. Все молчали, один Наседкин что-то бормотал себе под нос. Считалку какую-то детскую.
Роман свернул на боковую трассу и сказал:
– Едем мы к Усову. Это он забрал мою мать, и он ждет, что я к нему явлюсь. Но нас четверо. Делать будете то, что я скажу. Никакой самодеятельности, ребята. Это вам не дедушек убивать, уроды. Вы бывалые, сентиментальностью не страдаете, так что никаких проблем не вижу.
