Корнелий немного подумал, перешел дорогу и направился в ту же сторону, что и пакет, но с пакетом больше не встретился. Тот уже побежал куда-то по неведомым делам. Корнелий держался домов по левой стороне бульвара. Довольно быстро остановился и, опасливо поглядывая по сторонам, немного постоял перед жестяной рекламой подвального магазинчика:
«АЛКОГОЛЬ И ТАБАКМЫ ВАМ ВСЕГДА РАДЫ»Со стороны могло показаться, что замотанный в шарфик молодой человек имеет какие-то виды на этот магазинчик, но ничего подобного. Убедившись, что рядом никого нет, Корнелий, хватаясь за оконные решетки, ловко забрался на чердак небольшого двухэтажного дома.
Когда-то они уже были здесь вместе с Варварой, знавшей в центре Москвы все закутки. Чердак представлял собой не полноценный этаж, а тесный длинный треугольный закуток, необходимый для ухода за крышей. Даже выпрямиться на нем Корнелий толком не смог бы. Он лежал на спине, вдыхая запах многих поколений голубей, и играл на флейте.
Звуки флейты были тихие, печальные. Корнелий играл и вспоминал Варвару. Он никогда не думал о ней специально, даже запрещал себе лишний раз вспоминать, но Варвара точно сама приходила к нему. Порой он даже говорил с пустотой, считая, что она сидит где-то рядом.
Вот и сейчас Корнелий играл – и тихие звуки флейты разливались по всему центру Москвы вплоть до Садового кольца, кое-где даже Садовое кольцо пересекали. Их не задерживали стены, не заглушал грохот бетономешалок и мусорных грузовиков, спешивших воспользоваться пустыми ночными дорогами.
Они в каждый дом проникали. В каждую квартиру. В каждый офис, где на пафосных кожаных диванах, подстелив под ботинки газетку и надув припрятанную подушку, дремали бдительные ночные сторожа. Звуки эти были легкие, неуловимые. И везде несли они мир и радость. Вроде и слышали их, а вроде и не слышали. Люди замирали, вскидывали головы, как бы что-то различив, но тихи были их квартиры. Капала вода, включался холодильник. Люди опускали головы, утыкаясь в быт, но потом снова, вздрогнув, вскидывали их, тревожимые этими неслышимыми звуками.
Корнелий играл и сам себе удивлялся, что так легко течет сегодня его музыка. Точно прорвало где-то плотину, и музыка хлынула, спеша затопить Москву. Вот только магии не имела. Ну и что? Зачем магия? Музыка и есть настоящая первичная магия, остальное все так, бытовое чародейство!
Долго, очень долго играл Корнелий. И все ему чудилось, что Варвара сидит в темноте и слушает его. Порой он даже улавливал какие-то нечеткие звуки, как если бы Варвара зябко шевелилась в темноте, или хмыкала, или засовывала бы ладони в рукава куртки. Чтобы не разрушать мечты, Корнелий в темноту не глядел и к звукам лишний раз не прислушивался. Сколько раз так бывало: посмотришь – и видишь, что это не Варвара вовсе, а хлопает форточка, или трутся между собой ветки в парке, или ветер раскачивает дорожный знак, или мало ли что еще…
Наконец, перестав играть, Корнелий оторвал флейту от губ. Теперь он просто лежал и смотрел на сереющую, прямым углом сходящуюся внутренность крыши. И тут в темноте опять кто-то завозился. Причем очень явственно завозился. Корнелий больше не мог притворяться, что ничего не слышит. Он перевернулся на живот и посмотрел в темноту.
Чердак был узкий, тесный, но длинный. Не чердак, а целый тоннель, протянувшийся над всем домом. В темноте чердака, в дальнем его конце, шевелилось что-то серое и довольно большое. Мысль о том, что это голуби, сразу отпала.
– Варвара! – окликнул Корнелий.
Серое и больше перестало шевелиться.
Испытывая страх, но и любопытство тоже, Корнелий встал на четвереньки и пополз в темноту. То и дело руки его нашаривали голубиные перья, а один или два раза даже целое голубиное крыло. Это он определял на ощупь. Такие открытия Корнелию совсем не понравились. Если перья голуби вполне себе могли терять и по своей воле, то чтобы вместе с крыльями – тут уж требовалась чья-то помощь.
Чем ближе он подползал к серой тени, тем крупнее она ему казалась. «Варварой» Корнелий тень уже не называл. Он понял, что это не Варвара. Но вот кто? Глаза различали лишь неясный силуэт.
– Ау! – окликнул он метров за десять.
Серая тень шевельнулась и издала невнятный звук. Корнелий отчего-то решил, что это страдальческий вздох или стон.
– Вы себя хорошо чувствуете? Вам помочь? – сострадательно спросил он и побежал на четвереньках вдвое быстрее.
Внезапно что-то взметнулось из темноты ему навстречу. Корнелий увидел распахнувшиеся крылья, занявшие всю ширину чердака. Мелькнул загнутый клюв. Вспыхнул круглый желтый глаз.
Корнелия спасло то, что удар крылом он получил прежде, чем удар когтистой лапой. Крыло запуталось, задев за балку, а потом высвободилось, отчасти неожиданно и для самого существа. Отброшенный метра на два, Корнелий перекатился через голову и упал на спину. В темноте что-то ворочалось, запутавшись крыльями в балках. Загрохотало железо. Когтистая лапа ударила снизу по крыше и начисто снесла огромный лист. Хлынувший снаружи сероватый свет залил мускулистое тело льва и грозную орлиную голову. Глаза искали Корнелия с явным желанием завершить начатое.
«Мне конец!» – подумал Корнелий, но подумал без страха. Для страха тоже нужно время.
Грифон взметнулся и, ломая балки как спички, попытался добраться до Корнелия. Бывшего стража света осыпало чердачным мусором и высохшим пометом. Он попытался откатиться под уцелевшую часть крыши, но его поддели лапой и вытащили из убежища, как мышь. Действуя по наитию, Корнелий поднес к губам флейту и заиграл. Устремившийся к нему загнутый клюв остановился до того, как нанес смертельный удар.
Повернув голову чуть набок, как это делают птицы, грифон с недоумением уставился на Корнелия, не понимая, откуда идут эти звуки. Точно ли от Корнелия? Нельзя ли все-таки его прикончить, но так, чтобы и музыка не прекращалась?
Корнелий продолжал играть. Он больше ничего не опасался. Умирать так умирать! Звуки, поначалу размытые, крепли. И чем увереннее становилась игра Корнелия, тем спокойнее вел себя грифон. Он сложил крылья и устроился рядом с Корнелием. Бывшего же стража, чтобы он никуда не делся, грифон мягко придавил лапой, удерживая его на месте. Лапа была тяжеловата для Корнелия. Он капризно дернул ногой, освобождая ее.
– А ну двинься! Разлегся тут! – велел он грифону.
Грифон угрожающе заклекотал.
– Я тебе порычу! – прикрикнул на него Корнелий, ладонью отталкивая его клюв. Он сам себя не узнавал. И с чего он вдруг осмелел? Вот она – волшебная сила искусства!
Грифон опять заклекотал, но как-то почти виновато. Вроде как и ворчал, вроде как и просил прощения. Продолжая играть, Корнелий разглядывал грифона. Тот лежал удачно – как раз под проломом крыши, заливаемый лунным светом. На боку у грифона Корнелий разглядел плохо затягивающуюся рану. Видимо, она побаливала, потому что грифон то и дело озабоченно поглядывал на нее и принимался терзать ее клювом.
– А ну фу! Перестань! Так она никогда не заживет! – прикрикнул на него Корнелий.
Грифон заворчал, но послушался.
Корнелий все играл. Дважды он пытался перестать, и дважды круглый зрак грифона распахивался, становясь угрожающим, страшным. Корнелий торопливо возвращал к губам флейту, и гнев в орлином зраке погасал. Проснувшиеся голуби сонно разгуливали у грифона перед носом, касались его лап, и он не нападал на них.
Маголодия Корнелия набирала силу. Все быстрее звучала она и одновременно все тише. В Москве наступало утро. Протягивало к городу прохладные зимние руки. Касалось крыш. Гладило дома.
Корнелий неутомимо играл, хотя замерзшие пальцы, на которые ему толком не удавалось подуть, чтобы согреть их хотя бы дыханием, начинали неметь. Грифон слушал. Его встопорщенные очертания становились все более мирными. Корнелий играл и ощущал, как грифон смягчается и душа его теплеет, как теплеет и смягчается душа самого Корнелия. А потом звуки музыки вообще стали исчезать, и в короткие мгновения таких подвисаний Корнелий играл словно в пустоту – играл и чувствовал, что это и есть самая настоящая музыка. И что он прорывается в эту музыку. Пусть на секунды, но прорывается.
А потом что-то вдруг выбило флейту из руки Корнелия. И выбило очень грубо. Корнелий даже ободрал флейтой щеку. Вспыхнул свет. Это был тусклый и мертвенный свет, какой бывает от наспех начерченной руны мрака.
– Уберите его флейту! Он ни в коем случае не должен играть!.. Самого светлого пока не трогать! – приказал кто-то.
Корнелий увидел четырех стражей мрака в грубых, словно опаленных огнем плащах. Один из них, только что выбивший ногой его флейту, стоял согнувшись и упирался головой в низкую крышу. Грифон, разнеженный музыкой, не успел вовремя атаковать. На него набросили сеть. Сеть эта – с виду легкая, несерьезная – явно была магического происхождения, потому что хотя грифон и бился, но не мог ее порвать, а только все сильнее запутывался.
