– Но ты же летаешь! – сказал Буслаев.
– Ну это ж я! – скромно сказала Дафна.
Мефодий осторожно поднялся, недоверчиво оглядываясь на крылья. Они опять не шевелились. Страшно было представить, что произошло бы, не отвлеки Варсус птерозавров. Пара перьев и подошва от ботинка – вот и все воспоминание о Мефе.
– Вспомни, что предшествовало тому, как ты пропахал носом землю. Может, подумал о чем-то? Или что-то ощутил! – предположила Дафна.
Мефодий стал вспоминать, и опять в какой-то момент его дернуло, да так, что он едва устоял, успев выставить вперед ногу.
– О чем ты думал? – быстро спросила Дафна.
– Да ни о чем. Просто расслабил плечи.
– И все?
– Все.
– Легкость! – воскликнула вдруг Дафна. – Я поняла, в чем твоя ошибка! Ты напрягаешься! Пытаешься сделать огромное мускульное усилие, как будто крылья – это гребля.
– А что, не гребля?
– В том-то и дело, что нет! Легче! Еще легче! Слушай крылья и одновременно верь, что ты летишь! Верь! Стоит на миг потерять эту веру в возможность полета – и полет становится невыносимой тяжестью. Ну же! Давай!
Мефодий закрыл глаза. Попытался увидеть свои крылья. Вот они – огромные, легкие, сильные! Через них протекают потоки энергии – не из Тартара, разумеется! Из Эдема! Вот крылья разливают свет, вот поднимают его над землей! Вот он воспаряет, летит!
Рядом кто-то засмеялся. Можно даже сказать, заржал. Мефодий открыл глаза. Дафна едва не плакала от смеха. Даже на корточки присела.
– Что? Опять не так? – мрачно спросил Буслаев.
– Угу! Ты похож на продавца арбузов на семинаре по медитации! Воображаю, какую ерунду ты сейчас представлял… Легче надо, проще! Просто верь и лети!
Меф рассердился и стал верить. Почему другие могут, а он нет?! Нет уж, милый, давай! Записался в орлы, так переставай быть курицей! У него все так всегда получалось – через гнев на себя.
Что-то произошло. Мефодий почувствовал легкое покалывание. На несколько мгновений он ощутил крылья целиком – от начала до кончиков. Перья раздвинулись, стали просторнее как-то, заняли больше места.
– Ага, веришь! – одобрила Дафна. – А теперь еще крылышками все же помаши! Одна вера-то хорошо, но крылышками тоже махать надо!
И Меф послушно взмахнул крыльями, впервые почувствовав их как нечто отдельное от лопаток. Ощущение было новое, непривычное, чем-то схожее с тем, будто, нырнув, выгребаешь из глубины, ладонями отталкиваясь от воды. Ступни его разгрузились весом, а после и вовсе оторвались от земли.
Мефодий недоверчиво посмотрел вниз, пытаясь заглянуть себе под ноги, и опять неуклюже шлепнулся, ушибив колено. Но теперь он уже знал, что ему делать и где ошибка. И, вскочив, сразу оторвался от земли. Поднялся метра на два, снова снизился и, экспериментируя, стал загребать крыльями то сильнее, то слабее. То сближал их, то полностью расправлял. И каждое движение чутко отзывалось на полете.
– Отлично! – похвалила Дафна. – Понял как? А когда скорость выше – там уже достаточно перо немного подвернуть. А теперь лети за мной! Если голова будет кружиться – сразу снижайся!
Указывая Мефу, что ему делать, она вертелась перед ним как бабочка. И спиной вперед летела, и в воздухе зависала. В ее движениях была та же дразнящая легкость, что и у Варсуса.
Сохраняя в воздухе хрупкое равновесие, Мефодий осторожно наклонился вперед. Руки сразу стали задевать за крылья, и он прижал их к груди. Потом спохватился и опять вытянул руки, готовясь страховать голову, если будет падать. Слушая команды Дафны, он потихоньку загреб крыльями, но тотчас, чувствуя, что начинает проваливаться, панически замахал ими.
– Не барахтайся! – велела Дафна. – Вперед! Потихоньку! Заметь: ты получил уже готовые крылья! А вообще-то первые десять тысяч лет, пока крылья растут, стражи не летают!
Мефодий зачерпнул крыльями воздух и немного продвинулся вперед.
– Молодец! А теперь лети за мной!.. Выше трех метров не поднимаемся!
И Буслаев послушно полетел за ней, чувствуя себя ребенком, который учится ходить. Он летел! Сам! Постепенно восторг нового его состояния – восторг, который не мог заглушить даже Тартар, – начинал охватывать его. Кровь Демида Буслаева начинала просыпаться в нем, наполнять радостью полета.
Экспериментируя, Меф то нырял немного вниз, то кренился вправо, чтобы описать в воздухе дугу. Один раз он попытался даже подогнуть крылья, одновременно распушив крайние перья, как это делала Дафна, когда скользила над самой землей, и закончилось все тем, что он метра четыре проехал на животе, собирая все колючки.
– Осторожно! – сказала Дафна. – У тебя может начаться кризис второго часа! К концу второго часа практики всякому новичку кажется, что он профи. Он начинает форсить, и потом его кости собирают в мешочек.
– Да осторожен я, осторожен! – огрызнулся Меф, не любивший нотаций.
Постепенно пирамиды становились все ближе.
Глава двадцатая
Близость утра
Меня всегда волновал вопрос: почему человек не желает учиться на чужих ошибках? Что в розетку пальцами лезть нельзя – тут он еще готов чужому опыту поверить, а вот в чем-то главном никогда не поверит.
Эссиорх
Корнелию не спалось. Он ворочался, ворчал на Добряка, который шумно чесался на полу, одолеваемый блохами. Простыня сбивалась. Сгоряча Корнелий вообще сдернул ее, собираясь спать на матрасе. Но на матрасе обнаружились какие-то пристроченные тряпичные клочки, а это оказалось еще хуже.
Когда же Корнелий разобрался с клочками, то понял, что дело было не в клочках даже, а в холоде. Масляный радиатор сгорел накануне вечером, когда Корнелий вздумал сушить на нем мокрый свитер. Высохнуть-то свитер высох, но из мести уронил несколько капель на металлические кишочки перегревшегося радиатора.
Спасаясь от холода, Корнелий натянул куртку. Под курткой телу стало тепло, но мерзли ноги. Тогда он додумался засунуть их в рукава, а сам кое-как накрылся одеялом и курткой. На молнии был бегунок с язычком, оказавшийся как раз в районе подбородка. Сам не зная зачем, Корнелий сунул бегунок в рот и стал сосать его как леденец. Потом опомнился и выплюнул.
«Я идиот! – подумал он угрюмо. – Все мои поступки – это поступки идиота! Зачем я заставляю себя спать, если мне холодно и противно?»
– Потому что ночь! – ответил Корнелию голос его здравого смысла.
– И чего?
– А того, – назидательно передразнил здравый смысл, – что ты больше не страж! Живи как человек! Ночью спи, а днем занимайся делами! Устройся на работу, или сойдешь с ума! На обычную человеческую работу! Эссиорх достанет тебе документы!
Корнелий лягнул в темноту засунутой в рукав куртки ногой, пытаясь пнуть свой здравый смысл, но, разумеется, смыслу этим ничуть не повредил. Зато сбросил с себя одеяло, поцарапал подбородок молнией, и ему опять стало холодно.
– У меня даже фамилии нет! – жалея себя, всхлипнул бывший страж.
– Ну и что? Возьми себе фамилию Корнельчуков!
– Как Корней Чуковский, что ли?
– Он был Корнейчуков! – не растерялся здравый смысл.
Будущий Корнелий Корнельчуков опять лягнул темноту.
– И кем я могу работать?
– Да кем угодно. Хоть официантом в кафе!
– Не-е-ет!
– Тогда в оркестре. Или репетитором по музыке, – непреклонно заявил здравый смысл.
Корнелий, готовившийся в очередной раз завопить, помедлил с воплем, и здравый смысл, сообразив, что попал в точку, размечтался, как его хозяин будет ходить по урокам, а после, получив деньги, покупать гречку, сметану, плавленые сырки, йогурты, яблоки, пельмени и прочие растущие и не растущие на деревьях продукты.
– Я не могу продавать искусство, обучая ему кого попало! – слабо вякнул Корнелий.
– Дети обожают музыку! Иначе родители не отдавали бы их в музыкальные школы! – возразил здравый смысл, но не очень уверенно, потому что ему совестно было хитрить.
Одержав над здравым смыслом кратковременную победу, довольный Корнелий решил развить успех. Если он победил его один раз, значит, сможет победить и во второй, отправившись гулять ночью.
Корнелий натянул джинсы, по запаху подобрал себе чистые носки, утеплился шарфиком, поднял воротник куртки и, сунув под мышку флейту, вышел из подземного перехода. Большие четырехугольные часы показывали пять минут пятого.
– Вот видишь, уже не ночь! – сказал Корнелий здравому смыслу.
Тот угрюмо отмолчался, продолжая дуться. Корнелий огляделся, согревая себе руки дыханием. Все же в том, чтобы жить в центре, есть свои прелести. За его спиной сиял огнями кинотеатр «Художественный». У ног Корнелия лежал Старый Арбат. Ветер гнал по нему пустой пакет, надувавшийся как парус. Добравшись до поворота, пакет замедлился, выбирая дорогу, и свернул к бывшему особняку графа Толстого, в котором прямо за окнами первого этажа умер Николай Гоголь.
Корнелий немного подумал, перешел дорогу и направился в ту же сторону, что и пакет, но с пакетом больше не встретился. Тот уже побежал куда-то по неведомым делам. Корнелий держался домов по левой стороне бульвара. Довольно быстро остановился и, опасливо поглядывая по сторонам, немного постоял перед жестяной рекламой подвального магазинчика:
