В 1958-м году я вступил в Коммунистическую партию. Перед этим совершил прыжок из самолета ИЛ-14. Это было посложнее, чем из АН-2 (двери узкие и скорость выше). Рекомендацию мне дал Г.А.Гвоздев.
Медпункт переехал в здание бывшего штаба полка. Стало просторнее. Расширился лазарет, и был сделан изолятор на две инфекции, имевший отдельный вход.
Много сил требовало проведение диспансеризации. Анализы крови и мочи и флюорография производились в госпитале, а антропометрические и физикальные исследования в медпункте. Дело обычное, но хлопотное. Нужно было охватить всех. Особенно утомительными были бесконечные записи в медицинских книжках. Но было и нечто интересное в этой работе. Я выявил десятки особенностей или вариантов нормы при перкуссии и аускультации сердца и легких. Это, в частности, касалось аномалии 2-го тона сердца на легочной артерии и функционального систолического шума сердца. Обследуемые были молоды (18–20 лет), и органы у них продолжали развиваться. Это отражалось на формировании звуковых явлений. Можно было и проследить за стабильностью выявленных вариантов на протяжении последующих 2-3-х лет (тогда служили три года). Я доложил о результатах этого исследования на совещании врачей.
Хорошей организации требовало проведение ежегодных прививок. Шутка ли: через медпункт должны были пройти 1,5–2 тысячи гвардейцев.
* * *
Как-то на совещании офицерского состава полка командир сообщил нам о слежке, которую вели военные атташе ряда европейских посольств, перемещаясь по насыпи вдоль железной дороги, граничащей с территорией нашей части. Были предприняты меры повышенной бдительности.
Зимними вечерами, когда не было прыжков, в медпункте собирались любители преферанса (Бобуркин, Рыбак, Гвоздев и др.), Курили беспрерывно. Сидели заполночь.
* * *
В 1959-ом году жена успешно окончила педагогический институт. Попыталась устроиться в школу учителем литературы или истории, но мест не было. Предложили пойти научным сотрудником в Рязанский краеведческий музей с зарплатой 450 руб. Стала осваивать материалы экскурсий. Машеньку устроили в детский сад.
Много раз посещали Рязанский Кремль. Жена охотно показывала его нам, и чувствовалось, что она знает и гордится его стариной. При входе в Кремль стояла высоченная колокольня, дальше, через двор, собор Бухвостова, архиерейские покои, здание музея, отдельно здание художественного музея и во дворе небольшое кладбище.
Мы жили в своей десятиметровой комнате. Нашими соседями была семья командира роты С.С.Кутового. Жили дружно. Помню, как возвращаясь поздними вечерами с парашютных прыжков или учений, оказывался в объятиях жены, такой теплой и родной. Дочку старались не будить.
Постепенно накапливался житейский и войсковой опыт. Как-то нужно было отправить группу больных в поликлинику: на консультации к различным специалистам, на рентгеновские исследования и электрокардиографию. Время подпирало, а своя санитарная машина была где-то на выезде. Я вышел на дорогу, ведущую к КПП полка, и остановил грузовик, шедший в город. Дал команду больным залезть в кузов, а сам сел рядом с шофером. Приказал ему довести нас до поликлиники. Типичный захват. Объяснил недоумевавшему шоферу, что иначе пострадают люди. Удивительно, но он послушался, и дело было сделано. Чтобы возвратить солдат в полк вызвали медпунктовскую машину. Начальник медпункта Гвоздев сказал после этого случая, что я становлюсь военным человеком.
Отслужив 3 года, вернулся из армии брат Саша и уехал в г. Загорск инженером на Оптико-механический завод. Вскоре он женился.
Как-то в медпункт прибегает солдат, находит меня и сообщает, что моему отцу стало плохо и что наши соседи просят меня подойти. Я прибежал к себе домой и действительно нашел отца слабым, очень расстроенным, с неясными болями в области сердца. Осмотрел его, но ничего существенного не нашел. Выяснилось, что он был в поликлинике, в рентгеновском кабинете. После рентгеноскопии врач сказал как бы про себя: «Сердце утонуло в диафрагме», хотя ничего плохого не нашел. У отца к тому времени уже было два инфаркта миокарда, и услышанное его испугало. Он еле доехал из города до нашего дома и через соседей вызвал меня. Отец – гиперстеник, в этих случаях сердце действительно лежит на диафрагме, и это – норма. Комментарии рентгенолога были не только неуместны, но и опасны. В своем темном кабинете он не увидел человека. Я дал отцу капель корвалола, успокоил его, объяснив, что у него все в порядке. Деонтологии всем нам нужно учиться.
* * *
1959-ый год. В то время в Рязани, будто бы, действовала нелегальная молодежная коммунистическая организация, по-видимому, студенческая по своему составу. Но говорили об этом глухо.
Как-то плыл я на теплоходе по реке Оке от Рязани до Белоомута, возвращаясь из отпуска на артиллерийские стрельбы. Сидел на палубе, уставленной мешками и чемоданами. Людей было много. В основном, колхозники. Вскоре обратил внимание на парня, сидевшего на лавке недалеко от меня. Не заметить его было нельзя. Он периодически возбуждался и начинал бессвязно кричать. При этом он зло, на разные лады, повторял проклятья, типа «Свинья! Будь ты проклята! Свиная рожа! Будь ты проклята, кукурузная свинья!» Он ни к кому конкретно не обращался, но слышен был всем, и река далеко разносила его проклятья. Можно было принять его за юродивого. Отдохнув немного, он повторял свой «репертуар». И так в течение часов двух. В такие минуты он производил впечатление сумасшедшего, на которого «находило», а, может быть, и впрямь был ненормальным. Он уже изрядно надоел утомленным спутникам, среди которых преобладали крестьяне, и на него уже перестали обращать внимание, вздрагивая лишь всякий раз, когда он начинал орать.
Как врачу мне было любопытно наблюдать за ним, и у меня зародилось сомнение. Он был не один, и этот второй вел себя невозмутимо, временами отлучаясь и бродя по палубе. Заметил я, что между припадками крика и проклятий «юродивый» становился вполне нормальным. Все это не напоминало мне ничего из психиатрии. А вот образ Никиты Сергеевича вполне.
Я даже прошелся по палубе мимо него, чтобы лучше его разглядеть. Да, конечно, умный, ироничный и временами наглый взгляд его не оставлял сомнений в инсценировке. Но в таком случае это была тяжелая работа.
Это было время после 20-го съезда партии и разоблачения культа личности Сталина, время формирования совнархозов, время липовых рапортов о сдаче 2-3-х планов по мясу, в том числе на Рязанщине, приведших после разоблачения к самоубийству первого секретаря Рязанского обкома Ларионова. Смутное было время, время волюнтаризма. И оппозиция этому, безусловно, была.
На какой-то остановке теплохода у шлюзов, уже к вечеру, «пропагандист» и его спутник сошли на берег.
Позже, осенью, я увидел этого парня в городском парке Рязани, сидевшего на скамье и беседовавшего с кем-то. Он был в костюме и галстуке. Никаких странностей в его поведении я не заметил. Больше я его не видел. Эта встреча подтверждала мои корабельные наблюдения. Я думаю, что невольно прикоснулся к тайной организации.
В 1966–1967 гг., уже в Саратове, прошел слух о раскрытии в Рязани якобы заговора так называемых «молодых коммунистов». Имело ли это какое-нибудь отношение к моим случайным наблюдениям, я не знаю. К тому времени Хрущева сменил Брежнев.
* * *
Когда должны были прилетать самолеты для проведения серии парашютных прыжков личным составом полка, и об этом становилось известно, биоритмы жизни у большинства десантников резко менялись. Прежде всего, нарушался сон. Мне, например, постоянно снились сцены покидания борта самолета. Всплывали кадры кинофильмов военного времени, когда я, будто бы парашютист – разведчик, десантируемый в партизанский отряд, выпадал в круглое отверстие в полу самолета (так действительно было во время войны) и оказывался темной ночью в партизанском лесу. Бывало, просыпался в поту.
Напряжение несколько уменьшалось, когда самолеты прибывали. Обычно они садились на аэродром Дягилево под Рязанью. Начиналась суматоха с получением со складов и укладкой парашютов. Лечила занятость делом. А потом происходил выезд десантников по графику на аэродром, посадка их в самолеты и, наконец, начинались сами прыжки. Все это делалось коллективно, и человек не оставался один на один с собой, кроме момента самого прыжка. После прыжка наступало успокоение, и можно было запросто совершить и второй, и третий прыжки. Здоровая реальность вытесняла тревожность страхов. Самолеты улетали, и начиналась обычная спокойная работа и жизнь.
Жизнь воинской части постоянно чему-то учила. Помню весной 1959 г. парадный расчет полка – числом до батальона – убыл из Рязани в Москву, в Лихоборы, что недалеко от метро «Сокол». Личный состав и медслужба разместились в громадном санпропускнике, работавшем еще в годы войны и полностью готовом к санобработке тысяч бойцов в случае мобилизации. Так и жили среди кранов и душевых установок.
