немаленькие — с пяти-, а то и с семиэтажный дом.
Москалев оглядел машину. Бока были вроде бы сухие, чистые, а вот внизу, под ногами, было сыровато. Вчера вечером ланча за что-то зацепила днищем, хотя за что она могла зацепить в океане? Если только за бревно, упавшее в воду с какого-нибудь парохода? Но удар был, отчетливый и довольно ощутимый… Не треснула ли где обшивка днища? Этого еще недоставало. Геннадий поморщился, словно бы больно было ему, а не ланче.
С другой стороны, может, вообще ничего страшного нет, в машинный отсек попала обычная морось, сдуваемая ветром с волн, — а бывает она такая плотная, частая, что человек в несколько секунд промокает до нитки…
Занятная океанская кудрявость, украсившая пространство, быстро превратилась в неряшливую лохматую пену, с волн срывались не только похожие на стога сена белые шапки, но и мутная грязноватая налипь, словно бы сбитая с губ умалишенного, стремительно взмывала в воздух, приклеивалась в рубке к стенкам.
Обеспокоенно крутя головой, Пабло уступил место у штурвала своему тезке, также Пабло, — низенькому, кривоногому, седому, уже находящемуся в том возрасте, когда не в океан на промысел ходят, а в туалет после сытного обеда, либо чистят ножом рыбу, принесенную с базара, да с завистью поглядывают в окошко на недалекую океанскую синь.
Но Пабло-второй был опытным рыбаком, много опытнее Пабло-первого, соли съел столько, сколько не съел весь экипаж их ланчи, вместе взятый.
Лицо у Пабло-второго тоже было обеспокоенным, его тоже нехорошо удивило стремительное преображение океана, злая энергия, выплескивавшаяся на поверхность волн с далекого дна, муть и грязь, возникшие неведомо откуда, внезапно родившийся в глуби и вымахнувший на поверхность, постоянно усиливающийся гул…
Вскоре волны начали бить ланчу так, что она могла оторваться от грузной сети и взлететь в воздух, — таких ударов ни одна веревка не выдержит, каким бы прочным ни был сизаль, — деревянный корпус шхуны трещал.
Побыв несколько минут в рулевой рубке, Геннадий вновь кинулся вниз, в машинный отсек. Машина была сухая, хотя воды на полу стало больше, она уже плескалась, как грязный чай, налитый в блюдце, искрилась радужными разводами… Значит, все-таки где-то протекает корпус ланчи.
Не знал Геннадий, что два дня назад, когда он, отдежурив ночь у машины, решил немного поспать, в отсек, в самый низ, спускался Пабло-первый и, ворча недовольно: посудина, мол, плетется слишком медленно, во всем этом виновата чересчур сильно затянутая кран-букса, — ослабил ее. Механику же ничего не сказал — ни словечка. Кран-букса — это механизм, который сжимает ходовой вал, идущий к гребному винту и не пускает воду в корпус шхуны… Сквозь эту слабину и начала сочиться вода. Кран-буксу требовалось подтянуть снова, но Пабло — он же капитан все-таки, начальник, — решил этого не делать…
А те полведра, что натекут в отсек, можно легко откачать. На ланче для этих целей был установлен слаботочный двадцатичетырехвольтовый насос. Насос был старый, Пабло взял его взаймы у одного из своих приятелей, который раньше ходил ловить и альбакору, и ленгваду — большую и плоскую, как камбала, рыбу, только вкусом получше, и серу, в российских краях совершенно неведомую, но заслуживающую того, чтобы ее упомянуть, и бакалаву, но потом приятель получил в наследство золото какого-то богатого своего дядюшки и океан перестал его интересовать.
Ланча бывшего рыбака ныне неподвижно догнивала свой век в самом дальнем углу бухты и уже была готова положить начало морскому кладбищу, — около нее поставил на якорь свою шхуну с облезлой краской и проломленным правым бортом сосед Пабло, старье это надо было бы вывести из порта на веревочке и затопить где-нибудь, но у начальства здешнего до этого, судя по всему, не доходили руки. А так бухту можно вообще загадить, и делается это легко. Оглянуться даже не успеешь, как чистая голубая вода окажется рыжей или серой…
Насос был поставлен впопыхах, привязан проволокой к скобе, вбитой в деревянную стенку, и что показательно — имел свой рубильник. Именно присутствие такой внушительной детали, как собственный рубильник, насторожило Геннадия. И предчувствие не обмануло его…
Тем временем над океаном пронесся шквал ветра. Порыв был короткий, но сильный, ветер, будто ножом, срезал макушки сразу у нескольких волн, приподнял их над водой и с грохотом опустил в океан.
После такого внезапного, комбинированного воздушно-водяного удара наступила тишина, гулкая, полая, странно шипящая, словно бы дело происходило в безвоздушном пространстве. Насос бодро захрюкал, затрепыхался в этом необычном шипении, в котором были слышны не только удары сердца, но и звон крови, текущей в жилах, и звяканье боли в затылке, — через несколько мгновений из резинового шланга, брошенного за борт, проворной струей полилась вода.
Придвинув к себе ногой табуретку, Геннадий сел на нее, покачал головой. Работа насоса не понравилась ему. Перед тем как поставить насос на ланчу, Пабло должен был разобрать его мотор, очистить от грязи обмотку, смазать подшипники, подтянуть ослабшие крепления, но он не сделал этого.
Как бы бодрое хрюканье не обратилось в болезненный кашель с чиханием и насморком…
Под ланчу подкатилась грузная шипящая волна, приподняла судно, будто поплавок, проверила его вес и изо всей силы шмякнула о твердь океана. У Геннадия только зубы стукнули друг о дружку — хорошо, что еще не вылетели изо рта и не ссыпались в воду. Тьфу! Насос жалобно вскрикнул, потом пробормотал что-то невнятно, разбито, умолк на несколько мгновений и забормотал вновь.
Если он заглохнет, то воду придется откачивать вручную, ведрами, — на стенке, на глухих крюках висят два больших ведра, выкрашенных в красный цвет; Пабло их либо в пожарной части позаимствовал, либо купил в магазине подержанных вещей.
— Давай, тяни, тяни, родимый мой… — попросил Москалев, обращаясь к насосу, как к живому существу, спутнику по морскому бродяжничеству.
Насос послушался его, быстро прокашлялся, заработал ровнее, без одышливых всхлипов. Темная струйка грязной воды вновь потекла за борт. Геннадий устало осел на табуретке, ощущал он себя неожиданно измотанно, болезненно, будто ему перебили кости на ногах и руках.
А волны бугрились на глазах, росли, поднимались, словно собирались вскарабкаться на верхушку огромной горы, расположенной где-то на горизонте…
Москалев прислушался: как там насос, работает? Насос работал, хотя в хрюкающем голосе его вновь появилась одышка, темный железный корпус покрылся крупными каплями воды, словно потом, и Геннадий посочувствовал старательной, болезненно вздрагивающей машине, будто живому существу, — а ведь механизм надрывается, как и люди, и, наверное, так же, как и все моряки, боится оказаться на дне океанском, в далекой холодной темноте.
Он невольно
