Накатил еще один вал воды, накатил как-то странно, в машинный отсек вода почти не попала, накрыла пологом и перемахнула на ту сторону ланчи. Видно, молитва оберегала обреченное суденышко. Возможно, это была его собственная молитва, возможно, чья-то еще… Молиться за него могла мама, она была верующим человеком, знала молитвы, но ее уже не было в живых.
В горле возникло что-то теплое, обжигающее солью, — похоже, слезы, — он помял кадык пальцами, заглянул в пролом.
На ланчу накатывал очередной океанский вал, темный, высокий, с грязным кучерявым верхом. Хотелось курить, но курить — только здоровью вредить, вода вышибет сигарету у него изо рта и обратит в обычный плевок, хорошо знакомый верблюдам… Почему-то в голову пришли именно верблюды.
Он прижался спиной к стенке отсека, в ожидании волны закусил губы и задержал в себе дыхание. Вал не заставил себя ждать, с танковым грохотом накатил на судно, накрыл его с верхом, попробовал согнуть мачту — тщетно, подергал веревку, на которой крепилась сеть, — не получилось и это, и вал, рыча, пополз дальше.
Геннадий вновь подцепил ведром воды, взял много, под самую дужку, вместе с мусором, мазутными пятнами, клочьями бумаги, подтащил к входным створкам и выплеснул за борт. В одиночку с водой он не справится, нужна помощь…
Москалев выпрыгнул из машинного отделения наружу. Ланча неожиданно стремительно накренилась, легла на бок, и Геннадий чуть не улетел в океан, хорошо, под руку попалась мокрая твердая веревка леера, в последний момент он ухватился за нее и удержался.
В рубке все было по-старому, хотя Пабло уже не крутил штурвал, и напарник его не крутил, оба сидели на полу, привязавшись веревками к скобам, вбитым в стенку. Скоб было много — хватило всем, каждому по персональной железке, — все привязались! В тесное запотевшее помещение это Геннадий не попал — дверь была закрыта изнутри. Он не выдержал, выругался. Команда эта грёбаная с ним уже простилась и вообще вычеркнула из списков, отдала на откуп стихии… Как жертву.
Было от чего разозлиться. Он дернул дверь рубки один раз, другой — бесполезно. Никто из находившихся в рубке даже не пошевелился. Да какой там пошевелиться, — никто и головы не повернул, вот ведь как: русского, такого же, как и все, члена команды, они похоронили…
Москалев метнулся назад, в машинный отсек. Успел проскочить, как успел и захлопнуть за собой створки входа, хотя это уже ничего не значило. Но привычка есть привычка: правила корабельные соблюдать неукоснительно и, если положено закрывать за собой все двери, значит, их надо закрывать. А вот пролом, оставленный в судне выбитыми досками, он ничем не мог закрыть…
Вал, накативший на ланчу, был, пожалуй, самым громоздким и тяжелым, что били их в лоб, а то и в корму сегодня… А ведь дальше будет хуже: небо очищаться от грозового мусора и светлеть совсем не думало, оно, напротив, темнело, в некоторых местах вообще сделалось черным, далеко в выси, в небесной глубине, за угольно-аспидными облаками рождались и мгновенно гасли светлые вспышки: там бушевала война молний. Они били друг в друга, стреляя в набухшие злостью облака, в сырые прослойки, отделявшие одну наволочь от другой, стреляли в океан, молнии с шипением всаживались в воду, разламывали волны, хотя разломить их было нельзя — не из того теста сотворены…
Вал с грохотом накатил на судно, вдавил его в воду по самый край борта, снес с палубы ящик с противопожарным инструментом, хотел задержаться, чтобы доделать свою разрушительную работу, но не успел — сзади, уже совсем недалеко от него, шел другой вал, подпирал, грохотал неистово, словно бы волок в своем нутре, в плоти, громоздкие железные конструкции, способные греметь оглушающе, плющить все живое, и не только живое, — вообще все, что способно оказывать сопротивление.
Океан был жесток, он показывал свой характер, не приведи Господь было попасть ему под руку… Геннадий хлебнул воды, задохнулся — в горло попала едкая соль, оглушенно помотал головой. Очередной вал придавил его всей своей тяжестью, попытался вытащить из-под полки, уволочь, — все, что было связано с людьми, он не принимал, более того — ненавидел всякую двуногую мошку, именуемую человеком, готов был раздавить, обратить в обычное кровяное пятно, ревел оскопленно, когда у него что-то не получалось.
Очередной вал вывернул из-под машины большую кувалду, которую Пабло использовал в случаях, когда надо было что-то осадить, загнать на место, — в кувалде было килограммов пять, а то и больше, протащил по всему отсеку по диагонали и с маху ударил Москалева в плечо.
Геннадий не сдержался, закричал от боли — показалось, что кувалда сломала ему лучевую кость, он чуть не потерял сознание, скорчился, всаживаясь лицом в свои колени и несколько секунд находился в таком сломленном, сложенном вдвое положении.
Когда выпрямился, новый удар боли пробил его тело. Он снова закричал. Левая рука повисла, будто бескостная веревка. Значит, сломана не только кость плеча, но и кость руки, по всей длине, от верхнего сустава до запястья.
Кувалда, изуродовавшая его, не захотела отступить, опустилась на пол машинного отсека, а когда подоспел очередной вал, вновь взгромоздилась на него. Через мгновение кувалда с силой всадилась пятикилограммовой головой в бок ланчи и, проломив его, ушла в воду. Океанского дна она, надо полагать, достигла быстро — опустилась в бездну, как артиллерийский снаряд. Кувалда исчезла, боль осталась.
А Москалев еще намеревался затянуть кран-буксу, так безмозгло ослабленную хозяином ланчи, но нырять с покалеченной рукой он уже не мог, кран-букса так и останется открученной, вода будет поступать через нее, как и через разрушенную обшивку.
Стиснув зубы от боли, он боком, как краб, которого волны проволокли по камням и помяли панцирь, выбрался наружу — в машинном отсеке оставаться было уже нельзя, в нем он просто-напросто утонет… Стоит только на краткий миг потерять от боли сознание, и все — он утопленник.
Только что прошел очередной вал, остался вспененный след, самого вала Геннадий на этот раз даже не заметил, все утонуло в боли, в красном мареве, то всплывающем перед ним, то угасающем, до следующего вала было еще минуты полторы… Надо успеть забраться на марсовую площадку.
Марсовая площадка на ланче — обычная бочка, установленная на мачте метрах в трех от палубы, на высоте; рыбаки, когда ищут альбакору, забираются в нее, высматривают, где резвятся мечи и вообще, где косяк, в который мечи сбиваются специально, чтобы поиграть с океаном, порезвиться, совершая прыжки в воздух, носятся со скоростью торпедных катеров.
Поддерживая одной рукой плечо,
