сотню верст глухая тайга.
— Насчет мочи ты прав: она его шибанула по мозгам уже тогда, когда он решил затеять всю эту булду. А на север он побежал в расчете, что его там будет труднее найти. Даже если будут искать.
— Возможно и так, но почему вы решили, что он попрется именно на север?
— В дежурке с топокарты он оторвал верхнюю часть.
— Докладывали комбригу?
— Доложу, когда закончу допросы.
* * *
Полковник Зотов прапорщика Гуся знал и ценил. Иногда говорил о нем: грамотешки такому побольше, еще тот Лебедь из него вышел бы, потом хоть в президенты.
Ко всему Гусь силен физически: на соревнованиях в бригаде по поднятию тяжестей кинул вверх на вытянутую руку двухпудовую гирю (тридцать два кило — не халам-балам!) аж четыреста сорок раз. Это даже болельщикам надоело, и они потихоньку начали расходиться.
Голос у Гуся — труба. И владеет он им в совершенстве: команды подает протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:
— Рё-от-та, равняйсь!
Солдаты рывком бросают головы в сторону правого плеча, так что, похоже, будто их сдуло порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существует еще и строгий старшинский принцип: «Я не знаю, как должно быть, но все вы делаете неправильно». Короче, если тебе подчиненные угодили с первого раза, то ты плохой командир. Гусь впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традиций не нарушает. Потому как ни старайся, с первого раза прапору не угодишь.
— Отставить! — И опять Гусь командует спокойно, без раздражения. Больше того, считает нужным пояснить, почему и чем недоволен: — Не слышу щелчка головы. — И тут же снова: — Рё-от-та, равняйсь!
Головы дружно поворачиваются вправо, строй замирает.
— Видеть грудь четвертого человека! — Гусь наводит последний глянец на линейку строя. — И подбородочки выше. Так держать!
Строй звенит тишиной, как натянутая, но не тронутая рукой струна.
— Рё-от-та, — пока еще все тем же спокойным голосом. И вдруг будто бьет по большому барабану: — Смир-р-р-рна!
Строй вздрагивает и костенеет.
Гусь слегка сгибает колени, полуприседает у левого фланга. Затем бросает взгляд вдоль линии сапог. Негромко шипит:
— И не ш-ш-шевелись!
Гусь мыслит ясно, говорит афористично. Услышишь раз, запомнишь навечно. Если он кого-то отчитывает, то предельно тактично и вежливо: «Рядовой Трушин, закройте в строю рот, а то трусы видно». А если что объясняет, то крайне доходчиво: «Ефрейтор Саломаха, последний раз предупреждаю — дневальный на посту не должен выходить за квадрат круга своей тумбочки. Не знали? Теперь знайте, потому что голова у солдата — чтобы носить каску, а разум — чтобы им соображать».
Начальство ценит в Гусе не только его командирские качества, но и трезвую голову: Гусь не пьяница, и, если употребляет нечто с градусами более сорока, то полный мизер — не более сотки в день. Учитывая холодный климат Синегорска с его зимними вьюгами и знобкими летними ветрами, принимая во внимание постоянное пребывание прапорщика вне помещений — на плацу, на технической территории, на периметре охраняемой зоны — легко понять, что в такой ситуации казенная одежонка не очень-то греет, а сто граммчиков — как-никак.
Вон, даже в Москве, которая долгое время считалась столицей нашей родины, а теперь даже стала столицей России, зимой слонам в цирке, чтобы они не дали с холоду дуба, регулярно на ночь подносят по стопке. Как считается, для сугрева. И это не анекдот, а неопровержимый факт.
Правда, в привычках Гуся есть небольшой нюанс. Сто граммов на девяносто шесть килограммов живого веса прапорщика, то же самое — что дробина для носорога. Поэтому Гусь от причитающейся ему ежедневной нормы воздерживается и позволяет себе захорошеть только по воскресеньям, после баньки под хорошую закусь.
За семь дней к рациону прапорщика набегает семьсот законных граммов, которые Гусь выкушивает за обедом без тостов и церемоний. Сверх семиста, даже если его пытаться принудить силой, Гусь в рот не возьмет ни капли. Характер на этот счет у него железный, а аргумент уважительный. «Вдруг объявят тревогу, — объясняет Гусь свою стойкость в отказе, — я что, должен в роту бежать нетверезый?» Потому бутылочку с семисотграммовым содержанием сорокаградусной в бригаде заслуженно называют «гусем».
Полковник Зотов ценит служак, и потому, когда Гусь попросил его принять, сделал это без промедления. Гусь тут же попросил разрешения выйти за дезертиром, убийцей и вором в погоню.
— Куда пойдешь? — спросил Зотов, намереваясь таким вопросом проверить, насколько серьезно Гусь продумал свои действия.
— На север, через тайгу к Аркуну.
— Ты так думаешь? А я считаю, что он, скорее всего, рванет на юг, чтобы вырваться к железной дороге.
— Нет, товарищ полковник, он пойдет на север.
— Почему так решил?
Гусь мог бы доложить о том, что в дежурке у топокарты оторван верхний край, но о таких вещах командиру сначала должен доложить капитан Лев. Чтобы не подставлять его, Гусь сказал:
— Лично я на юг не подался бы. Мимо поста ГАИ на мосту через Лысовку ночью на машине не проскочишь. А там никто не проезжал…
— Он мог обойти мост пешком.
— Не мог. Двадцать километров до Лысовки шоссе идет через болото. Бросить машину так, чтобы ее не сразу нашли, можно только в лесу у Сивой гривы. Пройти это расстояние до реки пешком до рассвета он не мог. Сидеть целый день и ждать темноты — это опасно. Он пошел на север.
— До реки через тайгу? Там сто двадцать километров. Идти без еды и компаса? Нет, мало верю.
— Товарищ полковник, — Гусь не собирался отступать, — Чикин не дурак. А умный всегда старается сделать то, во что другие меньше всего верят. Что до еды, то она у него есть. Он забрал три банки тушенки из пайка прапорщика Щербо…
— Допустим, так. Теперь объясни, почему тебе так хочется выйти на такое дело. Оно далеко не безопасное.
— Так точно, знаю, но у меня, товарищ полковник, на эту тварь обширное раздражение.
Когда Гусь не имел возможности употреблять более выразительные речевые обороты, он начинал выражаться с некоторой изысканностью. А в редких беседах с комбригом всегда стремился держать марку человека солидного и выдержанного. Вместе с Зотовым, в то время еще подполковником, они были в Чечне и однажды под Ачхоем попали в засаду. Броник, на котором боевая группа, сопровождавшая командира полка Зотова, ехала в качестве прикрытия, загорелся. Солдаты оставили броню и залегли в удобном кювете, выбитом в каменистом грунте.
Хотя чеченцы не жалели патронов и лупили по взводу Гуся почем зря, Зотов даже не
