– Юля Ветрова с Николаем Литвиновым…
Я подняла руку и затрясла ею так, чтобы классная остановилась перечислять. Все знают: если рукой сильно трясешь, воздушные волны достигают учителей, они ее не видят, но чувствуют.
– Что, Леся? – Инга Владимировна отвлеклась от списка.
– Я не хочу с ним сидеть, с Соколовским.
– Почему? – в голосе классной удивление. Она, наверное, тоже заметила, что он на меня смотрит. Конфетки на парту кидает… И… и что я тоже… мы пересматриваемся, у меня это независимо от себя самой теперь получается.
– Так. Просто не хочу.
– Врешь, – шепчет Валька и щиплет меня за руку. – Вот зачем?
Зачем? А вот зачем: пусть он видит и слышит, что я не хочу, пусть не думает, если я вчера с ним целовалась, значит – все, влюбилась по уши, и на все готовенькая теперь! Пусть не воображает и пусть не смотрит так свысока!
– И все же придется, – Инга Владимировна снова пошла по рядам, ритмично стуча каблучками и держа список в руках перед глазами. – Школа – не увеселительное заведение, и Лесе Трофимовой придется подчиняться ее правилам. Как и всем другим… Карина Кириллова – с Данилом Сергеевым…
Я сяду с Соколовским? Неужели?
Ни за что.
Ни за что.
Лучше останусь одна. С ним – ни за что.
На следующий день все расселись, как было велено, внеся в действо изрядную долю веселости и сумбура. Путались, сталкивались в проходах, смеялись, осваивались на новых местах, выбрасывали из ящичков чужие бумажки и кожуру мандаринов, переговаривались с новыми соседями. Телефончики повытаскивали и записывали номера друг друга, а как же – сосед по парте, близкий человек! Девчонки уже фотки с телефона парням демонстрировали – ну как же, без фоток парень и не поймет, красивая соседка по парте или нет.
Только Саня Глушенков был спокоен как слон, он как был один, так и остался, пары для него у Инги Владимировны не нашлось.
Валька села с Валеркой. Кандидатурой соседа она была довольна – Валера спокойный парень. Соколовский хотел сесть ко мне вместо нее, но я пересела на стул, на котором сидела Валька.
– Не хочу с тобой сидеть. Вали.
– Эй, нас же посадили вместе законодательным актом! – парень удивился моей агрессии.
– Подумаешь – актом! Хоть пактом! А я не хочу с тобой.
– Почему? – прищурил зеленые глаза. Смахнул чудесную длинную челку.
– Просто не хочу.
Не понимаю себя! Не. По-ни-ма-ю!
Не стал уговаривать. А я жутко хотела, чтобы поуговаривал! Да, именно так!
Сел на последнюю парту в первом ряду – камчатка была свободна. На его прежнем месте восседала Валька, которая уже балагурила о чем-то с Валеркой и смеялась. Она вообще коммуникабельна, моя подружка. Не то, что я.
Прозвенел звонок на историю.
Вошла историчка – маленькая, ну просто гномик, колпачка только не хватает. И голосок у Татьяны Сергеевны тонкий и глаза разные – желтый и зеленоватый. Она хорошая, иногда смешная, но главное в ее характере – спокойствие. Никогда не кричит, и я подумала, что ей-то уж все равно, кто с кем сидит, и вообще она про перемену мест и знать не знает.
Как же! В журнале уже был листочек со схемой нашего правильного расположения. Схему, наверное, и в электронный дневник успели внести. Инга быстренько постаралась! И Татьяна Сергеевна, Танюшка в просторечии, сразу увидела, что я сижу неверно.
– Трофимова, а ты почему одна? – спросила она звонким голосочком.
– Она еще не замужем! – воскликнул Захар Тимаков.
Все засмеялись, а Танюшка велела Захару не паясничать.
– Соколовский, а ты почему за последней партой прячешься? Ты должен сидеть с Трофимовой. Знаешь?
Серега встал.
– Знаю. Меня не пускают.
– Как это – не пускают? Трофимова, ты что же самовольничаешь? Соколовский – иди к ней!
Вот еще – «Иди к ней!» Это я буду решать, идти ему ко мне или нет.
Соколовский взял рюкзак и направился к моей парте – то есть шагнул, до нее один шаг был. Но я сидела с левого края, и ему пришлось обходить ряд. Но когда он обошел, я пересела на стул рядом.
– Сокол, с другого края иди, с другого! – завопили парни. Им бы лишний повод поржать, повеселиться.
Широкими мужскими шагами Соколовский снова обошел ряд и наткнулся на занятый стул – я на него живо перелетела.
Класс хохотал. Соколовский размеренно ходил туда и сюда, я перескакивала со стула на стул, справа налево, наоборот. Урок подходил к концу, а наша с Соколовским история не завершалась.
– Трофимова! Ты что же делаешь? – звонко закричала историчка. – Ты срываешь историю!
Точно, точно – я срываю историю! Нашу с Соколовским!
Танюшка кричала на меня, но не зло, она просто старалась перекричать общий хохот. Ребята лежали на партах. Видимо, спектакль получался забавный, если даже она, учительница, смеялась вместе со всеми!
Дверь класса открылась, и на сцену явилась Инга. Наверно, проходила по школьному коридору и услышала смех в родном коллективе.
– Посмотрите, Инга Владимировна, что Трофимова вытворяет! – Татьяна Сергеевна утерла платочком слезы смеха.
– Соколовский! Живо марш на место! – крикнула классная, не пожелав войти в курс дела. Да и так все было ясно!
Соколовский снова обошел ряд и все-таки шлепнулся на стул рядом со мной. И уставился на меня с видом победителя. Опять же «с горки», свысока.
– Не буду с ним сидеть. Я же сказала!
Я схватила рюкзак и выскочила из‑за парты, словно рядом со мной сел маньяк. Стояла в обнимку с рюкзаком, как столб, и гадала, что предпринять. А потом в глаза мне бросился Саня Глушенков – один-одинешенек.
Я рванула к нему.
Пусть Соколовский знает, что он мне без-раз-ли-чен!
Инга не стала уговаривать, чтоб я вернулась на место. Все равно же получилось, как она хотела – парни сидели с девушками. Все были довольны – и она, и класс, особенно девчонки. Что я, не знаю, что ли!
Остаток урока к Сане приходили записки – парни поздравляли его с «новой девушкой». А историчка взяла мой дневник и написала родителям, что я сорвала урок истории. А что? Так ведь и было! И по поведению мне поставила пару.
Да ладно! Пусть! Мама мой дневник не проверяет сто лет, а отчиму Роме – что, ему нужно? Скорее всего, он даже не знает, в каком я классе учусь.
Мне понравился урок истории: я повеселила класс. Правда, не по душе итог: я сижу не с Соколовским, а с сутулым Саней Глушенковым.
Почему я делаю не так, как хочу, кто мне объяснит?
Уже две недели сижу с Саней в первом ряду. Он – у окна, я – у прохода. Соколовский сел на мое место и если бы мы оба протянули руки друг к другу, они бы встретились.
Так что он все равно рядом. Мало что изменилось. Мощный черный магнит физически притягивает меня. Только теперь не сзади, а сбоку. Странно, как я не вываливаюсь в проход.
Мои первые «женские прелести» давно закончились, уже и вторые отгоревались, и постепенно я привыкала к мысли, что мне с этим жить. Я смирилась. С природой не поспоришь. Но вот с тем, что на уроках технологии необходимо шить, не могла смириться. Ненавижу шить! Да еще и кроить в придачу! Бред какой-то – в двадцать первом веке самому кроить и шить одежду! А что же китайцы тогда делать будут? Что я, не могу в магазине фартук купить? Или ночную рубашку? Нет, надо снимать мерки, кроить, резать ткань с какими-то напусками на швы здоровыми тупыми ножницами… И за эту фигню в двадцать первом веке ставят оценки! И у меня за четверть выходит двойка! Ха-ха и еще раз – ха!
Однажды в коридоре меня остановила трудичка Вера Петровна.
– Леся, подожди, – она тронула меня за руку, – у тебя должок по моему предмету.
Я закатила глаза к потолку и с ненавистью вздохнула, демонстрируя тем самым отношение к технологии.
– Сегодня у меня свободное время и ты можешь прийти в кабинет, я тебе помогу сшить ночную рубашку.
– Вера Петровна, у меня дома десять ночнушек! Что мне их, солить?
– Леся, не в этом дело. Надо учиться шить. Ты девушка.
– Вера Петровна, я от смеха просто скончаюсь! Сейчас все можно купить – в магазинах, на рынке, в бутиках! А шить – ужасно, ужасно трудно!
Думала еще добавить «ужасно скучно», но остановилась. Веру Петровну обижать не хотелось.
– Леся, солнышко, шить так легко, так легко, что я даже представляю, что трудно! Я тебе помогу. Не хочу, чтобы у тебя выходила двойка – и по какому предмету? – Вера Петровна вопросительно уставилась на меня. – По технологии! Ты этого не достойна!
– Ладно, – я вздохнула. И не смогла ей отказать, потому что она хорошая. Очень. Ко мне вон как по-доброму относится: «Ты не достойна двойки». Правильно же сказано! Правда, до этого она мне двойки лепила. Наверно, сейчас ее совесть замучила.
