Теперь, когда мистер Вудхауз опубликовал, наконец, истинные факты своего дела, Би-би-си следовало бы пригласить инициатора нападок на Вудхауза, чтобы тот принес свои извинения одному из самых блестящих из ныне здравствующих английских стилистов.
Ивлин Во.
* * *
Лоре Во
3 февраля 1954 Мыс Святого Викентия
Дорогая, как жаль, что тебя со мной нет. Когда доберусь до Кенди, приеду быстро. Ревматизм мой гораздо лучше. Сегодня 3 февраля, а мы еще не вошли в Средиземное море. Голова прояснилась, но еще слаба. Теперь совершенно ясно, что я уже полгода травлюсь хлоралом, и мое безделье, возможно, продлится и после того, как кончится недомогание. Вернусь домой и какое-то время буду вести полубезумное существование. Россетти из-за хлорала в пятьдесят лет предпринял попытку самоубийства, приведшую к частичному параличу и слепоте. Мы всего этого избежим. Даже в таком письме мне трудно соединять слова в предложения. Снотворное я не принимаю уже третью ночь, отчего сплю урывками и часто просыпаюсь. Поэтому хорошо, что я нахожусь в одиночестве, — ты не в счет, разумеется. Когда просыпаюсь — а происходит это раз двадцать-тридцать за ночь, — смотрю на соседнюю кровать и огорчаюсь, что тебя нет рядом. Что удивительно, ведь спим мы в разных комнатах.
Пароход комфортабельным не назовешь, да и кормить могли бы сытнее — хорошо, что аппетита нет. Пассажиров немного, люди в основном приятные. Хуже всего — шум в моей каюте. Такое впечатление, что через нее проходят все трубы и вентиляционные решетки. Из соседней каюты до меня доносятся передачи третьей радиопрограммы, и двое едва слышно называют мое имя, отчего у меня развивается мп [мания преследования], и тогда начинает казаться, что обо мне шепчутся и другие пассажиры [160]. Если привычная сельская жизнь на свежем воздухе не сотворит чуда, пойду к психиатру. Но сейчас мне хочется только одного — поскорей вернуться к тебе.
Ивлин.
* * *
Лоре Во
8 февраля 1954 Отель «Континенталь-Савой», Каир
Дорогая Лора,
вчера в Порт-Саиде получил от тебя два письма. Радости моей не было предела. Мне каждый день тебя ужасно не хватает, и я решил, что больше без тебя никогда никуда не поеду. Твои молитвы очень помогли мне в трудное время. Как видно, я отравился гораздо сильнее, чем думал. Потом, когда начал приходить в себя, обнаружил, что стал жертвой телепатического эксперимента и почувствовал, что схожу с ума. Когда вернусь, все тебе расскажу. После всего случившегося начинаю верить в черный ящик Дианы Олдридж.
Сейчас жду самолета в Коломбо. Там за работу не сяду. Главное сейчас — поправиться. В деньгах у нас недостатка нет, и забивать себе голову работой пока не буду. Здоровье — прежде всего.
Шарж Уильяма Хьюисона
Бедная, у тебя ведь жуткий холод. Скоро будем мерзнуть вместе. Не помню, что я писал тебе на пароходе и писал ли вообще. Большую часть времени я пребывал в полубреду, а потому, что бы я там тебе ни писал, не придавай этому значения — кроме нежной любви. Сейчас спать стал, пожалуй, лучше и крепче. И есть тоже стал понемногу, на пароходе же кусок в рот не лез. Рука больше не трясется, проклятая телепатия прервалась — как знать, может, еще вернется. Пожалуйста, не волнуйся из-за слова «телепатия». Я знаю, выглядит это, как острая мп, но видения меня преследуют, уверяю тебя. Полумесмеризм, который изобрели экзистенциалисты, тревожнее всего, когда он является больному без всякого предупреждения и объяснения.
Шлю тебе, дорогая Лора, уверения в нежной любови. Напишу из Коломбо. Объясни детям, что я им не писал, так как был нездоров.
Прилечу, как только дома будет летная погода.
И.
* * *
Нэнси Митфорд
5 мая 1954 Пирс-Корт
Дорогая Нэнси,
у меня хорошие, нет, великолепные новости: все мои дети наконец-то разъехались по своим школам и колледжам. Моя противоестественная страсть ко второй дочери поубавилась, и теперь все мои дети антипатичны мне одинаково. С детьми, как с зачатием: удовольствие мимолетно, поза смехотворна, расходы непомерны. <…>
Сомневаюсь, чтобы Москва показалась Вам похожей на Нью-Йорк. Наглые выходки местных жителей Вам, во всяком случае, не грозят. В Москве нет телефонов, приглашений, философских рассуждений таксистов и лифтеров, интервью, собирателей автографов и т. д. — всего того, чем отвратителен Нью-Йорк. В Москву Вас приглашают, исключительно чтобы скрасить одиночество дипломатов и рассказывать им сплетни о свободном, ха-ха, мире. <…>
Хочется надеяться, в Москву Вы поедете не одна. С тех пор как по дороге на Цейлон я лишился рассудка, я принял решение никогда никуда не ездить без сопровождения. <…>
* * *
П. Г. Вудхаузу
29 декабря 1954 Пирс-Корт
Дорогой доктор Вудхауз [161],
четверть века назад случилось непоправимое: Эдит Ситуэлл спустилась ко мне с небес, подобно благостному орлу, и сказала: «Мистер Во, Вы можете называть меня Эдит». После чего я пять лет не смел к ней обращаться. Вот и к Вам, мой дорогой и почитаемый мастер, я не могу обратиться «Дорогой Плам», но Ваша открытка необычайно меня порадовала.
Надеюсь, Рождество у Вас было более веселое, чем у нас. В нашем доме свирепствовал грипп, не очень тяжелый, но обременительный, и мрак рассеивался лишь тогда, когда «Дживз и феодальный дух» переходил от одного больного к другому.
В этом году в Америку приеду вряд ли. Эту страну имеет смысл посещать, когда тебе сопутствует успех, моя же книга, которую я только что дописал [162], рассчитана исключительно на внутреннее — островное — пользование. Есть ли надежда увидеть Вас в Англии?
Глубоко уважающий Вас Ивлин Во.
* * *
Грэму Грину
5 декабря 1955 Пирс-Корт
Дорогой Грэм,
огромное спасибо за «Тихого американца». Я уже с восхищением роман прочитал и даже его отрецензировал [163]; скоро Ваш архив пополнится еще одной журнальной вырезкой. Боюсь, мне не удалось скрыть отвращение к Фаулеру. Какой же он все-таки негодяй! Надеюсь, однако, что я дал понять: Ваша книга первоклассна. <…>
* * *
Маргарет Во
Март 1957 Кум-Флори-Хаус [164].
Грустная история
Жила-была одна прескверная маленькая девочка. У нее было плоскостопие, круглые плечи, и она грызла ногти. Многие принимали ее за свинку. Но добрый папочка очень любил ее, и вот однажды, когда он радовался жизни в клубе «Уайт», от нее пришло письмо, в котором она просила его вернуться домой. Так он и поступил. Но когда он приехал, в доме толпились рабочие, и было очень неуютно, и тогда похожая на свинку дочка сказала, что жить будет со своими тетками, и бабушкой, и двоюродными братьями и сестрами, а не со своим бескорыстным папочкой. Он ужасно обиделся, но любил ее по-прежнему.
И вот настало время, когда у этой прескверной девчонки не осталось ни теток, ни бабушки, ни двоюродной сестры, и ей пришлось играть с такими же девочками-свинками, как она сама. И тогда она написала красивое стихотворение, в котором просила отца навестить ее. Стихотворение отцу очень понравилось, ему очень хотелось повидать дочь, да вот беда: он познакомился с бедным, больным, совсем одиноким священником и обещал, что отвезет этого святого человека на море далеко-далеко отсюда. И вот в Пепельную среду он едет туда и останавливается в Торки, в отеле «Империал», за много миль от Аскота, где бы он с куда большим удовольствием проводил время со своими любимыми дочерьми.
