под кнутом надсмотрщика показатели почерка и «коммерческой арифметики» действительно несколько улучшались, родители наверняка были довольны.
В последние недели триместра стало совсем худо. Более полумесяца Дороти просидела без гроша: миссис Криви объявила, что выплата жалованья невозможна «до поступления некоторых взносов». Иссякла тайная подпитка шоколадом, и результатом постоянного недоедания стала постоянная вялость. Унылые деньки. Невыносимо медленно ползущие часы, когда глаза необоримо липнут к циферблату и тошно от сознания, что вслед за истекающим уроком уже накатывает следующий, точно такой же, а за ним следующий, следующий, бесконечными валами бескрайней тоски. Еще хуже, когда дети войдут в буйную фазу и все силы необходимо напрягать, чтобы хоть как-то удерживать контроль над классом. А за стеной, конечно, миссис Криви, вечно подслушивает, вечно стережет, вот-вот громыхнет дверью и ворвется, метнет свирепый взгляд по сторонам, на губах – «что еще за шум!», в глазах – «уволю!».
Теперь Дороти хорошенько разглядела скотский быт директрисы. Холод, объедки за столом, редкие ванны – детали обихода, не столь уж важные недавно, резко укрупнились. Прибавилось боли от своего забытого в упоении работой полного одиночества. Ни отец, ни Варбуртон не писали, ни с кем здесь, в Сайтбридже, она за эти месяцы не подружилась. Любому трудно, а незамужней женщине почти невозможно обзавестись друзьями в подобной ситуации. Денег не было, родного очага не было, единственно, куда она могла уйти из школы, – в библиотеку или в церковь по воскресеньям. Походы в церковь совершались обязательно, как часть жестких условий, выдвинутых миссис Криви. Выбор конкретного церковного пункта определился первым же воскресным утром во время завтрака.
– Вот прямо и не знаю, при каком храме вам состоять. Вас, верно, при АЦ воспитывали? – спросила директриса.
– Да, – сказала Дороти.
– Хм, ладно. Так куда ж мне вас отправить? Есть Святого Георга, где АЦ, есть Молельня баптистов, куда сама хожу. Родители-то наши по большинству нонконформисты, как-то еще посмотрят на учительницу при англиканской церкви. Тут с ними надо ох как осторожно. Так всполошились пару лет назад, когда моя тогдашняя учительница вдруг оказалась католичка, вот представьте-ка! Она уж скрытничала-скрытничала, да все равно наружу выплыло, и сразу несколько дочек позабирали. Я ее, натурально, в тот же день за порог.
Дороти молчала.
– Но все-таки, – прикидывала миссис Криви, – у нас имеются же трое, которые АЦ, а потом, вроде как бы не положено церковную-то связь переменять. Может, уж лучше и рискнуть, ходить вам в вашего Святого Георга. Только ведите себя там с оглядкой. Мне говорили, что в Святом Георге заведено все это: чтоб креститься да на коленки падать. А у нас два папаши Плимутские братья, секта-то строгая, вой подымут, как узнают, что вы у всех на виду стояли и крестились. Так вы обряд, конечно, соблюдайте, но этого ни-ни!
– Хорошо, – сказала Дороти.
– И зорче-то по сторонам глядите во время проповеди. Высматривайте, нет ли в пастве таких девчонок, чтобы к нам. Увидите какую подходящую – к пастору сразу, разузнайте, как зовут ее, где проживает.
Итак, ходила Дороти в храм Святого Георга. Церковный тон чуть «выше» Святого Афельстайна: вместо скамей для паствы – стулья. Но никакого ладана и викарий, мистер Гор-Вильямс, всегда в строгой сутане, лишь по праздникам еще белый стихарь. Службы там шли привычным, насквозь известным порядком, так что участие в ритуалах не требовало отвлекаться от собственных, весьма далеких от Церкви размышлений.
Способность верить ни на миг к ней не вернулась; сама идея веры перестала восприниматься, как-то растворилась. Загадочная это вещь – потеря веры, столь же загадочна, как обретение. Тоже не крепится корнями логики, а просто климат меняется в сознании. Но как бы мало ни значили обряды, о часах, проведенных в церкви, Дороти не жалела. Напротив, утро в воскресенье сулило паузу блаженного покоя. Влекло сюда не только желание отдохнуть от назойливости миссис Криви; атмосфера церкви покоила и укрепляла в глубинном, драгоценном чувстве. При всей нелепости формальных правил, при всем малодушии догматов, в храме ощущалось нечто невыразимо достойное – какая-то прелесть духовности, которую с трудом отыщешь во внешнем мире. Даже утратив веру, казалось Дороти, лучше быть с Церковью, чем без нее; лучше идти старинным четким руслом, чем плыть куда-то по воле волн. Она прекрасно понимала, что никогда больше не сможет произнести молитву, искренне молясь, но понимала также, что свой путь должна пройти, держась канона, преподанного с детства. Пусть веры больше не было – память о ней осталась сухим скелетом, остовом живого тела.
Впрочем, она пока не углублялась в мысли о том, как будет жить без веры. Только бы выжить, продержаться, только бы хватило нервов выстоять до конца злосчастного триместра. А с каждым днем хранить порядок в классе делалось все труднее. Ученицы вели себя ужасно, злясь на Дороти больше всего из-за прошлых к ней симпатий. Она их подло обманула. Явилась вроде человеком, а выяснилось, что как все – обычная зверюга, которая лезет и лезет с этим гнусным чистописанием, грызет и пилит за каждую кляксу. Дороти ощущала неприязнь их взглядов, въедливых, по-детски безжалостных. Раньше она считалась у них хорошенькой, теперь – тощей страшилой. Она действительно заметно исхудала со времени прихода в «Рингвуд-хауз». Дети ее, как всех прежних учителей, возненавидели. Травили иногда вполне сознательно. Старшие и самые шустрые, вполне оценив положение (размазне Милли здорово влетает за их возню), порой шумели исключительно с целью вызвать грымзу Криви и полюбоваться на испуг Милли, когда ведьма ее песочит. Дороти крепилась, прощала, понимая здоровый бунт детей, замученных муштрой. Но случалось, издерганные нервы сдавали, в лицо глумливо скалились два десятка глупых физиономий, и ее захлестывала ненависть. Невинные дети столь слепы, столь эгоистичны, столь жестоки. Терзают хуже палачей, сами того не ведая, а ведали бы, так терзали еще больше. Хоть наизнанку для них вывернись, хоть проникнись ангельским терпением, но если ты обязан их допекать, они не станут разбираться, твоя ли тут вина, и будут мстить. Ясное дело! Всякий бывший ученик (особенно не побывавший затем в роли учителя) вздохнет, вспомнив стишок:
В школу, детки, вам пора,
Снова горе вам с утра,
Снова мучиться уроком
Под свирепым зорким оком.
А вот побудешь этим самым свирепым оком, поймешь, что у медали есть и другая сторона.
Настала заключительная неделя: с комедией «экзаменов». Система, предварительно изложенная миссис Криви, была проста. Натаскивали, например, детей в решении пары задачек до полного автоматизма и сразу, пока не вылетело из голов, ставили эти задачки на экзамен по арифметике; прием повторялся со всеми прочими предметами. Итоги
