усталость спровоцировала другую – усталость быть женщиной, усталость от брака с Игути.
Послышалось щебетание птичек. Гостиница располагалась в покойном районе Голландского сада. Нагако было удивительно, что в этом саду столько птиц. По сравнению с Токио лондонскую весну иначе как поздней не назовешь. В мае распускались почки, расцветали цветы, щебетали птицы. Окно было зашторено, улицы не видно. Нагако слушала птиц, и у нее не было ощущения, что она за границей.
Нагако убеждала себя, что она прилетела в страну Англию, в город Лондон, но ей не удавалось отделаться от ощущения, что находится она в горах. Это потому, что она была счастлива в горах.
Она вспоминала, как вдвоем с дядей они скачут по зеленой горной дороге. Ей – двенадцать или тринадцать лет. Сейчас она видела эту девочку… Только после того, как Нагако переселилась в светлый дом дяди, ей стало понятно, какой мрачной была ее прежняя жизнь вдвоем с отцом. Когда Нагако скакала на лошади, она забывала про смерть отца. Но счастье ее оказалось коротким.
«Нагако, Ёсукэ ведь твой двоюродный брат, нехорошо», – сказала кузина Сигэко. С этими словами и закончилось ее счастье. Нагако исполнилось четырнадцать лет, и она знала, что значат эти простые слова. Ей напоминали, что любовь и брак с братом были делом невозможным.
Нагако нравилось стричь брату ногти, чистить ему уши. Она радовалась, когда он говорил, что у нее хорошо получается. Когда она занималась Ёсукэ, про себя она забывала. Сигэко это раздражало.
После того разговора Нагако стала отдаляться от Ёсукэ. Нагако была много младше его – еще девочка, о замужестве она тоже пока не задумывалась, но слова сестры разбудили в ней женщину. Много позже она всегда думала о Ёсукэ как о своей первой любви.
Ёсукэ женился и стал жить своим домом, Сигэко вышла замуж и переехала к мужу, Нагако оставалась с дядей. Потом переселилась в институтское общежитие, хотя и предполагала, что сестра осудит ее. Потом по настоянию дяди вышла замуж. Муж потерял работу, ей пришлось преподавать английский на подготовительных курсах. Через несколько лет Нагако сказала дяде, что хочет развестись.
«Мой муж становится копией отца, – жаловалась Нагако. – Если бы не это, я, может, и смирилась бы. Но я вспоминаю отца и думаю: и что, я вот так вот и должна всю жизнь прожить с этим никчемным человеком? Это выше моих сил».
Видя настрой племянницы и ощущая ответственность за ее брак, дядя дал ей денег на месячное путешествие в Англию, сказав, что она должна немного побыть за границей и хорошенько все обдумать.
В лондонском отеле Нагако слушала птиц и вспоминала, как они с дядей катались на лошадях. Потом у нее зазвенело в ушах. Потом этот звон превратился в шум водопада. Он становился все оглушительней и нестерпимей, пока наконец она от ужаса не открыла глаза.
Нагако робко вошла в зал заседаний совета директоров одной фирмы, офис которой располагался на седьмом этаже. В руках у нее было отцовское письмо. Человек, который когда-то учился с отцом в университете, спросил: «Сколько тебе лет?»
«Одиннадцать».
«Скажи отцу, что нехорошо посылать ребенка с такими просьбами».
На его лице изобразилось отвращение. Он дал Нагако денег.
Нагако в точности передала эти слова отцу, который поджидал ее внизу. Потрясая палкой и шатаясь, отец выкрикнул: «Черт побери! Стоишь себе спокойно, и тут на тебя словно водопад обрушился!» Он задрал голову. Нагако физически ощутила, как на голову ее отца с седьмого этажа обрушился водопад.
Нагако относила письма отца в несколько фирм, где работали его сокурсники. Матери это надоело, и она оставила их. После инсульта отец стал ходить с палочкой.
Через месяц после очередного холодного душа Нагако отправилась к еще одному отцовскому приятелю. Он сказал: «Вряд ли ты пришла одна. Покажи-ка, где прячется твой отец». Нагако кивнула на окно. Приятель открыл окно и взглянул вниз. «Что с ним?!» – закричал он.
Нагако испугалась и подбежала к окну. Отец лежал на мостовой, вокруг него собралась толпа. Отец умер от второго инсульта. Нагако представляла себе, как из высокого окна важной фирмы обрушился страшный поток воды, который и погубил отца.
Шум этого водопада и слышала Нагако сразу по прибытии в лондонский отель.
В воскресенье Нагако отправилась в Гайд-парк. Она уселась на скамеечку возле пруда, смотрела на уток. Ее заставило обернуться цоканье подков. Четверо всадников – родители и двое детей – приближались к ней. Нагако удивилась, ибо все четверо, включая десятилетнего мальчика и его сестру, которая была старше его на пару лет, были тщательно одеты в строгие костюмы для верховой езды. Этот маленький джентльмен и эта маленькая леди… Провожая взглядом наездников, Нагако захотелось найти в Лондоне магазин, где торгуют такими костюмами, и хотя бы дотронуться до одного из них.
Мой старинный приятель пришел ко мне со своими двумя зимними пейзажами. Мы сидели в гостиной и мирно беседовали. Вдруг приятель вскочил, выбежал на веранду и закричал: «Смотри скорее, сорока! Да не простая, а китайская!»
Я удивился и дважды переспросил его: «Сорока, говоришь?»
«Вроде бы у нас, в Камакура, никаких китайских сорок не водится», – подумал я с сомнением. Впрочем, товарищ мой частенько выезжал на этюды за город и в птицах понимал хорошо. Может, он был и прав, но только я все равно сомневался. На самом-то деле про сорок я знал только то, что старые поэты частенько воспевали их. Ведь и легенда такая есть – будто бы седьмого июля, ночью, на небе встречаются две влюбленные звезды – Пастух и Ткачиха: через Млечный Путь они переправляются по мосту, который сороки образовали своими крыльями.
В общем, эти самые сороки или уж не знаю кто стали прилетать чуть не каждый день. А в первый раз мы видели их через несколько дней после седьмого июля.
Может, мой друг и ошибся, но только теперь я всякому гостю говорил: «А вы знаете, к нам в сад сороки прилетают». Будто бы и вправду намеревался предъявить настоящую сороку.
Когда мой друг сказал про сорок, я оставался на своем месте в гостиной и никаких птиц не видел. Но все-таки сказал: «Сколько их там? Штук шесть-семь? Они часто сюда прилетают. До десятка насчитывал». Я так и не поднялся на крик товарища. Что мне на них смотреть-то? Никакого интереса. Сороки гораздо больше интересовали меня в качестве литературного факта. Потому что именно в качестве такового они и укоренились в моем сознании. Но только
