Аддис-Абеба город новый; настолько новый, что, кажется, ни единого здания здесь еще не успели достроить до конца.
Первое, очевидное и совершенно неизбежное впечатление: ничто не готово и за оставшиеся до коронации шесть дней готово не будет. Не то чтобы вам время от времени бросались в глаза какие-то случайные недоработки, строительные леса или пятна незастывшего бетона; такое впечатление, что весь город находится на самой что ни на есть рудиментарной стадии строительства. На каждом углу законченный едва наполовину дом; часть строек уже заброшена; на других работают бригады оборванных гураджей. Как-то раз после обеда я наблюдал за одной такой бригадой, человек в двадцать или тридцать, под началом армянина-подрядчика - они убирали груды бутового и строительного камня, загромождавшие дворик перед главным входом во дворец. Камень полагалось накладывать в подвешенные меж двумя шестами деревянные короба, а потом высыпать в одну большую кучу ярдах в пятидесяти. Каждые носилки, весом чуть больше обычного лотка кирпича, несли два человека. Между ними, с длинной тростью в руках, ходил десятник. Стоило ему отвлечься, и тут же всякая работа прекращалась. Рабочие не садились, не болтали и вообще не пытались хоть как-то расслабиться; они просто застывали на месте, неподвижные, как коровы на лугу, иной раз не выпуская из рук очередного камня. Как только десятник обращал на них внимание, они снова начинали двигаться, апатично, как будто в замедленной съемке; если он их бил, они не оглядывались, не протестовали, а только лишь едва заметно ускоряли шаг; с последним ударом возвращалась привычная скорость, пока десятник не поворачивался к ним спиной и они опять не застывали. (А что, вдруг пришло мне в голову, если и пирамиды строились тем же манером?) И такая вот работа кипела в городе на каждой улице, на каждой площади.
Аддис-Абеба имеет в диаметре миль пять или шесть. Железнодорожная станция находится на южной оконечности города, и оттуда к почтамту и торговому центру ведет широкая дорога. Город пересекают два глубоких канала, и вдоль дамб, в разбросанных между более или менее долговечными строениями эвкалиптовых рощицах, теснятся tukal, круглые, крытые пальмовыми листьями хижины без окон. Средняя часть центральных улиц города шоссирована под моторный и колесный транспорт, по бокам же тянутся широкие полосы пыли и гравия - для пешеходов и мулов; то и дело попадаются на глаза караульные будки из ржавого железа с начинкою из сонного - но при оружии полицейского. Порою дело доходит до попыток регулировать движение пешеходов при помощи все той же трости, но местные жители подобные заскоки понимать отказываются. Рядовой абиссинский джентльмен путешествует обыкновенно верхом на муле, по самой середине дороги и в сопровождении десяти-двадцати вооруженных вассалов, бегущих близ господина трусцой; между городскими полицейскими и свитами сельских джентльменов то и дело происходят стычки, которые часто заканчиваются отнюдь не в пользу полиции.
Всякий уважающий себя мужчина в Абиссинии имеет при себе оружие; то бишь имеет при себе кинжал и патронташ на поясе и мальчика-раба, который носит за ним винтовку. Патроны суть символ благосостояния и служат на внутреннем рынке стандартной единицей обмена; их совместимость с той или иной конкретной системой огнестрельного оружия принимается во внимание в последнюю очередь.
Улицы всегда оживлены: универсальные белые одежды разбавлены там и сям насыщенными синими и фиолетовыми пятнами местного траура или цветистыми плащами знати. Мужчины ходят по двое или небольшими группами, держась за руки, и нередко ведут с собой упившегося до бесчувствия собутыльника. Женщин можно встретить на рынках, но в обычной уличной жизни они участия почти не принимают. Разве что изредка проследует верхом на муле какая-нибудь аристократка; лицо под широкополой фетровой шляпой сплошь закрыто белым шелком - на виду остаются одни только глаза, как у балахонника из ку-клукс-клана. Часто попадаются священники, облаченные в длинные рясы и в высоких тюрбанах. Время от времени на красной машине, в окружении отряда копейщиков-марафонцев, проносится император. Позади сидит паж и держит над головой повелителя расшитый блестками зонтик с золотыми кистями. На переднем сиденье гвардеец нянчит закутанный в бархатное покрывало пулемет; шофер европеец, и одет он в зеленовато-голубую ливрею со Звездой Эфиопии.
Составной частью общего плана по наведению глянца к приезду заграничных гостей было строительство вдоль улиц высоких частоколов, чтобы скрыть от глаз жилища бедноты, и кое-где их даже успели закончить. На полпути к вершине холма стоит "Отель де Франс", владельцам которого, французской чете, видевшей лучшие времена в Джибути, где они торговали кожами и кофе, свойственно незатейливое, но зато сердечное гостеприимство,
Есть в городе еще один большой отель, "Империал", его держит грек, но большую часть комнат в первый же день успела реквизировать египетская делегация. Владельцы двух-трех гостиниц поменьше, а также кафе и баров здесь либо греки, либо армяне. {...}
Гебби {Императорская резиденция.} представляет собой беспорядочное нагромождение зданий на высоком холме в восточной части города. По ночам, на протяжении всей праздничной недели, Гебби был освещен гирляндами электрических ламп, днем, однако, вид у него был слегка потасканный. Весь комплекс окружен высокой стеной, и проникнуть внутрь можно через одну-единственную бдительно охраняемую двойную дверь, предназначенную равно и для мясников, и для послов. Внутри тем не менее полным-полно каких-то побродяжек, они сидят на корточках, бранятся между собой и глазеют на визитеров. {...}
Неабиссинцев в городе хватало и помимо дипломатического состава представительств, и публика была разнообразна до крайности. Кавказец, управляющий казино "Хайле Селассие"; француз, издатель "Courier d'Ethiopie", человек удивительно сердечный, всегда готовый прийти на помощь, вникающий во всякую мелочь, и притом скептик; англичанин, на жалованье у правительства Абиссинии; архитектор-француз, женатый на абиссинке; разорившийся немец-плантатор, ушедший с головой в свои печали; дряхлый пьяненький австралиец, старатель, который подмигивал вам поверх стакана с виски и намекал на горы, чуть не целиком состоящие из платины, о коих он мог бы вам рассказать, если бы захотел. Был еще некий мистер Холл, в чьем офисе я провел целую череду совершенно невероятных часов; он был торговец смешанных германо-абиссинских кровей, поразительно красивый, прекрасно одетый, неизменно спокойный и вежливый человек, в монокле и с удивительным талантом к языкам. На время коронации его поместили в маленький обитый жестью домик бок о бок с казино и назначили шефом и, насколько можно было судить, единственным сотрудником bureau d 'etrangers. В обязанности ему вменялось выслушивать жалобы всех как есть иностранцев, официальные и неофициальные, снабжать новостями прессу, распределять билеты и составлять списки приглашенных на различные торжества; если итальянской телеграфной компании приходило вдруг на ум часок-другой передохнуть, претензии выслушивал мистер Холл; если не в меру исполнительный офицер полиции препятствовал той или иной персоне в доступе на какую-нибудь особо важную трибуну, мистер Холл должен был проследить, чтобы офицеру поставили на вид; если канцелярия Его Величества забывала распространить текст торжественной службы, мистер Холл обещал всем и каждому копию текста; если автобус, который должен был отвезти оркестр на ипподром, не приезжал вовсе, если выбитых в честь коронации медалей не хватало на всех желающих, если по какой-то причине или безо всякой на то причины у кого-нибудь в Аддис-Абебе случался приступ дурного расположения духа - а в подобном случае даже самый уравновешенный человек способен ни с того ни с сего выйти из себя, - направлялись прямиком к мистеру Холлу. И на каком бы языке он ни заговорил, мистер Холл был готов понять, и посочувствовать, и, с деликатностью почти что женской, успокоить, и наговорить комплиментов, и чисто мужским решительным росчерком оставить заметку в блокноте, и встать, и поклониться, и, не жалея улыбок и самых искренних уверений в готовности всегда прийти на помощь, выставить умиротворенного посетителя за дверь - и тут же обо всем забыть.
Самих абиссинцев нам видеть приходилось достаточно редко, за исключением бесстрастных и достаточно мрачных фигур на разного рода официальных приемах. Там бывал рас Хайлу, хозяин богатейшей провинции Годжам, который, по слухам, был богаче самого императора; властный человек с очень темной кожей, маленькой, острой, выкрашенной в черный цвет бородкой и дерзкой искоркой в глазах. Среди прочих его богатств значился ночной клуб в двух милях от Аддис-Абебы по дороге на Алем. Он сам его спроектировал и, желая идти в ногу со временем, решил назвать на английский манер. Так и назвали: "Робинзон". Был еще почтенный рас Касса-и-Мулунгетта, главнокомандующий абиссинской армией, человек-гора с седой бородой и налитыми кровью глазами, в парадном мундире (алый с золотом плащ, кивер, увенчанный львиной гривой), утративший едва ли не всякое сходство с человеческим существом.
