Время от времени речь его прерывалась аплодисментами, а под конец единогласно приняли резолюцию, в которой собравшиеся ? отец сказал, что их было никак не меньше двух тысяч ? заявили о своей солидарности с героическими борцами в Рурской области и в России.
Может, народу в Горном погребке собралось не две, а целых три тысячи. Мне было видно больше, чем отцу, потому что я сидел у него на плечах, как он в свое время сидел на плечах у своего отца, когда Вильгельм Либкнехт или товарищ Бебель говорили о положении рабочего класса. Так уж у нас было заведено. Во всяком случае, я, будучи еще мальчишкой, не только видел товарища Либкнехта с, так сказать, возвышенной позиции, но и слышал его речи. Он был оратор для масс. Никогда не испытывавший недостатка в словах. С особой охотой товарищ Либкнехт обращался к молодежи. Под открытым небом над головами десятков тысяч он восклицал: УЗа кем идет молодежь, за тем идет армия!Ф Что тоже оказалось пророчеством. Во всяком случае, сидя на плечах у отца, я не в шутку перепугался, когда товарищ Либкнехт закричал: УМилитаризм ? это безжалостный исполнитель и железноЦкровавый защитный вал капитализма!Ф
Недаром я и по сей день помню, что своими речами он поверг меня в ужас, когда говорил о внутреннем враге, с которым нужно бороться. Может, именно поэтому мне ужасно захотелось писать, и я начал ерзать на плечах у своего отца. Но отец ничего этого не заметил, потому что пребывал в восторге. И тут я на своем возвышении не мог больше удерживаться. И в одна тысяча девятьсот седьмом году я сквозь штанишки с нагрудником написал отцу прямо в затылок. Вскоре после этого товарищ Либкнехт был арестован, и пришлось ему по приговору имперского суда отсидеть в Глаце, в крепости, целый год, 1908-й, и еще дольше за то, что он распространял воззвание против милитаризма.
А вот мой отец, когда я, не вытерпев, замочил ему всю спину, снял меня с плеч и, не дожидаясь конца манифестации, пока товарищ Либкнехт еще продолжал агитировать молодежь, так отлупил, что я еще несколько дней спустя ощущал на своем заду его руку. Вот поэтому, только поэтому, когда позже все началось, я побежал на призывной участок и записался в добровольцы, и был впоследствии награжден за храбрость, и после второго ранения, одно под Аррасом, другое под Верденом, дослужился до унтерЦофицера, хотя мне всегда, даже когда я возглавил ударную роту во Фландрии, было ясно, что товарищ Либкнехт, которого некоторые ребята из добровольческих отрядов позднее, уже много позднее застрелили вместе с товарищем Розой Люксембург и даже выбросили один из трупов в Ландверканал, сто, тысячу раз был прав, когда обращался со своими призывами к молодежи.
1914
После того как многократные усилия двоих коллег из нашего института остались безрезультатными, мне самой удалось в середине шестидесятых годов вырвать у обоих старцев согласие на встречу. Возможно, мне больше повезло, как молодой женщине, и к тому же я, как швейцарка, была освящена статусом нейтралитета. Мои письма хоть и излагали тему нашего исследования весьма конкретно, были, надо полагать, услышаны, как бывает услышан нежный, чтобы не сказать робкий, стук в дверь; словом, через несколько дней и почти одновременно я получила оба письменных согласия.
О занятной, Умалость ископаемойФ паре я поведала своим коллегам. Спокойные номера я для гостей зарезервировала в отеле УУ аистаФ. Там мы и сидели, преимущественно в галерее Rotisserie c видом на Лиммат, на расположенную как раз напротив Ратушу и на Дом гильдий Zum R uden . Господин Ремарк ? ему шел тогда шестьдесят седьмой год ? прибыл на это свидание из Локарно. Он, судя по всем приметам бонвиван, показался мне более хрупким, нежели бойкий господин Юнгер, который совсем недавно отпраздновал свое семидесятилетие и держался подчеркнуто спортивно. Постоянно проживая под Вюртембергом, он приехал через Базель, уже после того как пеший переход через Вогезы вывел его к Хартмансвайлеру, за который велись некогда столь кровопролитные бои. Наша первая беседа шла поначалу через пеньЦколоду. Мои собеседники, Уживые свидетелиФ, со знанием дела толковали про швейцарские вина, Ремарк хвалил тессинские сорта, Юнгер же отдавал предпочтение французскому доле. Оба явно старались мне понравиться, пуская в ход свой хорошо сохранившийся шарм. Забавное, хотя и несколько тягостное впечатление производили, однако, их попытки говорить со мной на швейцарском диалекте. Лишь когда я процитировала первые строки весьма популярной во время первой мировой войны песни УФландрская пляска мертвыхФ: УСкачет смерть на коне вороном, черная маска перед лицомФ, песни, автор которой остался неизвестен, сначала Ремарк, а потом и Юнгер подхватили пугающе мрачную мелодию, причем оба помнили и последние, завершающие строчки: УФландрия в беде, Фландрия в огне, смерть скачет по ней на черном конеФ. Потом оба устремили взоры на Кафедральный собор, башни которого превосходили высотой дома на Шифсленде.
